О литургии. Беседа 12

Для того, чтобы поставить литургию в ту богослужебную рамку, в которой она происходит, я хочу сегодня сказать кое-что о храме, о том, как его структура, его устройство составляет одно целое с хрис­тианским мировоззрением и как он содействует ходу Божественной литур­гии, в частности, как и всякого другого богослужения.

Как вы знаете, храм состоит из трех частей: из притвора, из той части, которая в древности называлась кораблем, то есть той части, где верующие стоят и молятся, и алтаря. Каждая из этих частей о чем-то нам говорит, и говорит о чем-то существенном. Притвор теперь поте­рял свое значение, но было время, когда в притворе молились оглашен­ные и те люди, которые на время, а, может, и пожизненно были отлуче­ны от участия в богослужении. Этот притвор открыт наружу и он закрыт в сторону церкви. В этом отношении он является связующим звеном между улицей и храмом, но это связующее звено, а не просто прохожее место, каким оно стало теперь. В древности притвор расписывался фресками и в нем всегда изображался страшный суд, а на той двери, которая вводи­ла в храм часто была икона Спасителя — но именно Спасителя, не Госпо­да Вседержителя, не Судьи, а Христа, пришедшего в мир по Божьей люб­ви для того, чтобы этот мир не судить, а спасти, как об этом напоми­нает несколько раз евангелист Иоанн в своем Евангелии. Притвор широко открыт наружу; всякий может до него дойти и встать перед лицом Божье­го суда и Божьего спасения. Как я сказал, два рода людей молились в этом притворе — это люди, которые, живя вне церкви, через слово про­поведи, через чтение Евангелия, через слышание, через опыт жизни сре­ди христиан или встречи с единственным Христианином, которые были для них откровением огласились словом жизни и спасения. Это люди, ко­торые слышали голос Христов, оклик Господень, повернулись и пошли в сторону этого голоса. Всякий оклик Божий является призывом к вечной жизни, но этот же оклик всегда является началом суда человека над са­мим собой. Апостол Павел в одном из своих посланий говорит, что неве­рующие, то есть язычники, оправдываются и судятся тем законом человеч­ности, жизни, который Господь вписал в их сердца. Всякий человек, ко­торый услышал глас Господень, делается чутким к этому закону и осозна­ет его, и стоит перед этим судом. С другой стороны, вы, наверное, по­мните то место в Евангелии, где Господь говорит: «Мирись с твоим сопер­ником пока ты еще с ним на пути, потому что придет время, когда вы дой­дете до судьи, и тогда соперник отдаст тебя в его руки, а он отдаст тебя стражам и будешь ты посажен в темницу, где останешься пока не выпла­тишь последней полушки…» Отцы Церкви в этом сопернике, о котором го­ворит Господь, видели человеческую совесть, совесть, которая является нашим спутником от рождения до смерти, придирчивым, непримирительным спутником, строгим, требовательным спутником, который никогда не про­пускает ничего дурного без того, чтобы нам об этом не сказать, спут­ником, который в течение всей нашей жизни нам будет докучать, и кото­рого мы действительно часто почитаем противником, помехой, врагом, потому что никогда он не дает нам никакого наслаждения во зле.

И вот этот спутник, совесть, как только глас Господень коснется нашей души, как только мы начнем думать о суде, о Боге, о правде и о себе, о людях, сразу подымает голос и влечет нас на суд: не для того, чтобы нас засудить, а для того, чтобы, наконец опомнившись, мы могли бы выправить свою жизнь. И вот человек, который услышал глас Госпо­день и увидел славу Божию, Царство Божие уже пришедшее в силе, идет, и первое с чем он встречается это странное положение, при котором Господь является Судьей и Спасителем одновременно.

Другой разряд людей, который стоял в притворе в древности это те, которые были отлучены от церковного общения за немилосердие, за грехи против любви, которые в этом отношении уже не принадлежали Цер­кви, которая столетиями спустя Самариным была определена как организм любви. Они тоже стояли перед судом: они нарушили единственную Христо­ву заповедь о любви и они уже были вне, вне храма, вне земного общения, но они были извергнуты для того, чтобы опомниться и не ока­заться когда-либо во внешней тьме, во тьме кромешной.

