О причащении и исповеди. Часть 1

Призывает ли Церковь каждого верующего, который присутствует на литургии, к причащению?

По древнему уставу, Литургия подразумевает, что только те, которые имеют право причащаться, будут присутствовать на литургии верных. В древности это различение было очень яркое и ясное. Те, которые не были крещены, те, которые находились в разряде кающихся, то есть согрешили и не имели права причащаться, в какой-то момент, когда говорится дьяконом: Оглашенные, изыдите — покидали храм. Оставались в храме только те, которые могли причаститься. Потому что совершение таинства причащения — это дело всей Церкви, а не только священника. Если ты не можешь принять участия в совершении таинства, ты не имеешь никакой возможности и принять участие в причащении Святых Таин. Помню, Сергей Сергеевич Верховской никогда не оставался на литургию верных, если считал, что внутренне не в состоянии приобщиться, что в чем-то чувствует себя изменником Евангелию и Христу. И уходил.

Путь возвращения на литургию верных и к причащению все же у него был и у каждого есть, то есть — покаяние, исповедь, прощение грехов. Считаешь ли ты, что обязательно надо связывать исповедь и отпущение грехов с причащением?

Я думаю, что ты очень хорошо отметил “покаяние” и “отпущение грехов”, как два разные момента, потому что исповедание грехов может быть холодное, может быть не глубинное, а покаяние — нечто, абсолютно глубинное. Есть место у святого Варсонофия Великого, где он говорит, что слезы истинного покаяния так очищают, что после этого не надо идти на исповедь, потому что к тому, что Бог простил, священник прибавить ничего не может.

Покаяние, то есть внутренний переворот, который тебя обращает вновь лицом к Богу и, который в этом состоянии тебе дает себя самого видеть, как Бог тебя видит, в меру того, сколько ты можешь это воспринять и понести. Потому что Бог нам не дает себя видеть так, чтобы это разрушило в нас и надежду, и вдохновение. Но поскольку это возможно, обращение лицом к Богу и отказ от своего греховного состояния, исповедь имеет свое место, потому что опыт показывает, что иногда покаешься очень глубоко в самом себе перед Богом, а если подумать немножко, все-таки остается где-нибудь в тебе чувство: только бы люди не узнали об этом. Богу я все это могу сказать, сам я могу это осознать, но только бы люди не узнали… И вот исповедь в присутствии священника в какой-то мере разбивает это средостение. Я говорю “в какой-то мере”, потому что в древности той исповеди, которая у нас бывает, личной от одного человека в присутствии одного священника, не было. Люди согрешившие приходили, становились перед общиной и исповедовали свой грех перед всеми. И если община чувствовала, что она в силах этого человека подъять, поддержать, принять в глубины своего сердца, быть для него исцеляющей общиной, тогда он мог получить прощение. Но это было в начале, когда Церковь была гонима и когда каждый христианин был так связан со Христом и так связан со всеми другими, кто исповедовал Спасителя, что он мог это сделать в их присутствии. Но если подумать о том, что было бы сейчас, если бы кто-нибудь из нас вышел перед литургией и сказал публично: “Дорогие братья и сестры, я карманный вор”… или: “я убийца”, или: “я бесчинник” — как бы отреагировали люди? Они шарахнулись бы. Только маленькие группы, члены которых связаны друг с другом лично, которые, по слову апостола Павла, готовы друг друга тяготы носить или другом месте: вы, сильные, носите тяготы слабых, — только в такой группе можно было бы открываться.

Кажется, я когда-то рассказывал о случае на одном из самых ранних съездов РСХД, когда офицер пришел на исповедь и сказал священнику, что может исповедать все свои грехи, но только умом, — он сознает зло головой, но сердце остается каменным. И священник сказал: “В таком случае, не исповедуйся мне. Когда соберутся люди на литургию, ты выйдешь вперед и принесешь исповедь перед всеми”. Тот нашел в себе мужество это сделать. И он ожидал, что когда начнет говорить, люди (это была в основном молодежь) шарахнутся от него, закроются, это будет еще страшнее, но может быть, когда он увидит ужас, отвращение на их лицах, это потрясет его душу. А потрясло его душу нечто совершенно иное. Когда он сказал, что будет исповедать всю свою жизнь, и начал исповедь, вдруг он почувствовал, что вся молодежь открыла ему, как он тогда сказал, свои объятия и свое сердце, и в ответ на эту сострадательную любовь он расплакался и свою исповедь произносил уже не головы, а от сердца. И вот тут очень важный момент устной исповеди перед священником, если исповедь не сводить на формальную вычитку каких-то грехов, которые можно по книге или по Евангелию или иначе прочесть.