Три вопроса из главы «Скажите честно! Ответы на разные вопросы» (из книги «Бога нельзя выдумать. Беседы с подростками» (М.: Никея, 2021, с. 83, с. 46, с. 70).
Вопрос: Вот апостол Павел был гонитель христиан — и все равно нашел веру. А кто-то ничего плохого не делает — но и веру не находит. В чем тут секрет?
М. А.: Не думаю, что смогу объяснить, почему Бог избрал Павла, но я знаю, что к вере можно прийти самыми разными путями. Нет одного-единственного. Есть люди — и в России я встречал много таких, — которые чувствуют, что при всем их богатстве — культурном, материальном, широких возможностях — всегда остается пустота, жажда еще большего. Но когда они бросают в глубины своей души (если можно так выразиться) что-то, чтобы утолить эту жажду, — все это будто падает в пропасть, так что даже не слышно удара о дно. И тогда эти люди спрашивают себя: «Неужели моя душа настолько глубока, что не заполнится, даже если вместит в себя весь мир?» И так они приходят к мысли о Боге. Это один из путей.
Другой путь — когда у тебя есть понятие о чем-то, и ты встречаешь других людей, которые разделяют твой собственный опыт, но знают больше тебя. И тогда ты можешь сказать: «Да, это у нас общее, он знает об этом немного больше, чем я. Я буду слушать его и расширю свое восприятие и представление».
Я знал человека, который до революции основал Русское студенческое христианское движение. Это был знатный человек из Финляндии, он не мог уверовать, хотя чувствовал, что ему чего-то не хватает, и это что-то есть, например, у его друга-священника. И он сам рассказывал мне, что с ним однажды произошло. Он отправился на праздники в Финляндию, там гулял по лесу, жаждая того, чего не ведал, и в какой-то момент сказал: «Боже, если Ты есть, даруй мне покой!» И на него снизошел такой покой, какого он никогда не знал прежде.
Некоторые люди открывают для себя Бога совершенно неожиданным образом. Я вам расскажу, что произошло здесь с одним человеком. Вскоре после моего рукоположения, когда я знал даже больше, чем сейчас (я тогда служил в Содружестве святого Албания и святого Сергия), ко мне пришла девушка лет двадцати и сказала: «У меня есть проблема, вы могли бы помочь мне? Я из верующей семьи. Все хотят, чтобы каждый год на Пасху я причащалась. Я не верю ни в Бога, ни в Христа, ни в причастие, и я чувствую, что не могу сделать этого, потому что хочу быть честной с самой собой. Я не могу совершить поступок, который будет самообманом. Что мне делать?» И я сказал: «Об этом ты можешь не беспокоиться, потому что даже если ты подойдешь к чаше, я тебя не причащу. С этим все просто. Но если ты хочешь узнать больше, давай поговорим». И мы беседовали с ней каждую пятницу, но мне ничего не удалось изменить. Что бы я ни говорил, все было впустую, все мои попытки были совершенно бесплодны, и я почувствовал полное поражение. Приближалась Страстная Пятница — я был намерен не говорить с ней больше, зная, что ничем не смогу ей помочь. Но я верил, что Бог может. И когда она пришла ко мне, я сказал: «Я вижу, что ничего не могу тебе дать. Моя единственная надежда, что Бог сможет сделать для тебя то, чего ни я, ни ты не смогли. Пойдем в часовню, я встану на колени перед плащаницей и буду молиться, а ты стой рядом, и посмотрим, что произойдет». Мы пошли. Я встал на колени, а она стояла надо мной вот так. Потом она тоже опустилась на колени — вы понимаете, у нее были высокие каблуки, и ей было просто неудобно стоять на метр выше меня. Я стоял и молился: «Что мне делать?» И потом мне пришла в голову мысль, словно обрывок мысли, без начала и конца. Я спросил ее: «Тебе действительно крайне важно узнать, есть Бог или Его нет?» И она сказала: «Да, потому что если Бога нет, то жизнь не имеет смысла, и я не знаю, что