В этом отношении отлучение, суд древней Церкви, был делом край­него милосердия, а не мстительности. Это было извержение с тем, чтобы люди осознали, что значит быть вне хотя бы того начального образа Цар­ствия Божия, которые они познали в братской любви и в жизни общины и в таинствах Церкви и в радости церковной. И перед ними стояли и суд и Спаситель. Это начало пути. Тут, в самом деле, начинается где-то блужданием вдали, окликом Господним, поворотом человека в сторону по­звавшего Господа, и этот поворот называется обращением — обращением к Господу, началом покаяния, той перестройки всех мыслей, всех чувств, всего волевого строя, всего поведения внутреннего и внешнего, которое человека делал, в конечном итоге, чадом Царствия вместо того, чтобы он был чадом плоти, как об этом говорит молитва крещения. За этой дверью, на которой была видна икона Спасителя Христа, за этой дверью, за которой, в сущности, был Христос — вы помните как в Евангелии от Иоанна Он говорит: «Аз есмь дверь овцам. Кто Мною входит и исходит пажить обрящет»- тот, кто Мною, через Меня войдет, тот и путь найдет за пределом этой двери, пажить, где можно жить и питаться.

А дальше та часть церкви, которая называется кораблем, отчасти потому что церковь строилась часто в древности в форме корабля в память Ноева ковчега, в котором было единственное спасение от потопа, то есть от гнева Божия, разразившегося по злой человеческой воле; от­части потому что этот образ Ноевого ковчега и самого корабля так яр­ко говорил о том, какова тогда была действительность духовной жизни. А действительность была такая: вокруг били волны языческой ненависти и преследования. Те люди, которые собрались в пределах этого храма, были отделены от ненавидящего их и гонящего их мира хрупкой стеной, которую эти волны могли в одно мгновение размыть, если только оно давало трещину, то есть если только один человек оказался неверным и злоба и ненависть находили себе путь в пределы этого храма, внутрь этой общины. А люди, которые находились в этой общине, сознавали, что друг для друга они ближе, чем самые близкие и родные, которые оста­лись снаружи. Так же как когда во время плавания в море разразится гроза и опасность смерти висит над каждым и жизнь каждого зависит от жизни другого, и каждый человек делается близким и исключительно значительным, так и тут, люди, собравшиеся в храм, становились друг для друга бесконечно близкими, потому что они выбрали отверженность, смертную опасность, они согласились быть ненавидимыми всеми имени Христова ради. Они были гонимы и отвергнуты, но одновременно они бы­ли избраны. Слово «избрание» на современном русском языке всегда со­держит в себе какой-то оттенок привилегии; и действительно этот от­тенок есть, но не совсем в том смысле, в котором мы часто его ощущаем. Избрание значит, что из какой-то среды других какие-то люди выбра­ны, вынуты, отделены, и это дело Божие, того оклика, оглашения Госпо­дня, которое вырвало человека из мира и заставило его прийти к Церкви. Это избранничество еще не есть избранничество к сла­ве. Христос, соединив с Собой учеников, сказав им, что они составляют тело Его, что они словно гроздья, а Он — ветвь, что они — храм Свя­того Духа, что Он — глава, а они члены тела, Христос также сказал им в вечер воскресения: «Я вас посылаю, как Отец Меня послал», а в другом месте Евангелия Он им говорит: «Я вас посылаю как овец среди волков». И вот Он призвал их к тому, к чему Он Сам был призван Отцом, идти к людям для того, чтобы спасать их, но спасать ценой собственной жизни и ценой собственной смерти.

И вот это избранничество сознавали люди тогда, потому что действительно смерть была реальностью в их опыте тогда. И вот этот кора­бль они действительно осознавали как место спасения, потому что это место, где живой Бог был в их среде неразлучно и где они были с Богом неразлучно, где они сознавали одновременно, что кругом бьют волны, стараясь раздробить и размыть этот корабль.

Но в этом корабле не всё одинаково; в нем как бы две части. Та часть, где стоит народ и ал­тарь; отделен ли алтарь высокой иконостасной стеной или легкой перегородкой — неважно. Это область, которая собственно принадлежит Богу, и церковный Устав запрещает в ней входить не только мирянину, но и священнику без дела. Священник или дьякон может войти в алтарь только для исполнения священных обязанностей; он не может войти прос­то так — это область Господня.

