Великопостное говенье

Первая беседа

Мне с каждым годом представляется труднее вести наши говенья, потому что мне кажется, что всё уже давным-давно сказа­но, что я уже всё сказал, что я знаю, и что мы все знаем всё, что нам нужно для того, чтобы найти путь ко спасению. И, однако, мы все чувствуем, что путь мы знаем, а идем мы по нему так неуверенно — не в том смысле, что мы не знаем дороги, а в том смысле, что так колеблемся по этой дороге идти, так лениво идем, как будто мы идем не к жизни, не к ра­дости, не к победе, а какой-то цели, которая нас к себе не влечет. И вот я хочу снова и снова вернуться к давным-давно сказанному, и поделиться с вами повторно теми мыслями, которые повторно возвращаются, круг за кругом, ко мне.

В начале подготовительных недель к Посту я говорил раз-другой, что сейчас настало время заглянуть в свою душу и поста­вить перед собой вопрос о том, каков я? Похож я на того или на другого из тех, кто мне представлен, хотя бы в воскресных евангельских чтениях, не говоря уже о промежуточных отрывках, которые читаются в течение недели? Зрячий я или слепой? Ослеп­лен я видимым, преходящим — или нет? Хочу ли я исцелиться — или успокоился на своем состоянии?.. Итак, из недели в не­делю, перед нами проходит образ Закхея, и блудного сына, и мытаря, и фарисея, и образы изгнания Адама из рая, и Страшного суда; и эти недели мы должны были посвятить тому, чтобы глубо­ко заглянуть в свою душу, встать перед своей совестью, которая неумолима, если только дать ей право голоса; стать перед судом Евангелия, которое раскрывает перед нами, каким должен быть человек — просто человек, всякий человек — для того, чтобы быть подлинно, истинно человеком. А теперь мы вступаем в ту пору, которую Церковь называет весной духовной; так Цер­ковь описывает Пост. И мы все знаем, что такое весна: весна, это время, когда пробуждаются все живые силы природы, когда начинает нарастать жизнь, которая скоро-скоро начнет бить клю­чом; весна — это время обновленной свежести, это время надежды после, порой, трудного, подвижнического лета, это время, когда мы ждем осенью жатвы, собирания богатых плодов. И вот так мы должны смотреть на пост; слишком часто о посте мы думаем, как о периоде тоскливом, грустном, когда у нас церковный устав, правила Церкви, Евангелия отнимают то, к чему мы привыкли, и что мы возлюбили, чего мы держимся. И мы часто переживаем пост как время лишения; не как новую весну жизни, а какой-то груст­ный период, когда все радости земные у нас отнимаются и это не дает нам провести пост с таким вдохновением, с такой силой, крепостью душевной, с какой мы могли бы его проводить. Поду­майте: за целый год, сколько глубоких, сильных, вдохновляющих переживаний родилось в душе и завяло, иссохло, опало. Сколько раз в течение года подымается в душе какая-то большая сила, и казалось нам, что вот-вот нарастает жизнь, я начну заново жить, не мечтой, не так, как когда я был юношей и думал, что всё возможно, и не знал, как приступить к делу, а по зрелому, когда всё благородное, всё возвышенное осталось целью жизни, содержанием сердца и ума, вдохновением души, но, когда к юношес­кому порыву прибавилась опытность и умение, трезвость, твер­дость. Сколько таких порывов было у каждого из нас в течение истекшего года, и сколько их увяло? И теперь пе­ред нами открывается время, когда, после холодной, бесплодной зимы начинается весна. Вот, с чего нам надо начать Пост — с чувства радости о том, что начинается новое… У Тургенева, в «Рудине», есть место, где один из героев, говоря о любви, вы­ражается приблизительно так, что у крепкого дуба только тогда отпадают вымершие зимой листья, когда пробиваются первые живые почки. Каждый из нас может на себя посмотреть и почувствовать, что он подобен такому дубу, который стоит на грани зимы и весны; мы еще покрыты иссохшими, вымершими листьями, но уже поды­мается живая сила, бежит по стволу и по веткам, начинает пробиваться, и уже начинают показываться первые почки надежды, вдохновения, обновленности.