мне тогда делать». И тогда я повернулся к Богу и спросил: «Хорошо, и что теперь?» (конечно, не совсем так грубо). Я продолжал вопрошать: «Что дальше? Что?» И тут меня посетила мысль, которой я испугался, но это тоже была отрывочная, незаконченная мысль. Я повернулся к девушке и сказал: «Если ты пообещаешь мне сделать все, что я скажу тебе, я обещаю, что в течение года ты встретишь Бога». Она воскликнула: «Обещаю! Что надо делать?» Я сказал: «Не знаю». И снова продолжал молиться: «Что же, Господи, что, что дальше?» И тогда в голове мелькнула еще одна незавершенная мысль, которой я всерьез устрашился, потому что подумал, что если она не от Бога, то это будет кощунство. Я повернулся к девушке и сказал: «Вот что ты сделаешь. Завтра утром, в Великую Субботу, я буду служить литургию, ты подойдешь к причастию, но прежде чем причаститься, стоя у чаши, ты скажешь: „Господи, мои родители и моя семья предали меня и Тебя, Твоя Церковь от меня и от Тебя отвернулась, и этот священник тоже предал нас обоих, и теперь я взываю к Тебе: либо Ты откроешься мне, либо я уйду и это будет на Тебе“». Она воскликнула: «Я не могу этого сделать. Если Бог существует, то это будет святотатство, кощунство!» Я ответил: «Что ж, тогда за это отвечу я». Затем мы расстались, оба в страшном замешательстве. На следующий день я служил литургию, она подошла к чаше, произнесла эти слова, и я причастил ее. В тот же вечер я уехал во Францию, а через пару дней получил от нее короткое письмо: «Я не знаю, существует ли Бог, но я точно знаю: то, что я получила в причастии, было не хлеб и не вино».
Я думаю, когда мы говорим о вере, мы обычно подразумеваем малое зерно уверенности, которое так или иначе зарождается внутри нас. Это может быть воспоминание из детства, это может быть что угодно. И потом мы делимся этим воспоминанием с людьми, которые обладают большим опытом, и таким образом перерастаем свой собственный опыт и знания. А когда мы ощутили это действие, мы можем начать воспринимать то, что Церковь накопила за тысячу лет через опыт святых, литургию, молитву — самыми разными способами. И наконец наступает момент, когда ни Церковь, ни наши ближние, ни священники не могут ничего для нас сделать. Об этом сказано в Евангелии: «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил»[1]. Есть черта, за которой Себя может знать только Бог, и только Христос может явить Его нам.
И мы должны научиться ждать этого момента, но это не ожидание в удобном кресле, а ожидание, подобное тому, как мы ждем наступления события, по-настоящему важного для нас.
Вопрос: Как молиться по-настоящему, чтобы Бог слышал? Когда читаешь молитвы по молитвослову, иногда кажется, что молишься просто «на автомате».
М. А.: Не может быть ответа, когда нет призыва. Молитва становится подлинной не тогда, когда повторяет мистический опыт святого. Молитва подлинна тогда, когда я стремлюсь поговорить с Богом, когда я жажду Бога и в то же время готов к тому, что Он может и не откликнуться на мой зов — потому что Бог так же свободен, как я. Я не могу сказать Ему: «У меня тут выдалось свободных полчаса, я хочу с Тобой поговорить — предстань предо мной». Он не обязан выполнять этот приказ, пока мы не откроемся Ему и не скажем: «Господи, я распахиваю свою душу навстречу Тебе, я хочу быть с Тобой, хочу побыть с Тобой в тишине. Да, я буду произносить какие-то слова, но я постараюсь вложить в них всю свою душу, настолько полно, насколько смогу». Или: «Я хочу помолчать в Твоем Присутствии, и в эту тишину я вложу все мое стремление быть с Тобой, всю мою любовь к Тебе и всю мою веру». Выразить эту мысль можно по-разному. Но повторять слова молитвы автоматически — это все равно что подносить Богу хлеб и вино, сказав: «Хватит с Тебя и этого».
