Сообщение на епархиальном собрании об Архиерейском совещании (март) и о Поместном соборе Русской Православной Церкви

Прежде чем говорить о Поместном соборе, я скажу несколько слов об Архиерейском совещании, которое состоялось в марте это­го года.

Это было трехдневное совещание епископата Русской Церкви, в котором участвовали только архиереи, в числе 72 человек, и несколько обслуживающих священников. Особенно меня поразила на этом совещании — как и позже на Соборе — совершенно новая атмосфера по сравнению с тем, что происходило на Поместном соборе 1971 года. Доклады тогда были стереотипными, голосования — единогласными, и ничего не было сказано такого, что представляло бы новизну или подлинный интерес, отражало бы жизнь епархий или убеждения докладчиков: они говорили, придерживаясь узких рамок того, что тогда было возможно сказать, не подрывая более сущест­венных вещей. Теперь же, и на Совещании, и на Соборе, на меня произвели громадное впечатление открытость и смелость, и откровенность, личная убежденность докладчиков, а также и зрелость их докладов. Было ясно, что эти люди годами продумывали свои убеж­дения, проверяя их жизнью «между молотом и наковальней», делали выводы — а теперь их излагали. И мне не раз пришлось услышать: «Как замечательно — мы можем говорить то, что думаем, не опасаясь репрессий». И это создавало такую атмосферу, какой я раньше никогда не испытывал там.

На Архиерейском Совещании нам предстояло обсудить три вещи: программу Поместного собора, которая была очень четко разработа­на, канонизацию новых святых и проект нового церковного устава.

Когда дело дошло до Устава, на меня снова произвело силь­ное впечатление и то, как он был подготовлен, и как он обсуждался. Составление проекта было поручено архиепископу Смоленскому и Вяземскому Кириллу, бывшему ректору Ленинградской Духовной Академии, а так как он известен некоторыми смелыми высказывания­ми, то сам этот факт уже был показательным. Он обосновал свой труд, прежде всего, на православном богословии Церкви: ее природе и проявлениях в жизни и деятельности; затем, на Вселенских собо­рах Церкви и на древних Поместных соборах; и, в завершение, на Поместном соборе Русской Православной Церкви 1917-1918 гг., ко­торый был прерван революцией и приведен в исполнение только частично.

Сначала Владыка Кирилл работал самостоятельно, затем пред­ставил свой труд комиссии, которая его обсуждала и передала на рассмотрение в Священный Синод, а потом архиепископ Кирилл и комиссия встречались с юристами Совета по делам религий при Со­вете министров СССР. Устав разбирался, строка за строкой, буквально каждое его слово, и окончательный проект, не расходившийся с пер­воначально представленным Владыкой Кириллом проектом, был при­нят этими юристами, которые нашли, что там не содержится ничего, что противоречило бы новому советскому законодательству о Церк­ви (оно находится в стадии подготовки и еще не утверждено).

Когда проект Устава дошел до нас, мы рассматривали каждое его положение, строка за строкой и слово за словом; было вне­сено несколько изменений, а на самом Соборе — еще некоторые по­правки; но каждое из этих изменений было шагом вперед, а не ог­раничением или крушением наших надежд. Одна из главных проблем в связи с прежним Уставом, согласно которому Церковь до сих пор существовала, заключалась в том, что законы о Церкви, введенные Лениным и Сталиным, до сих пор еще не отменены, так что любой недоброжелательный чиновник может их использовать для подрыва церковной жизни. Кроме того, в 1961 году было принято решение, лишавшее священника его роли в жизни прихода. Согласно закону 1961 года священник не является членом прихода, но служит в приходе по на­ёмному контракту, который может быть расторгнут односторонним решением прихода. Это было одной из самых серьезных проблем, которые стояли перед нами. И на мартовском Архиерейском совещании, в надежде на новое государственное законодательство, было принято решение ввести снова священника в приход; но не на юридических основаниях, потому что мы не были уверены, будет ли это приемлемо при новом законодательстве, а так, чтобы он мог быть выборным председателем приходского совета или собрания. Крупная перемена, о которой нам было сообщено на Соборе, состояла в том, что даже и это было изменено в лучшую сторону: на Совещании мы говорили о «выборном председателе», а теперь он стал «законным председателем». Так что священник теперь вновь обрел свои нормальные права как глава прихода, неотъемлемое мес­то в приходе, но также и роль духовного руководителя прихода, человека, ответственного за судьбы прихода.

