«Увидеть человека» или о том, каким быть взрослому в воспитании детей

Корреспондент:

— Владыко, Вы не раз говорили в своих выступле­ниях о том, что Россия была крещена, но не просвеще­на. Как Вы считаете, к чему нужно стремиться сего­дня в образовании? Как избежать тех ошибок, кото­рые были раньше, чтобы православное воспитание не стало сухим знанием о Боге?

Митрополит Антоний:

— Апостол Павел определяет веру как уверенность в вещах невидимых. Как уверенность! Вера наша со­стоит в том, что мы уверены в целом ряде вещей. Уве­рены, что Бог существует. Уверены, что Христос — Сын Божий, пришедший спасти мир. Уверены в том, что в истории Церкви были мириады, тысячи святых, которые знали Бога так, как мы Его не знаем. Но для того, чтобы это передать детям, нам нужно еще нечто другое. Это верность по отношению к тому, что мы уже познали. То есть наша жизнь должна доказывать реальность того, чему мы учим.

Апостол Иоанн Богослов говорил: ты мне покажи свою веру без дел твоих, а я тебе покажу мою веру из дел моих. Если мы не можем показать детям и вообще людям вокруг нас, что наша вера определяет нашу жизнь, то они не могут поверить. Происходит обрат­ный эффект, о котором апостол Павел говорит так: из-за вас хулится имя Божие. Как-то один из запад­ных богословов очень метко заметил, что еретиком можно быть и, не исповедуя ложное учение, а просто показывая своей жизнью, что в исповедуемую истину не веришь… Об этом соединении жизни и исповедуе­мого учения Иоанн Богослов говорит замечательные слова: О том, что было от начала, что мы видели своими очами, что рассматривали, и что осязали на­ши руки, о Слове жизни (1 Ин. 1,1).

Помню человека, который целую книгу написал о своем неожиданном открытии: «Бог существует. Я Его встретил…» Прежде это был безбожник, который пережил нечто. И вот, если бы мы сумели рассказы­вать о Боге так же, как говорил этот человек, дети об­ращали бы внимание не на нашу эрудицию, но на то, что с человеком в реальности произошло нечто необыкновенное. Он уже не такой, каким был.

Английский писатель Льюис как-то сказал, что раз­ница между верующими и неверующими такая же, как между статуей и живым человеком. Статуя может быть прекрасна, но она — камень или дерево, и пото­му неподвижна и мертва. Человек может не иметь безупречной внешности, но он ЖИВОЙ! Значит, мы должны учить так, чтобы на нас могли посмотреть и сказать: «Он жив такой жизнью, которую я даже представить себе не могу. Не потому что он какой-то особенно вдохновенный, не потому, что так хорошо говорит… А потому, что в нем есть такое горение внутреннее, такой опыт, который оформляет все изнутри».

Мне кажется, в древности, в эпоху Апостолов, бого­словия как такового не было. Был опыт. А мы слиш­ком многое перенесли на знание, не требуя от челове­ка собственного предварительного опыта. Конечно, и знания необходимо передавать. Есть масса детей, у которых есть предварительный опыт и которые ищут знания. И в этом случае им можно дать знание, но знание простое, гораздо менее сложное, чем то, кото­рое мы обычно передаем через катехизис.

К вопросу о детском опыте я вспоминаю одну встречу. Я ехал из Москвы в Ялту и вышел рано утром из купе и стоял в коридоре. Тут мимо меня прошел, качаясь во все стороны, человечек. Дошел до конца коридора, повернулся и говорит:

— Хм! Хороший вагон! Верно, для этого иностранца построили.

Я отвечаю ему:

— Да нет, знаете… Между моментом, когда я купил билет, и моментом, когда я сел в поезд, не успели бы построить.

Он говорит:

— Э-э… Да Вы и разговаривать готовы?

—Да.

— Скажите мне честно, что вы делаете с нашими детьми? Каким образом они становятся верующими, если воспитаны в безбожии?

Я, не понимая, прошу уточнить:

— Что вы имеете в виду? Кто делает верующим? Ко­го делает верующим?

