Неделя о блудном сыне

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Притча о блудном сыне так нам хорошо известна, она та­кая простая, такое она нам дает чувство тепла и чувство на­дежды, но однако этим не исчерпывается ее значение для нас потому что она остается все-таки неисполнена нами, а в ней ведь содержится призыв. Мне хотелось бы выделить три вещи в этой притче. Во-первых, уход младшего сына; он ведь обуслов­лен себялюбием и сластолюбием, и пока в нас не только качествует, но и властвует такое состояние, мы будем неминуемо от­ходить не только от Бога, но от самых дорогих людей, причем отходить именно так, как отошел младший сын — не просто, а жестоко, потому что слова младшего сына предельно жестоки: «Дай мне мою долю, и я уйду.» Ведь эту долю он должен был получить, когда умрет отец. В этих простых словах содержится все его нетерпение: старик зажился, пока он умрет, пройдет самая светлая пора моей жизни, умер бы он сейчас, был бы я свободен, богат… И вот в полной своей беспощадности молодой сын говорит отцу: «Дай мне все то, что бы мне причиталось, когда ты умрешь, потому что дожидаться твоей смерти мне не­когда, для того чтобы жить.» И сколько раз бывало, что мы с подобными словами обращаемся к тем, которые нас любят, пре­вращая их этим в обстоятельства нашей жизни, требуя , чтобы они стушевались, ушли из нашей жизни, чтобы они замолчали, чтобы их не было, чтобы их можно было забыть на время, потому что нам хочется жить без помехи. Родители нам могут мешать, родные, друзья, Христос.

Второе, что мне хотелось отметить, это возвращение сына. Он только тогда опомнился, когда исстрадался. Ему дано было исстрадаться голодом, нищетой, оставленностью; нам редко это дается, потому что внешние обстоятельства нашей жизни от нашего безбожья и бесчеловечья мало меняются. Вокруг нас слишком много людей, а потому, изменив одному, мы можем к другому прибегнуть. Пустоты вокруг нас не образуется, и по­тому не нарастает этот душевный голод, эта тоска, мука, кото­рая наконец заставила этого мальчика осмотреться, опомниться. Мы боимся самого страдания, которое может заставить нас прид­ти в себя, и мы его избегаем, и вот в этом наша самая губи­тельная ошибка. Когда в нас вырастает тоска, когда мы чувст­вуем, что больше не можем жить той бессмысленной, голодной духовно-нравственно жизнью, которой мы живем, вместо того, чтобы сказать, что приходит время освобождения, мы бросаемся во все стороны, ищем друзей, ищем развлечения, ищем греха, чтобы только заглушить эту тоску, этот страх, этот ужас, эту боль. И потому мы никогда не приходим в себя, никогда не выздорав­ливаем и никогда не поднимаемся в путь истинного покаяния; потому что к покаянию человек приходит от предельной острой боли, от боли, которую больше вынести нельзя.

А третье — это радость этого покаяния. Мы часто думаем о покаянии как о чем-то, что начинается в страдании и во тьме и повлечет нас еще к пущему страданию, к стыду, к боли, и забываем, что покаяние мучительно, пока мы не вырвемся, да, очень болезненным рывком из плена, в котором мы находимся; но что покаяние делается радостью как только мы пустимся в путь, и когда мы начнем узнавать родные, давно оставленные места, места такие, где душевное состояние, тот строй душев­ный, который когда-то был наш в детстве или в юности ли, дав­но, а может просто вчера, до того как предел нашей радости был положен грехом, нашим сластолюбием и нашим крайним себялюбием.

И вот, всмотритесь в эту притчу — идет сын с разбитым сердцем, потому что он верит где-то в душе своей в любовь отца, и эта любовь превосходит всё: отец выбегает к нему на­встречу, останавливает его покаяние, не дает ему сказать, что он готов быть как раб в отчем доме, влечет его обратно, велит дать ему одежду, которую он когда-то носил и презритель­но бросил. И теперь сын вернулся. Как будто не изменилось ни­чего; только отец немного постарел, только страдание, боль, тоска по сыне положили новые морщины на его лице, но все ос­тальное — то же, что прежде, та же любовь, тот же дом, все родное; как будто то, другое, было не действительностью, а страшным сном, который только наложил печать на душу, который так обжег душу, что уж к этому он не вернется. Подумайте об этом: через неделю вспоминается страшный суд Господень, а потом прощеное воскресение, и вот здесь нам говорится о том, по­чему мы ушли, как нам вернуться и чего ожидать. Войдем в эту скорбь и эту боль — не станем ее избегать — наоборот, примем, углубимся в них, чтобы скорбью нам двинуться ко спа­сению. А спасение — радость и жизнь. Аминь.