Если разбирать этот Устав подробно — и я так настаиваю на Уставе, потому что это структура жизни Церкви — и сравнивать его с Уставом, над составлением которого мы работали здесь несколько лет, то можно отметить одно большое отличие: Устав Русской Пра­вославной Церкви гораздо больше, чем наш, ориентирован на цент­рализацию. В силу положения в Советском Союзе, где каждый свя­щенник, каждый архиерей и Патриархия в целом отвечает перед государством за свое существование и деятельность, на каждом уров­не должно существовать лицо, несущее ответственность за то, что делается, и за то, что должно быть сделано. И если мы разрабаты­вали свой Устав только на основании того, чем мы хотим быть, в России Устав разрабатывался на фоне секуляризованного, офици­ально атеистического общества, подконтрольного однопартийной системе.

Доклады произвели на меня то же впечатление, что и дискус­сии: я не ожидал, что они будут такими подлинными, такими объек­тивными, а иногда — откровенными и смелыми. При обсуждении док­ладов были такие высказывания, каких я никак не ожидал услышать. И на Архиерейском совещании, и на Соборе много говорилось о труд­ностях, создаваемых существующим законом о религиях, а также о тяжелом прошлом, при Сталине и его преемниках. Много критики было высказано по адресу церковной администрации и о формировании священников, которые не получают надлежащей подготовки для несения своего пастырского служения. Подготовка их — вся теоретическая, и когда они попадают на приходы, они буквально тонут в море еже­дневных богослужений, всенощных, литургий, различных треб; мно­гое должно быть сделано, чтобы священник мог продолжать читать и работать. Владыка Питирим внес предложение, чтобы каждый священ­ник, после двух лет на приходе, возвращался в богословскую школу либо для дополнительных экзаменов, либо для повышения образова­ния. Было также много критики о нравственном уровне, как простых верующих, так и духовенства. Так что иногда приоткрывается грустная картина церковной жизни, но тот факт, что можно открыто го­ворить о собственных недостатках — потому что никто не занимал­ся неправдой в чужой жизни — очень красноречив.

Нам было объявлено о нескольких беспрецедентных событиях. Прежде всего, о возвращении Церкви ряда монастырей и предостав­лении некоторых прав. Толгский монастырь под Ярославлем был воз­вращен Церкви в прошлом году: он был отремонтирован и стал до­мом для престарелых и вдовых клириков. В какой-то момент государ­ство предлагало вернуть для этой цели бывший Соловецкий монастырь, но Патриархия отказалась, и из-за сугубо мрачных ассоциаций, связанных с этим местом, и из-за того, что оно расположено за полярным кругом, так что мало кто захотел бы уходить туда на покой. Возвращена Церкви Оптина пустынь, где жили старцы Леонид, Макарий, Амвросий и другие; частично она в развалинах, час­тично — занята законными и незаконными жильцами, и для того что­бы вступить в пользование этим местом, Церковь должна расселить всех этих людей, что связано с большими расходами и различными проблемами. На Соборе было сделано объявление, вызвавшее гром аплодисментов, о том, что часть Киево-Печерской Лавры возвращена Церкви. Так что в Киеве получено обратно несколько церквей; пе­щеры, где жили в ранние века ученики Антония и Феодосия, и учас­ток земли, на котором можно что-то построить; так что богослужения и монашеская жизнь там уже возобновились. Кроме того, на Архиерейском совещании мне говорили, что Загорск, который до ре­волюции назывался Сергиевым Посадом, будет переименован в город «Сергиев», и там будет воздвигнута статуя, памятник преподобному Сергию… Еще одно, скромное, хотя и не без интереса для нас здесь: будет построен храм в Судаке — древнем Суроже; в этом районе были разрушены все церкви, года через два снова будет действующий храм в месте, где святитель Стефан Сурожский жил, служил и умер… Будет построен храм в одном из московских при­городов в память тысячелетия Крещения Руси; это не центральное место, но преимущество в том, что это такая часть города, где до сих пор храма вообще не было, и никакой религиозной жизни; и подобно тому, как Владимир воздвиг церковь в Киеве для народа, чуждого христианству, так и здесь будет выситься храм, где Христу раньше не было места.

