О Символе веры. Часть 7

Я хочу на несколько минут вернуться к одному пункту моей прошлой беседы, которая вызвала, среди других пунктов, некоторое непонимание и недоумение. Я говорил о том, что ангел света стал ангелом тьмы, потому что — и это только догадка, которая основана на отрывках из Священного Писания, на отдельных высказываниях святых отцов — он загляделся на богоданную ему неизреченную красоту, и от этой красоты он не смог оторваться. Потому что мы знаем из опыта, что для того чтобы вырасти в новую меру, мы должны не только приобрести нечто, но потерять нечто. Мы знаем, например, из нашей человеческой жизни: когда мы переходим из одного возраста в другой, мы не только приобретаем новые свойства, но мы теряем некоторые свойства, которые были нам естественны. Если ребенок, становясь отроком, подростком, сохраняет в себе качества, которые принадлежали прошлому его состоянию, то в нем остаётся или ребячество, или неразвитость. И поэтому каждый шаг вперед соответствует, с одной стороны, приобретению новых свойств, до того незамеченных и не раскрывшихся в человеке, но с другой стороны — отказ, сознательной отказ порой от свойств, которые были дороги, которые нас связывали с нашим окружением, но которые уже нам не к лицу, не ко времени. Я думаю, что все мы знаем, как трудно оторваться от детства и от тех отношений с родителями, с близкими, с друзьями, которые соответствуют этому возрасту, для того чтобы войти в новый возраст частичного равенства, частичного изменения, вступить в неизвестность. И вот в этом отношении кто-то из духовных писателей говорил о том, что в какой-то момент ангел света, который в себе видел такое совершенство, такую полноту красоты, не смог оторваться от нее и сказать: нет, я все это готов оставить за собой, для того чтобы вступить в неизвестность, туда, куда меня зовет Господь, стать тем, которым Господь хочет, чтобы я был… Это, мне кажется, я объяснил с достаточной ясностью.

Но есть другой момент. Каким это образом возможно, чтобы из этого состояния, которое можно назвать малодушием или нарцисизмом, можно перейти в гордыню, которая характерна для ангелов тьмы? И тут, мне кажется, можно это объяснить тем, что та красота, неизреченная, ни с чем не сравнимая, которую ангел света в себе видел, была ничем иным как светом Божиим и Божественной красотой. Я упоминал о том, что святой Григорий Палама сравнивает ангелов с драгоценными камнями, совершенно прозрачными и отточенными, которые пропускают, не задерживая его, как бы не присвояя себе, свет, который течет через них, и вместе с этим, потому что они граненые, распространяя этот свет во все стороны. И этот свет, которым сияет драгоценный камень, есть свет — но не камня. И вот это сравнение можно применить и к данному случаю.

Ангел света сиял нетварным светом, не своим светом, он сиял светом Божественным, который лился в него, через него и осиявал все вокруг. И когда он вдруг остановил свое внимание не на Боге в своей устремленности к Нему, а на себе, когда вместо того, чтобы смотреть вдаль в глубины Божии, он остановил взор на себе самом, он вдруг увидел себя в Божественной красоте и воскликнул: «Я поставлю свой престол там, где Престол Всевышнего!». И он в каком-то смысле был прав, видя в этой красоте Божественную красоту; но он ее присвоил, он решил, что это неотъемлемая его собственная красота, раз данная, ему теперь принадлежащая. И в тот момент, когда он это сделал, когда он увидел себя не только самостоятельным, но равным Богу по красоте, потому что это была Божественная красота, он впал в гордыню.

Разницу между гордыней и тщеславием определяет очень метко святой Иоанн Лествичник, который говорит, что гордыня заключается в том, чтобы не признавать над собой ничьего суда, ни человеческого, ни Божественного: я — мера всему, я — судья… Тщеславие — совершенное иное свойство. Святой Иоанн Лествичник его определяет, говоря, что тщеславие — это наглость перед Богом и трусость перед людьми. Наглость перед Богом, потому что человек (или пусть то будет ангел) себя считает выше других; а вместе с этим он всецело зависит от суда других людей. Он боится, как бы его не осудили, как бы о нем не произнесли укоризненный суд, он дрожит перед судом человеческим, забывая о том, что есть только один суд или одно справедливое, истинное сужение — Божие.