Первая неделя Поста, это неделя, когда Церковь нам даёт напряженно, сугубо, упорно каяться перед Богом; вся эта первая неделя проходит под знаком канона Андрея Критского; каково бы ни было содержание многочисленных его тропарей, сущность их вы­сказывается пением хора: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя…» Какие бы ни были грехи, описанные в этом каноне, какие бы грехи в нас ни качествовали, которые не нашли себе место в этом покаян­ном плаче святого Андрея Критского, мы на всё можем отве­тить этим словом: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя!..» И вот к этому нас призывала Церковь в течение этой надели; и на крик души Бог всегда отвечает; всегда отвечает, если только мы, призвав Его на помощь, умоляя Его о помиловании, остановимся и прислушаемся к тому, что, происходит в нашей душе. Мы часто не слышим голоса Божия, потому что мы не слушаем; мы все кричим и плачем и молим, а Господь давно подошел со Своей лаской, со Своим прощением, со Своей крепостью, которую Он нам сообщает. Если бы мы только, сказав «Помилуй мя, Боже, помилуй мя!» — останови­лись на мгновение и попробовали почувствовать, снизошел ли мир Божий в мою душу, стало ли мне легче, полились ли слезы, если не из глаз, то по сердцу моему, не встрепенулась ли моя воля к тому, что эти слова мои, которыми я прошу о помиловании, я еще должен, и непременно утвержу новой жизнью, обновленностью, обновленностью верности Богу, обновленностью верности себе са­мому, новыми отношениями с людьми… Нам надо уметь прислушать­ся к тому, что говорит Господь. Святой Серафим, говоря с одним из своих посетителей, сказал: «Когда мы просим Господа «Прииди, и вселися в ны» — мы должны внимательно следить за тем, не пришел ли к нам Господь. Потому что если Он уже пришел, если в вашу душу сошел мир Божий, сошла благодать, новая жизнь, и мы продолжаем все равно говорить: «Приди, приди, приди», мы словно Ему говорим напрасные слова: Он уже пришел! Когда Он пришел, надо говорить иные слова, те, которые Сам Господь Дух Святой вложит в наши сердца и в нашу мысль… И вот, эту неделю мы перед Богом стояли с этим плачем, с этим криком. О чем мы плакали, чего мы просили на самом деле? Если кто из нас су­мел поплакать над своими грехами, то, наверное, пришлось ему рассмотреть все свои отношения с ближними, все свои отношения с Богом, свое отношение к самому себе, ко всей жизни, свое от­ношение ко всему окружающему миру. Но кроме того, есть еще другие глубины греха, в которые нам надо погрузиться, которые нам надо осознать. Мы живем, большей частью, поверхностью на­шей души и нашей жизни; мы живем неглубоко. Мы живем тем пла­ном соприкосновения, который нас и соединяет, и отделяет от всего окружающего; нам легче жить на этом плане. Мы встретили человека и отозвались на него; какое-нибудь событие нас постиг­ло — и мы на него отозвались, и дальше не пошли. Это значит, что, большой частью, мы не живем, а реагируем. Мы отзываемся на побуждение, но сами остаемся поверхностными и пассивными. Мы зависим от того, что с нами случится, но мы жизнь не творим и не строим. И вот это первый, может быть, самый основной наш грех: поверхностность, с которой мы живем… Мы боимся жить своей глубиной, уж, не говоря о том, что мы боимся жить всей своей глубиной. Когда мы делаем попытку войти внутрь, мы оказы­ваемся, большей частью, в неизвестной области; там темно, там чуждо, там неизвестность; потаённый сердца человек, о котором говорит апостол Павел, для большинства из нас — неизвестный человек; мы не знаем, кто мы, в глубинах наших. И когда мы ста­раемся туда проникнуть, мы ощупью пробираемся, и не знаем, как далеко нам идти. Нам делается скучно, потому что мы привыкли жить побуждением извне; а когда эти побуждения до нас не дохо­дят, когда мы находимся в глубоком молчанье и тишине нашего внутреннего мира, нам делается не по себе, охватывает скука, тоска, охватывает страх, и мы рвемся наружу; рвемся наружу, потому что мы привыкли: там свет, там солнце, там люди, там постоянно нас будут встречать побуждения и возвращать к какой-то жизни. Нам надо привыкнуть жить глубоко, уйти вглубь, всмотреться в эти глубины, где нас встречает полумрак, а порой и глубочайший мрак, тот мрак греха, о котором говорит Евангелие и целый ряд церковных песнопений. И куда же эта глубина нас ведет, куда же нам идти, если мы погрузимся в эти страшные, непривычные, неисследованные нами глубины? Приведет