Теперь я скажу о своем выступлении на Соборе. Я хочу расска­зать вам об этом отчасти потому что вы имеете право знать, что именно я говорю от вашего имени — то, что я говорю, не может быть только от моего имени — и отчасти потому, что Епархиальное собрание вчера просило меня сделать об этом сообщение и так наши позиции были бы известны более широко. На том заседании, которое было посвящено выступлениям с мест и дискуссиям, я просил митрополита Ювеналия, председательствовавшего в тот день, разрешения выступить, и спросил, сколько мне на это будет предоставлено вре­мени. И он сказал, что ограничивать меня временем не будут, и я могу говорить так долго, как я захочу, и сказать все, что толь­ко захочу.

Один из пунктов мы обсуждали с Димитрием Оболенским, миря­нином, представлявшим нашу епархию, и я просил его выступить на эту тему, потому что тема — историческая, и он, будучи исто­риком, мог говорить с большей убедительностью. Имеется в виду, что крещение Руси, как мы о нем говорим, было крещением сравни­тельно немногочисленного и недифференцированного племени «Русь», которое позднее стало развиваться в три национальные группы: украинцев, белорусов и русских. Так что представлялось важным отметить, что речь идет не о крещении теперешних «русских», а о группе людей, которая впоследствии расцвела в разнообразные национальные группы и рассеялась по всей стране. Это, как вы знаете, важный момент, вокруг которого и сейчас и всегда было много страстей.

Вслед за этим я выступил по нескольким темам. Первая тема была как бы продолжением выступления Димитрия. Незадолго до моей поездки в Россию, я встречался здесь с группой четырех баптис­тов, приехавших из России по приглашению Союза баптистов. И один из них говорил о крещении Руси и сказал, что поскольку крещение Руси произошло до того, как Церковь распалась на Западную и Восточную, то все, кто на территории теперешнего Советского Союза называют себя христианами, — имеют свои корни в этом событии. Я привлек на это внимание Собора и предложил считать событие, которое мы празднуем, не ограниченным только одной Русской Пра­вославной Церковью, но таким событием, которое в России охватыва­ет всякого человека, утверждающего свою веру во Христа.

Следующее — что мы должны сказать об этом событии нечто, совершенно особенное, старообрядцам, потому что они отделены в Рос­сии от православных старой ссорой, для которой не осталось никакой почвы, как не осталось никакой почвы для большинства наших русских православных ссор ни за границей, ни в других местах.

Третий пункт касался эмигрантских групп, которые отказались от подчинения верности Русскому Патриархату, а именно — Констан­тинопольской группы во Франции и Синодальной Церкви. С тем, кто оставил Русскую Церковь и был принят в Константинопольскую юрис­дикцию, канонических разделяющих проблем нет; если есть пробле­мы, то они личного и индивидуального порядка, и надо только по­степенно преодолевать предвзятость и недоверие. В том же, что касается Синодальной группы, проблема в том, что на протяжение очень многих лет они считали либо, что мы не являемся Церковью вообще, либо даже что мы «сатанинское» присутствие, но и это за последние годы стало несколько меняться; и я сказал, что Послание нашего патриарха к этой группировке верующих совершенно неприемлемо. Послание призывает их к покаянию, к преодолению ожесточения сердечного, — иначе говоря, что они должны прийти к нам с повинной. И я сказал, что будь такое воззвание обращено ко мне, я бы отказался иметь что-либо общее с Церковью, которая не проявляет ни понимания, ни открытости. И что я считаю, что мы должны были бы благодарить Бога о том, что несмотря на долгие годы клеветы и ненависти по отношению к нам, они хранили верность православной вере и православной Церкви, благодарить Бога за все, что делается ими для провозглашения этой веры, за создание монастырей и приходов, за их православные издательст­ва, которыми мы пользуемся столько же, сколько и многие другие. И что нужно обратиться к ним со словами о том, что сердца ваши открыты, и мы предлагаем им восстановить евхаристическое общение без каких-либо условий, не требуя, чтобы они стали частью Пат­риархата, и никак не требуя, чтобы они отказывались от своих политических убеждений.