В жизни святого аввы Дорофея есть рассказ о том, как он посетил один из созданных им монастырей, и там ему стали говорить, что один из самых молодых послушников достиг такого величия, такого внутреннего строя и цельности, что все перед ним изумляются. Его унижают, его оскорбляют, над ним смеются — и он никогда не сердится и всегда остается совершенно мирным. Авва Дорофей не поверил возможности такого совершенства в новоначальном подвижнике и пошел с ним поговорить. И он спросил: как же ты, такой молодой, достиг такого внутреннего равновесия, что когда тебя порочат, унижают, бьют даже, ты ничем не откликаешься, ни гневом, ни злым словом, ничем? И тот на него посмотрел и сказал: стану я сердиться, когда эти собаки лают на меня!.. Вот человек, который перед Богом себя считал праведным, и поэтому суд людской для него не значил ничего. Это не тщеславие, это была гордыня. И вот таким образом мы можем себе представить, как ангел света мог стать ангелом тьмы и одновременно возгордиться, вознестись выше небес, считать, что он равен Богу, забыв, что вся его красота, все его совершенство — это только был дар Божий и отражение Божественной красоты.

Я хотел прибавить это к прошлой беседе, потому что мне был поставлен этот вопрос.

Другой вопрос мне был поставлен о том, почему кроме гордыни мы говорим о том, что ангел света, став ангелом тьмы, стал лжецом, источником всякой лжи и убийцей.

Ложь заключается в том, чтобы истину отвергнуть и вместо нее поставить нереальную истину, то есть заставить людей думать, что реальность — нереальна, а то марево, которое им представляется, является самой действительностью. И можно себе представить, что, создавая мир лжи, где все превращено в неправду, где реальность отвергнута и заменена нереальностью, ангел тьмы является убийцей, потому что жить можно в относительной реальности, и полнота реальности — это вечная жизнь и Бог. Но в тот момент, когда мы за реальность принимаем нереальное, то мы живем в мире, которого нет, и в этом мире мы можем только вымирать. Поэтому он является ложью и, он является смертью. И мы можем даже пример этому найти, может быть, самый страшный, который можно себе представить в Священном Писании.

Вы, наверное, помните, как на суде Пилата судили Христа, Сына Божия, и как Пилат поставил вопрос перед собравшимися первосвященниками и народом: кого вы хотите, чтобы я выпустил на свободу — Иисуса, Который Себя называет Сыном Божиим, Царем Израиля, или Варавву?.. Когда мы этот текст читаем на русском языке, ничто нас особенно в нем не поражает. Но если мы думаем о том, что имя Варавва на еврейском языке значит «сын отчий», то мы видим, что это за страшное кощунство: Сын Отца Небесного предается на смерть, потому что другой человек, который назван «сыном отчим», выпускается на свободу… Вот здесь мы можем видеть, как ложь, обман, превращение реальности в нереальность может быть убийственна в самом страшном смысле этого слова. К этому мы вернемся вскоре.

Теперь я хочу перейти к сегодняшней беседе, хотя то, что я уже сказал, тоже к ней относится.

Мы говорили о том, что представляет собой зло, как это зло разрушило отношения человека с человеком и отношения человека с Богом. В тот момент, когда человек стал видеть себя, супругу ему данную от Бога, окружающий мир не глазами как Божиими, воспринимать не так, как Бог его наставлял, а стал вглядываться своими глазами, то получился первый разрыв с Богом. Он уже не в Боге видел вещи, он их видел как вещи, как предметы, как будто они были вне Бога, потому что сам он отвернулся от Бога. И одновременно он увидел себя как центральную единицу и Еву уже не как другого самого себя, а как другого человека. Я упоминал, что отцы Церкви говорят о том, что этот момент, когда вдруг они обнаружили взаимную наготу. Они уже не были осияны Божественной благодатью и увидели себя как тварь, как предметы вокруг них, и весь мир стал миром предметов. И вот в этот мир вступает Господь для спасения его.