это нас за предел нас самих, в ту точку, которую отцы Церкви называют сердцем человека, ко­торую можно было бы назвать более современным языком, сердцевиной его, тем пунктом, тем средоточием, откуда бьет ключом жизнь. Или, если предпочитаете другой образ, той дверью, о которой го­ворит Иоанн Златоуст, когда пишет: «Найди ключ к двери собствен­ного сердца, и ты обнаружишь, что он открывает Царство Божие…» Если дойти до той глубины, где можно в тишине, в совершенной собранности, в радости, в смирении, в свете предстоять перед Богом — если дойти до этой глубины, то можно из этой глубины начать жить творчески и по Божьему. И только тогда можно создавать по отношению к себе, к людям, к событиям, к вещам, ко всему — можно создавать стройную жизнь, жизнь, которая была бы вдохновлена Богом, в которой проявлялся бы Сам Господь, как мы это видим в жизни святых, которые действовали, говорили, жили по вдохновению Божию, как идеально настроенный инструмент, ко­торого касается Божья рука, и который поет под прикосновением этой руки совершенную, вечную песнь… Только тогда наши отно­шения с людьми, с собой, с жизнью могут стать стройными. Вот о чем нам говорит эта первая неделя; но тогда мы можем поставить перед собой вопрос: «Как же этого достичь? Возможно ли это вообще?» И на это нам дает ответ весь пост, который нас берет как бы за руку и ликующе ведет неделя за неделей от победы к побе­де Божией, показывая нам, что Бог может совершить, и какими путями можно следовать за Христом к воскресению. Сегодня, завт­ра мы празднуем день Торжества Православия. Если оглянуться на окружающую жизнь, можно перед собой поставить вопрос: где же это торжество?.. На Западе — православные немногочисленны, разделенные, к нашему стыду; мы были посланы на Запад Богом, для того, чтобы принести свет, радость, торжество Право­славия, и мы разделились, и если свет Православия сияет на За­паде все больше и больше, то не благодаря нам, а, большей час­тью, несмотря на нас. Мы как разбитый сосуд, но в каждом черепке этого сосуда такая драгоценная влага, такие дивное благоухание, такое отображение небесной голубизны, что люди идут, идут, и прощают нам, что мы сосуд разбитый, и что мы даем им капли вечной жизни, когда мы могли бы потоком эту жизнь изливать на все нас окружающее, потому что здесь на Западе никто и ничто нам не мешает ни быть православными, ни провозглашать Правосла­вие, ни являть его сиянием нашей церковной и личной жизни; мы свободны. А вокруг нас — тысячи, миллионы людей, кому это Православие нужно как жизнь; и мы ответим за то, как мы это Православие и не сберегли, и не сумели дать… В других стра­нах Православие гонимо, унижено, но сияет такой крепостью, такой славой. Подумайте о нашей родной земле, о земле Русской, где уже более шестидесяти лет искореняется всякая вера и разрушались церкви, закрывались монастыри, преследовались священники и миряне в равной мере.  И там нашлись подвижники, нашлись люди, которые возлюбили Бога и своего ближнего больше собственной жизни, больше жизни своих родных и близких, которые себя под­вергли последней опасности и своих ближних подвергли предельному страданью, возлюбили Бога и не захотели быть на земле изменниками Ему, не исполнив того дела, которое на каждого верующего возложено: зажечь верой, новой жизнью, каждого человека, кото­рый рядом с ним — никого не пропустить мимо, никого не оста­вить без света и вечной жизни, и которые возлюбили ближнего своего, потому что только от того, что они проповедуют Христа, Бога, Церковь, жизнь, истину, они подвергаются преследованию, гонению, тюрьме, избиению, убийству, лагерям, пыткам. Если бы они молчали, хранили свою веру в своем сердце, никто бы не до­знался до нее, и они остались бы нетронутыми. Но они предпочли спасение миллионов вокруг себя собственной свободе и жизни. Мы их ублажаем, мы на них дивимся, мы их хвалим, мы иногда де­лаем попытки каким-то образом прийти им на помощь; но не это им нужно! Им нужно то, как и Богу нужно то, чтобы мы последовали их примеру, чтобы мы стали верующими, из которых сияет свет истины, из которых потоком бьет жизнь, чтобы мы сделались теми людьми, какими они являются. Вот наш, уже коллективный, грех; не грех только отдельного человека, а грех всех нас, русской разделенности, православной разделенности. А вместе с этим, Православие сияет сейчас в Западном мире, как оно не сияло никогда; люди к нему тянутся, стремятся; инославные