Дальше я прибавил, что наш долг — заявить о нашем почитании новых российских мучеников, тех, которые за последние 70 лет сло­жили свою жизнь за веру и за Церковь. Не только весь мир знает о их страданиях и непоколебимой стойкости, но и советское общест­во, правительство и даже представители партии выражали свой ужас о том, что было сделано над верующими в период диктаторства Ле­нина, Сталина и их преемников. Я сказал, что наш долг — внести в «деяния Собора» слова о нашем преклонении перед их мученичест­вом и стойкостью; и это было сделано — без вызывающих формулиро­вок, но в такой форме, которую я нашел удовлетворительной.

Следующим моим пунктом было наше празднование тысячелетия Крещения Руси. Это большое и славное торжество; но, как я гово­рил вам раньше много раз, когда мы говорим о торжестве Правосла­вия, мы должны понимать, что это — торжество Бога над православ­ными; победа веры и света над нашей греховностью, нашим непони­манием. И мы должны подходить к тысячелетию с ликованием и бла­годарностью, но мы должны тоже принести и Богу и окружающим нас людям покаяние: историческое и личное. Исторически, Русская Церковь на протяжении веков не оправдала себя перед своим народом — иначе миллионы людей не отпали бы от своей веры во Христа при первом же испытании. Это результат того, что крещение было дано, а просвещения дано не было. И каждый из нас, лично, в том же поло­жении: ни коллективно, ни лично мы не являем окружающему нас миру картины, которая была бы покоряющим образом красоты, вели­чия, вечности.

Следующее, что я сказал, это что в результате мы должны пе­ресмотреть свое отношение к нецерковному, окружающему нас миру; когда мы смотрим на этот секуляризованный мир, мы, может быть, видим только его отрицательные стороны; но подобно тому, как в каждом из нас все еще есть образ Божий, несмотря на нашу греховность, так же нет и такого современного общества, которое не впитало бы в себя нечто от христианского благовестия — если не о Боге, то о человеке. Если бы снова пришел апостол Павел, и был спрошен о «неведомом боге», возможно, он сказал бы, что это — человек: человек, которого поднимают на пьедестал атеисты и, Ко­торого мы почитаем в личности Господа Иисуса Христа; и мы должны пересмотреть все богатство мира, все, что есть правдивого и подлинного в путях окружающего нас мира для того, чтобы привнести в него из Евангелия все, что мы можем. Повторяя слова одного человека, сыгравшего большую роль в моей жизни, «никогда не говори против своего оппонента, говори выше него, так, чтобы он не был вынужден защищать свои позиции, но получил бы понятие о себе большее, чем он когда-либо воображал, и мог перерасти собственные рамки».

И затем был один пункт, который касался нашей Епархии. Епархиальное Собрание единогласно избрало Милицу Зернову в качестве представителя от мирян нашей Епархии на Собор. И когда я был в России в марте, мне было категорически сказано, что женщина не будет принята на Собор представительницей от мирян. Я сказал, что я думаю по этому поводу, но нам пришлось избрать кого-то другого. И выступая на Соборе, я высказал свое глубокое огорче­ние и возмущение тем, что кандидатура Милицы не была принята, потому что она — женщина: на протяжении 60 лет она с Николаем были бесподобными свидетелями Православия в этой стране, без них Православие осталось бы неизвестным, не уважаемым, не люби­мым. Кроме того, сказал я, Церковь, состоящая преимущественно из женщин, Церковь, которая в самые мрачные дни преследований была спасена стойкостью и героизмом женщин, не имеет права так обращаться с Милицей, как мне было предложено сделать. В резуль­тате, передо мной извинялся Экзарх, который сказал, что это его вина, ибо он не знал, что решение, принятое десять лет назад, теперь отменено. Затем митрополит Ювеналий извинялся публично и сообщил нам, что шесть женщин было избрано представительницами своих епархий; и сказал, что Милица получит личное приглашение посетить Русскую Церковь в качестве почетного гостя. Выступление мое Собор горячо приветствовал.