Я хочу вам вычитать одно место из писателя, которого я упомянул, из Лактанция, из его сочинения «О гневе Божием», где он ставит вопрос о том, что может Бог сделать по отношению ко злу. Или Бог хочет удалить от нас зло и не может; или может — и не хочет; или не хочет и не может; или хочет и не может. Если хочет и не может, то это слабость, несвойственная Богу. Если может и не хочет, то это зависть, которая несвойственна Богу, столько же, как и слабость. Если не может и не хочет, то это вместе и слабость и зависть. Если хочет и может, то почему не удаляет его от нас и зачем столько зла в мире?.. Здесь речь идет о зле как бы в двояком смысле этого слова. Мы называем злом несчастье, горе, страдание, пожар, войну. Но с другой стороны, зло имеет то значение, на котором я настаивал прошлый раз и уже сейчас настаивал — это потеря Бога, от которой все идет: существование зла, наш плен, наше бессилие. И вот как мы можем ответить на поставленный здесь Лактанцием вопрос?

Вы, наверное, помните то, что я вам вычитывал из «Жития протопопа Аввакума, им самим написанного», как оно названо, о извечном Совете, который предшествовал сотворению мира; как Отец обращается к Сыну Своему и говорит: Сотворим мир! — И Сын отвечает: Да, Отче. И продолжает Отец: Да, но этот мир от Нас отпадет (я сейчас не цитирую, а только передаю мысль), человек отвернется от Нас, и Тебе придется стать человеком для того, чтобы его спасти… И Сын отвечает: Да, Отче, пусть будет так… И сотворен мир.

И вот тут я хочу обратить ваше внимание на одну очень важную вещь, как мне кажется: это то, что Бог творит мир Своим решением, но как бы без согласия того мира, который Он вызывает к бытию. Если бы это было действием силы и власти, то это было бы очень страшно, потому что Бог тогда Своей властью и силой принудил бы мироздание явиться из ничего. И это мироздание, которое не просилось к бытию, было бы подчинено всей трагедии, о которой мы читаем в Священном Писании и которую мы испытываем временами так страшно, а временами гораздо менее чувствительно и однако так реально.

Бог творит мир не властью. Как я уже говорил несколько недель тому назад, Бог творит мир по любви. Он ставит рядом с Собой целое бытие, которому Он дает самостоятельность, которому Он дает право самоопределения, свободу, право быть собой, как бы ни понимало это бытие, что значит это слово: быть собой. В этом смысле в момент, когда Бог творит мир, Он дает ему право самостоятельности, даже право отвернуться от Него Самого. И этот мир, который зависит только от Божией любви, может эту любовь попирать, от нее отказываться, от нее отрекаться. Но этот акт творения, постольку, поскольку это есть дело Божественной любви, является как бы уже жертвой Божией. Он Себя отдает этому миру, а мир властен Его не принять, Его отвергнуть. Не только потерять по недоразумению, потому что он соблазнен, но сознательно отвернуться от Него, отказаться, отречься от Него. И Бог на это идет, зная, что будет.

Но с другой стороны, это односторонний акт творения, в котором тварь не участвует согласием. Тварь не спрашивают: хочешь ли ты войти в бытие, хочешь ли ты быть любимой, хочешь ли ты в ответ любить Бога всем своим существом, готова ли ты преображаться от силы в силу, пока не дойдешь до такой меры, которую Апостол описывает: Бог будет всё во всём; и: мы будем познавать, как Он нас познает… Это единственный случай, когда Бог действует как бы независимо от того, как тварь отзовется на Его действие. И естественно, твари тогда не было, которую можно было бы спросить о согласии, но Бог в Своей премудрости знал, что, когда тварь появится, она появится в такой красоте и славе и совершенстве, что она возликует, и что на любовь она ответит любовью, но еще незрелой, не любовью святости, а любовью невинности. И когда эта тварь отпадает от Бога, то Бог уже односторонне не может действовать, потому что если бы Он действовал даже во спасение этой твари односторонне, то Он нарушил бы основной закон бытия — Своего и твари: свободу, право быть самим собой. И результат этого, если задуматься, такой страшный: потому что Бог Своей волей, скажу: «односторонне», создал мир и человека, то когда мир и человек отпали от своей славы, когда человек изменил и вместе с собой увлек все творение в трагедию, то Бог должен был на Себя взять ответственность за Свой творческий акт и за дар свободы, которой Он одарил тварь.