рвутся к тому свету, к той правде к той неописуемой красо­те, к которым мы привыкли настолько, что мы их больше не заме­чаем. И это торжество Православия — не наше торжество; Божие торжество в нас и в других через нас, и невзирая на нас, несмотря на нас. И вот о чем мы должны сегодня, завтра, всю жизнь ликовать: о торжестве Православия, о том, что Бог побеждает, о том, что сияет истинная вера, истинное богопознание, истинные пути Божии раскрываются перед людьми, которые смертельно жаждут… Это не наша победа, это победа Божия над нами и над окружающим нас миром, и если это так, если Право­славие, если Господь так побеждает, несмотря на то, что мы, посланные Им в мир, чтобы мир уверовал, так мало делаем, то мы можем надеяться на свое спасение и на спасение всех. А раз мы так Богом любимы, то мы спасены — если только мы на любовь ответим изумлением, радостью, благодарностью; если мы сумеем ответить на Божию любовь хотя бы благодарностью сердца и если мы постараемся, сделаем всё от нас зависящее, чтобы дать Ему радость в ответ на ту радость, которую Он нам дает: об­радовать, утешить Господа, Который Свою жизнь положил за нас. Мера Божией любви к каждому из нас, это вся жизнь, все страда­нья, вся богооставленность, вся смерть, сошествие во ад Спаси­теля Христа. Вот мера Его любви. И как же мы на эту любовь в течение прошлого года отозвались? Это наша радость и это наша надежда — но как же, как же нам приобщиться к этому чуду спасенности, вечной жизни? Первое воскресенье после торжества Пра­вославия мы совершаем память святого Григория Паламы. Св. Григо­рий был архиепископом Фессалонитским, служил в современных Фессалониках, и был монахом афонским. И он провозгласил православ­ное учение о благодати, о том, что благодать, это не нечто что Бог нам сообщает, тварное, отличное от Него Самого, но что благодать — это самая жизнь Божия, изливающаяся, переливающаяся через край, изливающаяся в нашу душу, меняющая нас и в уме, и в сердце, и в воле, и в плоти — преображающая тварь… Почему мы вспоминаем св. Григория Паламу? Потому что торжество Право­славия совершается этим потоком Божественной жизни, который бьет ключом во святых, который ручейком течет в каждом из нас, крещенных, приобщенных Святым Тайнам, который изливается на каждого из нас, когда мы обратимся к Богу с молитвой, и скажем «Приди, и вселился в ны! И очисти ны от всякия скверны, и спа­си, Блаже, души наши!» Благодать, которой ничто не может проти­востоять, благодать Божия, которая нас может как пожар охватить, как море понести, лишь бы ты ей открылся… Святой апостол Па­вел говорит: «Сила Божия в немощи совершается; нам не нужна сила, силой мы не покорим небо. Силой старались неба достичь в древние времена строители вавилонской башни: «Построим мы башню, которая достигла бы до небес, достигла бы до Бога…» И эта башня никогда не была, никогда не будет построена. Силой мы можем совершить земные дела; но мы не можем достичь ничего, что является величием и призванием человека… Так сродниться со Христом, как член нашего тела сродняется, составляет живую, неотъемлемую часть всего тела, так принять Святого Духа, чтобы Он нас пронизал, как огонь, как тепло пронизывает железо, так приобщиться к Богу, чтобы стать, по слову апостола Петра, причастниками Божественной природы, Богом по приобщенности, стать дочерями, сыновьями, детьми живого Бога: ничего из этого мы си­лой достичь не можем; но мы можем этого достичь, если мы дадим Богу свободу и власть в нас действовать, побеждать, нас поко­рять… Та немощь, о которой говорит апостол Павел, это не лень, это не беспечность, это не забывчивость, это не слабость или безволие; это другая немощь. Это немощь паруса, самой хрупкой части корабля, который, потому что он такой хрупкий, может принять в себя дуновение ветра и понести корабль к конечной цели. Это немощь отдачи себя до конца в руку Божию, это способ­ность себя отдать, как бы ни было страшно, отдать так, чтобы Бог в нас действовал свободно, беспрепятственно; и тогда, сила Божия в этой немощи совершается… Нам надо стать прозрачными, чтобы свет Христов лился через нас… Но опять встает вопрос перед нами: как же этого достичь? И Церковь нам представляет образ св. Иоанна Лествичника. Об Иоанне Лествичнике мы знаем немногое, но то, что мы знаем — достаточно; мальчиком он захо­тел отдать всю свою жизнь, душу и плоть, всю судьбу свою Богу; и 16-летним мальчиком он пришел в монастырь Синайском горы; и когда его увидел игумен синайский, он поклонился ему в ноги и сказал: «Кланяюсь великому игумену Горы Синайской.» Мальчик остался в монастыре, вырос в меру одного из духовных великанов древности, и оставил после себя поучения своим монахам, а через них — и нам, Лествицу, т.