Несколько слов о встречах вне Собора. Я вернулся из России в едва вменяемом состоянии, потому что помимо соборных заседаний, каждый вечер и глубоко в ночь я участвовал в Москве в част­ных религиозных встречах — с той разницей, по сравнению с прошед­шими годами, что не надо было прятаться. Раньше люди собирались вместе, но надо было это делать как можно более неприметно; те­перь же встречи были совершенно открытыми, люди стекались в боль­шом количестве. На одну встречу в помещение вроде нашей ризницы с прилегающим коридорчиком собралось 160 человек. На другой встрече, для подростков от 14 до 18 дет, которая длилась свыше двух часов, я беседы не проводил, но отвечал на их вопросы. Это были вопросы об исповеди, о принадлежности к Церкви, о молитвен­ной жизни — но ничего ниже этого уровня. Еще одна встреча была с родителями этих подростков, которая длилась три часа, и еще ряд подобных встреч. Было множество встреч с отдельными людьми, которые хотели поговорить о своих проблемах вне контекста своего прихода, потому что подчас проблемой был именно приходский священник… В один из вечеров я начал говорить с людьми в 8 вечера, закончил немного посла полуночи, затем провел беседу, ответил на вопросы и вернулся в гостиницу — как это было, прак­тически, каждый день — между 2 и 2.30 ночи. Все эти встречи и дискуссии были чрезвычайно интересными, потому что они не своди­лись к тому, что я назвал (в кавычках) «церковным благочестием», но это были вопросы о самой вере, о самом Евангелии, о духовной жизни, о том, как держать себя в мире, чуждом христианству. И я думаю, что что-то происходит по всей России, и не только среди верующих, но и среди неверующих. Потому что у меня был целый ряд встреч с людьми, которые не имели к Церкви никакого отноше­ния, которые сами о себе, говоря формально, сказали бы, что они неверующие, — они начинают ставить себе вопросы о жизни… И еще одна черта: мне пришлось дать интервью целому ряду агентств: «Новости», «Московские новости», «Огонек», «Семья», наше собст­венное издательство Патриархии, один-два других, иногда очень продолжительные, до двух с половиной часов. Опубликованных ре­зультатов я не видел, кроме моей коротенькой биографии в одном из изданий — но у них теперь километры моих магнитофонных запи­сей.

Еще я забыл упомянуть, что в последний день Собора у нас была встреча в Кремле, в верховном Совете. Мы сидели, где обычно сидят делегаты Верховного Совета, и нам произносил речь и отвечал на наши вопросы ни кто иной, как сам президент советского Государства. Меня поразила его речь. Было впечатление, что Громыко очень глубоко изменился за последние недели, потому что он произнес прекрасную речь (она была напечатана в «Правде», но, к сожалению, у меня нет номера газеты), в которой он нам объяснил, что через всю русскую историю Церковь была подлинной закваской, дрожжами; что Церковь была основанием и вдохновительницей русской культуры; что Церковь способствовала преодолению удельных междоусобиц в средневековье, способствовала формирова­нию русского государства и была национальным оплотом; что Церковь внушила народу нравственные основы, которых иначе у него не было бы…

Было поразительно интересно, что один из последних руководи­телей времен террора мог так говорить. И нам было обещано, что новое законодательство о религии расширит возможности для более свободной жизни Церкви.

Опубликовано: Соборный листок № 211.