Я знаю, что то, что я говорю, может быть, некоторых и смутит, но это так. Бог берет на Себя всю ответственность за все последствия Своего творческого акта и дара свободы тем, что Сын Божий, Господь Иисус Христос, творческое Слово, из Которого родился весь мир, становится человеком и вступает в этот трагический мир, изуродованный, раненый, потерявший свой путь. И мы видим, воочию видим, что Бог Себя в тот момент Свой твари отдает беззаветно, отдает Себя этой твари, которая отчасти Его потеряла, но отчасти отреклась от Него, отвернулась как бы от Него, пусть она была обманута, но приняла обман, не осталась верной изначальной любви, что Бог вступает в этот мир и нам показывает воочию, что представляет собой любовь, — любовь, которая себя отдает, которая делается беззащитной, уязвимой до конца. И это мы видим — видим это в яслях вифлеемских. Сам Бог воплотившийся, Бог ставший человеком, лежит как младенец, который зависит от жалости, от любви — или от ненависти людской. И с первого момента Священного Писания мы видим это, воочию видим. Мы видим Божию Матерь, окружающую Своего Младенца неизреченной любовью, благоговейной, трепетной любовью, потому что Она знает, что из Нее родился Сын Божий, действием Святого Духа, как Ей было сказано Ангелом благовестия. Иосиф Обручник, которому поручена забота о Ней и новорожденном Сыне Божием ставшем сыном человеческим. Мы видим, как пастухи, в простоте сердца, узнавшие от ангела, что пришел свет, Спаситель мира, что Бог теперь среди них живет (вы, наверное, помните, как в Евангелии сказано, что имя Христа или звание Христа это Эммануил, «с нами Бог») приходят преклониться перед Ним. Вы помните, как мудрецы приходят, умудренные своей наукой, поклониться перед Тем, Который является Премудростью, Истиной и Спасением.

Но, наряду с этим, вы помните, как Ирод посылает своих воинов в область вифлеемскую избить всех младенцев моложе двух лет, потому что он узнал от волхвов, когда им было первое слово о приходе нового Царя Иудейского. Что это было года два перед тем, и поэтому все дети, которые могли бы в будущем быть царем иудейским, то есть его сместить и его наследников сместить, должны умереть. Евангелие нам повторяет слова Ветхого Завета: Плач и вопль в Раме, Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, потому что их нет… И Младенец лежит в яслях, совершенно отданный, зависящий всецело от любви или от ненависти, бессильный себя защитить, уязвимый до конца. Явление Божией любви, воплощенная Божественная любовь — вот какова она. Она сияет в бессилии своем, она торжествует жертвой своей, отдачей своей всем, которые захотят поступить с Ним согласно своей злой или доброй воле… Вот в Младенце, лежащем в яслях, мы видим любовь Божию, отдающую себя — повторяю — в бессилии, в беззащитности, потому что любовь себя отдает, ее можно принять или отвергнуть, но можно увидеть ее неизреченную святость и красоту и поклониться перед ней, как поклонились волхвы, как поклонились пастухи, как благоговейно держала в Своих объятиях Сына Божия — Матерь Божия.

Я хочу остановиться на несколько минут на этой теме. Я уже упомянул о том, что Бог сотворил мир как бы односторонним решением, но спасать мир Он может только с согласия этого мира. Он делается человеком, вступает в этот мир, Он будет нести на Себе все последствия человеческого отпадения от Бога, все последствия греха, зла, ненависти, смерти. Но Он вступает в этот мир не односторонним решением. Святой Григорий Палама, о котором я уже упоминал несколько раз, говорит о том, что воплощение Сына Божия было бы так же невозможно без согласия Матери Божией, как оно было бы невозможно без волеизъявления Небесного Отца. Если бы Пречистая Дева Богородица на слова архангела Гавриила не ответила: Се, Раба Господня, да будет Мне по воле Его, — то воплощение не могло бы иметь места.