е. лестницу, путь самоуглубления, очищения себя, восхождения на небо. Если мы хотим научиться пути, то перед ними есть Лествица, и после нее было написано множество мудрых практических книг, «Путь ко спасению» Феофана Затворника — и многие другие. Значит, и путь известен, не го­воря уже о том, что Евангелие есть путь, и что Христос есть путь наш; что в приобщении Ему — я сейчас не говорю о таинст­вах, а о том, чтобы постепенно так с Ним соединиться, чтобы Его жизнь стала нашей жизнью — нам открывается единственный путь к Богу и Отцу. Но всем ли это возможно, не избранникам ли только, не нужно ли родиться уже с задатками святости? Нет! И опять представляется перед нами другой образ, образ святой Марии Египетской, блудницы, женщины греха, соблазнительницы дру­гих, которая, однако, в какой-то день, влекомая сердцем, захо­тела войти в храм, и какая-то сила ей не дала вступить в этот храм. И она поняла, что грех стоит непроходимой преградой между ней и святыней. И она ушла. Ушла в пустыню и нашла спасение. Значит, и грешнице, и грешнику путь открыт; как и Христос ска­зал, что Царство Божие предвосхищают перед лжеправедниками, теплохладными людьми мытари и блудницы кающиеся; и слово «кающиеся» — решающее слово… Но иногда на пути — не только ука­зание пути, не только примеры, но какое-то вдохновенье, какая-то помощь нашей вере нужна; и вот на полпути между началом Поста — этой весны духовной, когда всё делается возможным, жизнь нарастает, когда свежесть зарождается в нашей душе под веянием благодати и при виде того, что может совершить благодать поставлен Крест; Крест, который на полпути нам говорит, когда мы уже, может быть, утомились от труда постнического и еще не видим конца нашего пути, еще не вдохновлены видением победы, которая вот-вот до нас дойдет, до которой мы достигнем, стоит Крест и нам говорит: «Смотрите: разве вы можете погибнуть, когда Я вас так возлюбил? Разве вы можете погибнуть, когда Я умер, чтобы вы не погибли?..» Крест — венец чудес Христовых, крест — надежда, надежда наша, крест — радость, крест — спасение наше, крест — победа… И вот, идя шаг за шагом, мы можем вдохновиться и этот пост провести в духовной радости, чувствуя, как в нас нарастает жизнь и побеждает Бог. Время самоуглубления не прошло; но теперь мы должны себя видеть во свете Божественной благодати, во свете Божественной любви, но со вдохновеньем, с уверенностью и с радостью…

Вторая беседа

В канун первой недели, перед службой прощения, я говорил о том, что три раза поется пасхальный канон; в первый раз — в вечер Прощеного Воскресенья; второй раз в вечер Крестопоклонной недели, а третий раз — в Пасхальную ночь. Первый раз поется этот канон тихо, как сказано в уставе, «сладкопением», будто с далекого берега доносится до нас весть о том, что есть же страна, где смерти нет, о том, что где-то победа уже одержана, жизнь торжествует, любовь победила, доносится это пение до нас тихо, как бы издали, и зовет оно нас в ту страну, куда мы при­званы наконец причалить после долгого и, порой трудного плаванья… Поется второй раз этот канон, радостней, сильней, когда мы поклоняемся Кресту; Крест и Воскресение неразлучно связаны; Крестом мы спасены, Крестом мы вступаем в область вечной жизни. И, наконец, торжествующе, с ликованием, громко, победоносно по­ется этот канон в пасхальную ночь и в последующие дни. И вот это, мне кажется, тот путь Великого Поста; мы начинаем свое восхождение в вечную жизнь; до нас уже донеслась весть о по­беде; нам только надо проплыть через бурное житейское море, и приплыть не поодиночке, не врозь, а всем вместе, потому что мы были бы неутешны, если, достигши дальнего берега, мы заметили бы, что мы не уберегли кого-то, что кто-то погиб на пути, потонул, умер с голода, погиб от оставленности. И вот под каким знаком, мне кажется, нам надо сейчас идти в путь, в это дальнее и, вместе с этим, такое близкое плаванье. Оно дальнее, потому что когда-то, еще далеко впереди, окончательная славная Божия победа; и оно такое близкое, потому что вечная жизнь не только впереди, она уже излилась на мир, она уже нас достиг­ла, она несет нас, как море