И вот это разделение церкви на две части указывает на что-то очень важное. В церкви есть как бы двойственность бытия: с одной сто­роны, она уже — Царство Божие, пришедшее в силе, небо на земле, но, с другой стороны, это небо, это присутствие Божьего Царства является частью земной судьбы, земного становления и земной трагедии, и потому Церковь одновременно и дома и на пути. Каждый из нас является одновре­менно членом тела Христова и, вместе с этим, грешником, которого Хри­стос спасает. Мы уже и еще нет. Мы уже достигли и, все же, перед нами лежит путь. Дело Христово уже завершено и ничего к нему нельзя прибавить; решительная победа уже одержана, но каждый из нас должен приоб­щиться этой победе, и поэтому одержанная победа для каждого из нас еще впереди. Это и подчеркивается разделением церкви на две части; с одной стороны, мы уже в Царствии Божием, а с другой стороны Царствие Божие, то место, где живет Господь, алтарь, впереди, и нам туда пока нет пути, или есть путь только через определенное служение священни­ка. Между западной дверью, той дверью, которой входят из притвора в храм, и алтарем — целый путь. На грани в древности, как и в западных церквах теперь, находится крещальная купель, потому что из притвора, из места покаяния и суда, в общину верующих можно пройти только че­рез крещальную воду. А дальше от купели к алтарю путь, который можно видеть просто в той дорожке, которая лежит от одного края церкви к алтарю. Это целый путь, потому что от крещальной купели до алтаря до­рога духовная иногда очень далёкая.

На самом деле, что происходит у Царских врат? Там происходит приобщение тела и крови Христовых, и над этими Царскими вратами стоит крест; вот где, при каком условии мы можем причаститься святых Христо­вых Тайн. Если мы покаянием пришли через воды крещения, через весь этот путь к готовности приобщиться и жизни, но и смерти Христовой. Мы часто думаем о крещении как о даровании нам просто вечной жизни, помо­щи, сил и крепости. Это правда, это так. Христос нас приобщает этому всему, но если мы хотим приобщиться в полном смысле этого слова, то есть соединиться с Ним для общения с Ним в одной жизни, для того, что­бы жить одной жизнью со Христом, то мы должны быть готовы на всё то, чем была земная жизнь и земная смерть Христова поскольку это в преде­лах наших сил, но об этом судит Сам Господь и мерит Сам Господь.

За пределом Царских врат уже престол Господень, престол заклания и в глубине храма большей частью икона Воскресения Христова, которое есть предел того, что нам постижимо на земле, но за этим пределом есть всё вечное и для нас непостижимое. Как вы знаете, в алтаре стоит в середине престол, слева от престола — жертвенник, и здесь соверша­ется самая тайна Божественной литургии, и несмотря ни на что там со­вершается больше, чем мы можем вместить или уразуметь, после причаще­ния священник говорит: «И даруй нам истее Тебе причащатися в невечер­нем дни Царствия Твоего». Всё земное — это только образ того лучезарно­го и великого, что нам будет дано потом. Вот в этом храме, который представляет собой целую жизнь человека, целое мировоззрение и целый путь, и совершается наша служба. Тогда делается понятно, почему в дни праздника, в конце вечерни, на молитвы перед освящением хлебов, на литию, положено выходить в притвор — чего мы не делаем, потому что там больше никого нет. Но раньше, когда там были кающиеся и когда там бы­ли еще неприобщенные церкви, церковь вся выходила к ним с пением пра­здничных стихир, потому что тогда, в день великих праздников Господ­них, не только радость церковная, но и самая тайна спасения перелива­лась через край и достигала до них самих. Теперь эти молитвы читают­ся в глубине церкви, и иногда недоумеваешь, почему надо было туда уходить? Вот, почему: радость церковная приносилась из храма тем, кото­рые могли в другие времена только издали слышать отдаленные созвучия церковной радости. Теперь она до них доходила и их вдохновляла, им открывала новую надежду и радость спасения. А потом снова они оставались перед лицом суда, но перед лицом нового суда: они только что увидели, что может быть достигнуто, какая радость может быть их­няя, если они согласятся на это очень страшное избранничество, страшное и теперь по своему духовному значению и по своей духовной готовности.

Эта структура храма нам объясняет тоже, почему наша литургия со­держит в себе не только молитвы, но и действия. Если только помнить, что эти три предела являются действительно образно подлинными пре­делами и духовной жизни и невидимого для нас мира то, что происхо­дит в алтаре, те шествия, которые приводят священника, с Евангелием ли, с кадилом, со святыми Дарами, в народ, все эти действия имеют та­кое же значение для нашего понимания тайны спасения как самые молитвы.

В следующий раз будем разбирать литургию шаг за шагом, чтобы глубже ее воспринимать и понимать.

Опубликовано с сокращением: «Труды» Т.2. 2002. М.: Практика