Но это не только Ее решение, потому что если бы это было только решение Божией Матери, мимо как бы всего человечества, человечество не участвовало бы в нем. И вот тут, мне кажется, играет огромную роль родословная Христова, которую мы находим в двух Евангелиях, у Матфея и у Луки. Мы ее читаем, и для нас это перечень очень многих имен, которые ничего нам не говорят. И действительно, в истории Ветхого Завета, в этой родословной есть имена, которые не упоминаются в другом месте Ветхого Завета, поэтому они не могут быть расшифрованы. Но что важно: что от Адама до Божией Матери по прямой линии из поколения в поколение течет одна тоска по Боге. Среди предков Божией Матери были праведники, были и грешники, но все они равно тосковали по Боге, рвались к Нему, успешно или не успешно, падали и восставали. И Она является наследницей всего этого крика всея земли к Богу о том, что — мы по Тебе изголодались, Господи, мы Тебя ищем, мы Тебя хотим, мы не можем жить без Тебя! Приди, Господи, к нам, потому что мы к Тебе потеряли дорогу… Она является наследницей всего человеческого рода, и в Ней, Ее устами говорит весь человеческий род: Се, Раба Господня, да будет Мне по воле Твоей... Я открыта приходу Сына Божия, пусть совершится надо Мной непонятное, непостижимое. Как Я могу стать Матерью Моего Творца, как Я могу стать Матерью Сына Божия? Но Я Себя отдаю на волю Божию, и да будет Мне по воле Его…

И тут замечательно связываются две воли, спасительная воля Божия и ответ всея земли и всей твари на эту спасительную волю Божию и на эту спасительную жертву Божию Самого Себя для спасение человека и всего мира. Здесь начинается такое изумительное сотрудничество между Богом и человеком, и через человека — со всей тварью. Это путь всей человеческой истории.

В Ветхом Завете мы видим людей, которые шли к Богу: Мафусаил, Энох и другие, которые жили в Боге постольку, поскольку это было возможно в потемневшем мире; мы видим также и грешных людей. Вы, наверное, помните царя Давида и совершенный им грех, который мы вспоминаем каждый раз, когда читаем 50-й псалом: Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое… Есть и другие грешники. Есть Раав, которая была блудница и, однако, всю свою жизнь посвятила своему народу и рвалась к Богу из глубины греха, в котором она жила.

Но что замечательно: участвуют в этой устремленности не только ветхозаветные праведники, дети народа избранного; среди них есть одно имя, которое мы знаем достоверно, имя человека, извне принадлежавшего этому народу: это Руфь, жена Вооза. Она была моавитянка, она была чужда израильскому народу, но она вошла в этот народ верой, любовью, отдачей себя. И в ее лице весь мир человеческий вступил в этот поток богоустремленности. Может быть, были и другие имена, потому что, как я уже сказал, некоторых имен мы расшифровать не можем, мы не знаем, кто они были. Но вот в данном случае мы знаем: «Пусть твои боги станут моими богами, пусть твой народ станет моим народом», — сказала она, и включилась в этот поток. И с ней — можно верить — весь языческий мир как бы включился в этот крик земли: Приди, Господи, и приди скоро… Это слова, которые заключают книгу Откровения, это слова, которые относятся к концу всех времен. Но они звучали через всю человеческую историю со стороны тех, которые знали, что они потеряли свой путь, что они отпали от Бога, что они найти сами Бога не могут, что только Бог может их найти, и этот крик поднимался: Приди, Господи, и приди скоро!..

И эти люди шли на все испытания. В 12-й главе Послания к евреям, которую мы читаем часто, говорится о всех, кто пострадал за свою веру: страдали самым страшным человеческим образом, и которые не были освобождены от страдания, потому что Бог предзрел для них нечто лучшее, чем быть освобожденными: чтобы они не без нас были освобождены. И они, праведники Ветхого и Нового Завета, в какой-то момент последнего суда скажут Богу, как книга Откровения нам повествует: Господи, Ты был прав во всех путях Твоих!..

На этом я закончу сегодняшнюю беседу. Следующий раз я продолжу ту же тему, потому что нам надо остановиться на том, какая связь через воплощение Сына Божия устанавливается новая, славная и трагическая между Богом, человеком и всей тварью, всем вещественным миром, в котором мы живем, который, как я вам уже говорил, когда-то — не согрешил перед Богом, а стал жертвой измены, предательства человека. Остановимся сейчас несколько минут, и потом я попрошу владыку Анатолия дополнить, исправить то, что я сказал. И я вам повторяю: это во многом собрано с разных источников, это во многом тоже плод моих собственных переживаний и размышлений. Я вам это предлагаю на размышление, ставьте все, что я говорю, под вопрос, и найдите свой ответ на те вопросы, которые встают неминуемо перед нами.

Помолчим немножко…

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007.