несет челнок. Вот с какой радостью мы можем вступить в этот путь. Но нам надо помнить, что все мы дойдем, все мы доплывем, только если каждый из нас будет за­ботиться о своем личном спасении и о спасении каждого. Все мы должны об этом думать… Один юноша мне раз сказал — я теперь понял, что он мне сказал — что поскольку я не ищу и не дости­гаю святости, и окрадываю Бога и окрадываю своего ближнего, кроме того, что гублю свою душу… Это понял молодой человек, лет 18-ти, когда он оказался лицом к лицу с трагической смертью своего друга. И это правда: как не может хор звучать стройно, если все голоса не будут стройно петь, так и мы, если не наст­роим свою душу, и не перестроим, порой, всю свою жизнь достой­но Царства Божия, то внесем в гармонию всех фальшивую ноту, разобьем эту гармонию, превратим ее в крик… Нам часто ка­жется, что грех — дело личное; люди говорят,  не всё ли равно, если мой грех только меня ранит? Грех никогда не ранит только одного человека; если в хоре один голос замолчит, то хор уже неполный, если одна свеча затухнет, уже света меньше. Нельзя сказать, что только одна свеча потухла — а другие же горят! — Да! Но света уже того нет, какой был, и стоит одна свеча, которая могла бы гореть, и не горит… В сочинении од­ного из румынских писателей наших дней есть рассказ о том, как в одной из румынских деревень нашли труп убитого бродяги — неизвестного прохожего; была зима; труп лежал на снегу, и вокруг него было неширокое темное пятно крови. Люди этой деревни были глубоко взволнованы; их волнений никак не мог понять присланный из соседнего города следователь: «Не всё ли вам равно, что убит этот человек? Никто же из вас его не знает; он для вас не существовал раньше, не существует он и теперь! О чем вы горюете? Почему вы переживаете его убийство, как всенародное бедствие?..» И один из сельчан стал ему объяснить; он говорит: «Да, мы этого человека не знали, он действительно для нас не существовал рань­ше, и наши дети о нем знать на будут; но посмотрите на это пят­но крови; когда мы его нашли, это пятно было багровое, густое; с тех пор снег шел часами; кровь растворилась, пятно стало широкое и бледное; пройдет несколько часов и уже следа не будет от этой пролитой крови. И вот придет весна, и растает снег, и ручьи потекут с этого пригорка, вольются в наши реки, и мы будем поливать наши поля, наши сады этой водой. И разве вы не понимаете, что каждое зернышко хлеба, которое вырастет на наших полях, политых этой водой, в себе будет содержать какую-то неуловимую долю крови убитого человека; каждое яблоко, которое мы сорвем, будет пропитано этой кровью, каждый цветок, который юноша даст любимой им девушке, будет в себе содержать кровь убитого человека; и когда прохожий унесет на своих сапогах пыль нашей дороги, он по всему миру распространит эту кровь. Это — всемирное бедствие…» Вот как крестьянин, простой человек, пережил случившееся. Один человек совершил грех, один человек от него пострадал, но осквернена грехом, убийством вся природа, вся деревня, и всё шире и шире оскверняется весь мир. Мне кажется, что это образ очень ясный; мы не можем грешить, не за­ражая никого, или не лишая того света, той святости, той любви, на которую каждый имеет право, и нам, христианам, это не только предложено, но это нам поручено, мы, христиане, знаем любовь Божию; мы знаем Бога, Который есть любовь; мы посланы в мир для того, чтобы эту весть пронести — но не только весть о том, что Бог есть любовь, но что Свою любовь Он излил в человеческие сердца… В древности, в первом веке, когда гонения были суровые, беспощадные, один из христианских писателей, Тертуллиан, писал императору Трояну в Рим: «Зачем вы нас преследуете? Спросите, что о нас думают люди вокруг нас: они только одно говорят: «Как эти люди друг друга любят!» Любить сильно, любить страстно умеют все; но любить Божией любовью, той, о которой, Спаситель сказал: «Ни у кого нет большей любви, как у того, кто жизнь свою полагает за други своя — этой любовью можно любить только приобщаясь постоянно, вновь и вновь, все глубже, к Божественной любви.» Мы призваны к этому. И каждый из нас, совершая грех, малый ли, большой ли, разрушает Царство Божие. В этом смысле трудно говорить о грехах крупных и малых; нечаянный грех, если он объективно, может быть, и крупный, может быть менее убийственный, чем как будто то бы кажущийся малым грех, но совершенный намеренно, злобно, жестоко. И