И он рассказывает удивительную историю:

«И я, и моя жена — убежденные безбожники. У нас сын. Однажды зимой, когда ему было лет семь или во­семь, жена ему говорит:

— Сегодня погода такая, что на улице играть нельзя, а цирк открывается только в три часа. Хочешь, мы с то­бой сходим в такое место, где еще смешнее, чем в цирке?

Мальчик говорит:

— Конечно, пойдем! А куда?

— В церковь.

И она его повела в церковь. Он сходил, вернулся и ничего не сказал. А в следующее воскресенье он снова стоит в коридоре в пальто, в шапке с шарфом. Жена спрашивает:

— Ты куда собрался?

— А разве мы не пойдем в церковь?

— Нет, а почему ты спрашиваешь?

— Знаешь, мама, я никогда раньше таким счастли­вым себя не чувствовал, как в тот раз в церкви».

Вот и спросим себя: знает ли этот мальчик что-то о Боге и чему его нужно учить? Он не знает, что встре­тил в церкви. Он не сможет назвать ЭТО ни Богом, ни  Иисусом Христом, ни Духом Святым. Но он скажет: «Там — нечто другое, чего я никогда не переживал ни в школе, ни с мамой, ни с папой».

К. — Да, это замечательно! Мы так редко вспоми­наем о том, что Православие — это религия жизне­утверждающая, это религия радости. Но как челове­ку научиться этому радованию о Боге при зрении своего греха и общего бедственного положения?

М.А. — Радость может рождаться от самых прос­тых вещей. Как, к примеру, может ликовать сердце от того, что чем-то помог ближнему и увидел на его лице радость!

Во время оккупации, когда я преподавал в русской гимназии, был у нас преподаватель, замкнутый и су­ровый человек. И вот как-то по дороге в школу дети видят удивительную картину: останавливается тот перед нищим, снимает шапку и что-то ему говорит, на что нищий вскакивает и обнимает его. Дети — к нему с расспросами:

— Кто это? Ваш знакомый? Родственник? Друг?

— Нет. Просто нищий.

— Почему же Вы сняли шапку?

— Чтобы поздороваться с ним.

— За что же он Вас расцеловал? Вы же ему так ниче­го и не дали.

И ему пришлось рассказать всю историю с самого начала. Как шел он из другого конца Парижа на рабо­ту пешком, потому что не было денег на метро. Шел по дороге и увидел — сидит нищий. Думает: если пройду мимо него, то, может быть, погашу в нем по­следнюю искру надежды на человеческое милосер­дие. Он посмотрит, как я прохожу мимо, и решит: «Да-а… Вот еще один сытый, который мимо меня, го­лодного, проходит, и ему никакого дела нет до того, умру ли я или останусь в живых…» Эта мысль застави­ла его остановиться, снять шапку и попросить проще­ния за то, что сегодня ему нечего подать. И тогда ни­щий встал и обнял его как лучшего друга.

А потом мне довелось разговаривать с этим нищим. И он сказал: «За всю мою нищенскую жизнь (а он был профессионалом) никто меня так богато не одарил, как этот человек, который мне не дал ничего, но уви­дел во мне человека и дал мне понять это».

Поэтому иногда не нужно давать что-то специфи­чески религиозное или Божественное, но просто че­ловеческое. Увидеть человека. И соответственно по­ступить. Вот, например, в притче о Страшном Суде, о козлищах и овцах Христос не спрашивает ничего ни о вере, ни о личном благочестии. Он спрашивает: «Го­лодного накормил? Нагого одел? Бездомного при­ютил? Не постыдился друга, который в тюрьму по­пал?» Все эти вопросы можно свести к одному: был ты человеком или не был?..

А если ты не был человечным, то и не лезь в Божест­венное!

Не надо стараться, когда мы учим кого-нибудь, го­ворить: «Посмотри на меня, будь похожим на меня, и тогда все будет хорошо». Очень часто при воспитании так и происходит. А мы должны детям говорить: оста­вайся искренним перед Богом! Господь обязательно поможет тебе в этом! Ему нужна правда, человече­ская правда!

Фрагмент интервью, записанного в Лондоне

6 декабря 1995 года журналистом

Натальей Родомановой.