Я очень люблю историю, которая произошла с одним западным святым. Он был священником в приходе в окрестностях Лиона, в крошечной деревушке. И у него был пожилой прихожанин, который приходил и долго сидел в церкви. И вот однажды священник спросил: «Дедушка, зачем ты так подолгу сидишь в церкви? Твои губы не движутся, не шепчут молитв, ты не перебираешь четки… Что ты делаешь все это время?» И этот человек ответил: «Я смотрю на Него, Он смотрит на меня, и нам так хорошо вместе». Вот это я бы назвал таинством молитвы в самом глубоком смысле этого слова. Это и есть мистический опыт, общение на глубине, за пределом слов и эмоций, вне колеблющихся мыслей. Это приобщение одного существа другому, общение одной сущности с другой.
Вопрос: В каком направлении строить дискуссию с атеистом, чтобы заинтересовать его?
М. А.: Я вспоминаю одного человека, который в 1920-е годы много занимался миссионерской работой в России, где атеизм еще не прорвался, не заполнил все. Его звали Владимир Марцинковский, и позже он сыграл важную роль в моей жизни. Этот православный, ставший баптистом, в одной из своих работ писал: «Никогда не приводите аргументы против человека, говорите выше него». «Выше» не в том смысле, что вы говорите непонятные для него слова, но в том, что ваши слова заставляют его искать и находить объяснения.
Однажды во время моего визита в Москву, когда я выходил из гостиницы — а одет я был в этот момент как священнослужитель, более того, на мне был белый клобук, — ко мне подошел советский офицер и спросил: «Вы верующий?» — «Да», — ответил я. «А я атеист», — сказал он. «Сочувствую», — сказал я. «Покажите мне вашу веру на ладони, — сказал офицер, — и я поверю». И в этот момент я заметил обручальное кольцо на его пальце. «Вы женаты?» — спросил я. «Да». — «Значит, у вас есть жена?» — «Да». — «И дети?» — «Да». — «И вы их любите?» — «Да». — «Покажите мне эту любовь на ладони, потому что иначе я вам не могу верить». — «Но я могу представить доказательства, — ответил он. — Я работаю ради них, я приношу жене цветы, я дарю подарки детям». — «Это не доказательство, — сказал я. — Все это прекрасно можно объяснить страхом перед общественным мнением, или, быть может, вы просто боитесь жены. Нет, покажите мне вашу любовь на ладони».
Думаю, такого рода доводы не убедительны, но собеседник может понять, что доказать невозможно не только существование Бога или нашу веру. Невозможно доказать любовь. Проявления любви не доказывают ее. Обнимать кого-то, дарить цветы или подарки — это ведь можно объяснить как добрыми, так и злыми намерениями.
Если вы смотрите на закат, или на картину, или на лицо и говорите: «Какая красота!» — вы не можете объяснить, почему они красивы. Задним числом, наверное, вы найдете какие-то доводы, но недостаточно, невозможно просто объяснить, что красоту порождает определенное сочетание золотого, розового или голубого.
Или, допустим, вы специалист в области музыки и можете задним числом изучить партитуру и что-то объяснить. Я занимался физикой в университете и, сдавая экзамен, писал работу о контрапункте (правда, тогда я воспринимал музыку даже меньше, чем теперь). Я знал, что музыка — это волны, гармонию порождает математическое сочетание частот, но сам звук меня ничуть не интересовал. Это был анализ музыки с помощью разных устройств, которые раскладывали ее на составляющие, линии, кривые, — но никакие подобные вещи не могут передать красоту. То же самое касается не только веры, любви или красоты, но и ощущения истины или, например, авторитета (которым человек обладает не потому, что имеет власть, но потому что в его словах есть звучание истины, которое больше, чем просто внутреннее восприятие). Так что есть немало областей, в которых самому решительному атеисту приходится довольствоваться внутренним свидетельством.
[1] Ин. 1: 18.