вот в этом благовестии о Воскресении, о том, что новая жизнь при­шла, вечная Христова, Божия жизнь, есть призыв к нам прослав­лять Бога и душой, и телом, всем существом без остатка; а прославлять, это не значит петь хвалу, это значит быть Его славой, быть Его сиянием — потому что «слава», по-славянски именно и значит «сияние». Святой Ириней Лионский говорит, что слава Божия, сияние Божие — это человек, достигший своей полноты. Мы призваны быть таким сиянием; и быть таким сиянием во всех областях, во всех плоскостях. Мы должны быть Божиим милосердием, Божиим состраданием, Божией крепостью, Божией лаской, Божией правдой — и каждый в отдельности, поскольку ему доступно, и целыми общинами, поскольку нам это доступно. Встречая нас, люди должны были бы встретить таящегося в нас Бога; через нас должен был бы проливаться на людей свет, и тепло, и должна достигать их радость и утешение. Я не раз говорил об исцелении слепорожденного; человек никогда не видел света, и вот, в какой-то день к нему подошел Спаситель Христос, Божий Сын, ставший человеком, и исцелил его. И когда открылись глаза этого слепорожденного, первое, что он увидел, первое — это лицо Бога, ставшего человеком. Первые глаза, которые встретили его взгляд, были глаза Божественного милосердия; первое слово было слово исцеления и любви… Это то, к чему мы призваны, чтобы люди, встречая наш взор, читали в нем трезвую, чистую Божию любовь, слыша наше слово, слышали бы слово от Бога, встречая нас как общину могли бы вступить в общину лю­дей, которая уже живет любовью, нося тяготы взаимные, общину, где сильные поддерживают слабых, где все каждому свои. Это уже было бы началом вечной жизни и торжества, вечной жизни Воскресения, торжества вечной жизни. Есть моменты в жизни, когда это дается ненадолго. И вот эти моменты нельзя забывать. Мы сейчас идем к Воскресению Христову, которое открывает нам вечную жизнь; пойдем же к этому Воскресению не с натугой, не неся тяжелое бремя без радости, а достигая какой-то посильной нам, каждому из нас по-разному, духовной освобожденности. Всё любить нас призывает Господь, но ни к чему не быть так привязанным, чтобы, что бы то ни было, не отрывало нас от Бога и от любви к ближнему. Это весна, когда от ветвей сильного дуба должны оторваться последние иссохшие листья; не потому, что они уже до предела обветшали, а потому что новая жизнь уже рождает новые ростки, и им места нет; нет места обветшалости, когда ликующе всем начинает овладевать весна. Сделаем усилие, потому что от нашей обветшалости требуется усилие для этого — и пройдем этот пост как постепенное рождение к новой жизни, с радостью, с большой, глубокой радостью, и тогда мы встретим Пасху с открытым и ликующим сердцем…

Вот всё, что я хочу сегодня сказать; теперь вам предла­гаю — посидим немножко и помолчим, а затем пойдем в храм, по­молимся, принесем Богу нашу покаянную молитву, но, главное, принесем Богу самих себя, всецело, телом и душой, откроемся Богу, обратимся к Нему с мольбой, чтобы Он вступил в нашу жизнь, чтобы Он преобразил нас, чтобы Он победил нас, как Ангел в ночи победил Иакова в Ветхом Завете…

Вопрос — в общем: что Вы называете постом?

— Пост очень разный бывает; скажем, церковный устав Афона предусматривает, что на первой неделе никакой пищи не принимают вообще. В жизни св. Марии Египетской нам говорится, что Зосима, который ее встретил в пустыне, уходил на 40 дней, и никакой пищи не вкушал. В русской, доморощенной практике, пер­вая, третья и последняя неделя — Страстная — соблюдались очень строго, а другие легче; в зависимости от того, что человек делает в жизни, он может принимать в учет, сколько и какой пищи ему надо; с одной стороны, принимая минимальное количество пищи, которое ему нужно дли того, чтобы существовать, а с другой стороны, добавочное количество, энергию которую он растра­тит на работу. Вообще, идея поста в пище, это, во-первых, чтобы не только умом или сердцем переживать это постное время, а чтобы тело нам напоминало постоянно о том, в какое время мы вступили, и чтобы оно участвовало в духовном труде. Духовные писатели наши говорят о том, что в раю Адаму было дано вкушать все плоды, но они ему были не нужны для того, чтобы жить; он жил своим общением с Богом. После падения, потеряв отчасти свою связь с источником жизни в Боге, ему пришлось обратиться к другому источнику, к земле, и Господь его благословил есть расте­ния, растить хлеб . . .

Общая исповедь

(Начальные молитвы, «Покаяния отверзи», 50-й Псалом, «Объятия Отче», Покаянный канон, «Не отврати лица Твоего…»)

Господи, исповедаю Тебе, Богу и Спасу моему, вся согреше­ния моя, мыслью, желанием сердца, колеблющейся волей, плотью мною совершенные. Господи, доверие и надежду родителей моих и восприемников, и Церкви — я обманул. Приняв благодать креще­ния, Господи, я не принес плодов… Господи, верили в меня и родители, и Церковь, и восприемники, обещали, что я буду мертв греху и жив Богу, Тебе, Создателю, Спасителю, Богу моему, и обещания этого, Господи, я не сохранил. Согрешил всеми чувства­ми; и покаяние Тебе приносил и снова обещания мои были лживы. Господи, помилуй мя! Помилуй, мя, Господи, по велицей милости Твоей… Боже, дай мне восчувствовать неверность мою! Боже, дай мне покаяться и сердцем, и крепкой волей, и принести плоды, достойные плоды покаяния моего. Боже, Ты нас возлюбил, и при­звал к бытию, и даровал нам жизнь, и дал нам познание Тебя Са­мого; Ты вписал закон жизни и правды в сердцах наших. Ты послал Сына Своего, Который открыл нам все пути правды, и жизни, и святости. Мера любви Твоей к нам, Господи — вся жизнь, вся смерть, все страсти, вся богооставленность, и сошествие во ад Сына Твоего Единородного. Господи, умом охватывая такую Твою любовь, сердцем я не сумел отозваться на нее ни изумлением, ни благодарностью; и волей не отозвался, не принуждая себя бороть­ся с тем, что было причиной смерти Сына Твоего. Боже, дай мне понять, что грех мой убил Бога моего плотью на кресте… И дай мне, Господи, отшатнуться от греха. Дай мне, Господи, носить мертвость ко греху Сына Твоего в душе и в теле, во всем сущест­ве, и жить Его жизнью, вечной, святой… Боже, прости… Ты создал меня, Ты поверил мне. Ты доверил мне познание Тебя и жизнь… Боже, прости!.. Господи, Ты создал нас по образу Тво­ему и по подобию Твоему, и этот образ стал во мне неузнаваем; ищущие лика Твоего не могут во мне его найти. Боже, прости, что я являюсь преградой и к познанию Тебя и к спасению окружающих меня людей… Боже, сколько слов святых, правдивых, мы говорим и слышим, и эти слова остаются словами, бездейственными, празд­ными, бессильными в нашей жизни, тогда как тысячи от одного слова этого ожили бы. И мы их все слышим, и мы к ним привыкли, и больше не отзываемся на них. Боже, оживи в нас чувство жизни слов Твоих, очисти наши мысли от гнева, от зависти, от лукавст­ва; очисти наши сердца от горечи, выправи нашу волю, Господи, колеблющуюся, освяти нашу плоть, да будет и тело наше храмом Всесвятого Твоего Духа, в приобщении Пречистого Тела и крови Твоих… Боже, в эти светлые дни святой Четыредесятницы об­нови нас силою Твоей, сотвори нас новыми, Господи, да отпадет всякая обветшалость, дай нам начать новую жизнь. Сподоби нас принятия Тебя в мире, в прощении всех грехов наших, поло­жить начало доброе, и дай нам крепость остаться верными добрым намерениям и обещаниям и обетам нашим. Боже, молитвами Пречистой Девы Богородицы спаси нас! Боже, милосердия ради Твоего спаси и помилуй нас!.. Помилуй нас, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипа­че, омый мя от беззакония моего и от греха моего очисти мя, яко беззаконие мое аз знаю, и грех мой пред Тобою есть выну… Боже милостивый, даждь ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего! Боже, спаси нас, собранных здесь; и приведи в храм Твой, и пред лицо Твое множество ищущих спасения; и сподоби нас, недостойных, но Твоих, послужить им и открыть им путь к Тебе. Боже, сподоби и нас причаститься пречистых, животворящих Твоих Таин, не в суд, не во осуждение, а в жизнь вечную… Владыко, Господи Иисусе Христе, Боже наш, единый имеяй власть человеком оставляти грехи, яко благ и человеколюбец, презри моя вся в ведении и не в ведении прегрешения, и сподоби мя неосужденно причаститься Божественных и преславных и пречистых и животворящих Твоих Таин, не в тяжесть, не в муку, не в приложение грехов, но во очищение и освящение, в обручение будуще­го живота и Царствия, в стену и помощь, в возражение сопротивных, во истреблении многих моих согрешений. Ты бо еси Бог ми­лости и щедрот и человеколюбия, и Тебе Славу воссылаем со Отцем и Святым Духом ныне и присно и во веки веков. Вем, Господи, яко недостойно причащаюся…. (вся молитва). Достойно есть, яко воистину…. Отпустительная молитва (да простит нас).