Церковь в истории. Часть 1

Я хочу продумать с вами тему о Церкви — не в терминах кате­хизического учения, а как попытку нащупать тайну Церкви, ее найти в себе, и в нашей общине, и на Русской земле, и в изгнании. Это очень важная тема.

Мы исповедуем Церковь, мы ее видим во всей славе, во всей истине и правде — и справедливо мы ее такой видим. Но вмес­те с этим та Церковь, которую мы собой представляем, та Церковь, в которой мы реально живем, во многом отличается от того, что можно видеть в ней — такой, какой Бог ее задумал. И обе реальнос­ти друг друга пронизывают, потому что, с одной стороны, Церковь, полная славы, глубины, Божественного присутствия, Церковь спасаю­щая, животворящая, живет и действует в нас и вокруг нас. И даже, как ни странно это сказать, по отношению к чуждым ей людям дейст­вует через нас, несмотря на то, что мы так недостойны ее величия. Но с другой стороны. Церковь, которая полна жизни, Божия присут­ствия, где мы погружены и вкоренены в Него, является тоже чело­веческим обществом со всеми слабостями человека и, порой, со все­ми погрешностями нашими. И сейчас как на Западе, так и в России очень насущен вопрос о том, что представляет собой историческая Церковь, чем она должна быть в современной истории, чем она призвана быть в том современном обществе, в котором мы живем.

Горевать об этом не приходится, потому что в течение всей истории человечества и Церкви истина и жизнь не сразу проявлялись во всей полноте, во всей славе, во всей глубине. Бог нам открывает Себя и Свои пути, но мы должны научиться вглядываться в то, что нам открывает Господь. А для этого надо внутренне очис­титься. Не напрасно одно из блаженств, гласит: Блаженны чистые сердцем, они Бога узрят… И если мы не очищаем свое сердце, т. е. не только, то сердце, которым мы любим и чувствуем, а самую сердцевину нашего бытия, которая составляет наше истинное «я», мы не можем видеть и не можем осуществить то, к чему мы призваны.

И вот мне хочется для начала задуматься с вами вместе над Церковью, в которую мы верим, которая нас питает, которая нас ро­дила, которая нас наполняет, исполняет жизни, а потом перейти к вопросу нашего человеческого бытия. Повторяю: эти две величины совпадают или пронизывают друг друга, потому что, как отец Геор­гий Флоровский однажды выразился, в Церкви мы одновременно уже дома и еще на пути. Мы дома в том смысле, что с нами Бог и мы с Ним — и до такой глубины, которой мы не умеем даже измерить и ощу­тить. А вместе с этим мы на пути, потому что даже та полнота, которая нам дается, которую мы переживаем, испытываем, является только началом и зачаточным состоянием. И это не только наша су­дьба. Так было с самого начала времен. Апостол Павел, один из самых страстных и возвышенных проповедников истинной церковности, говорит, что Божие сокровище мы носим в глиняных сосудах. Тайну, являющуюся содержанием нашей личной, и нашей общинной, и нашей всецерковной жизни, эту святыню откровения о Боге и уже зачаточ­ное участие в Его жизни мы несем в глиняных сосудах, потому что мы еще не преображенная тварь. И когда я говорю о глиняных сосу­дах, мне вспоминается библейский рассказ и евангельский рассказ.

Первый — рассказ о том, как Бог сотворил человека. Библия говорит нам (конечно, образно, но очень реально), что Бог взял глину земную и из этой глины создал человека. Очень важно себе представить, что мы не являемся как бы завершением целого эволюционного процес­са. Да, шаг за шагом мироздание строилось, его возможности рас­крывались, совершенствовались; но в какой-то момент Бог захотел создать человека, который Его сумеет познавать, который сумеет с Ним соединяться, как говорится о Христе, неразлучно и нераз­дельно, и который одновременно будет родной всей твари, так будет приобщен всему мирозданию, что сможет всё это мироздание ввести в тайну Духа, в тайну приобщенности Самому Богу. И поэтому так замечательно, так дивно думать, что мы созданы как бы из основной материи творения и через это мы родные всему тому, что когда-либо было создано и, что теперь живет и действует в тра­гической истории мироздания, — не только человечества, но всего мироздания.

У нас есть и другой образ — образ воплощения Христова. Бог стал человеком, и через это воплощение, через то чудо, которое Бога ввело в человечество. Он приобщился всей сущности сотворен­ного Им мира. От нас Он воспринял нашу приобщенность глине, нашу приобщенность к основной материи всего мироздания, и в Нем всё мироздание может видеть себя во славе Божией. Не только человек, но каждый атом, каждая галактика, всё самое великое и самое малое может взглянуть на Его Богочеловечество и увидеть себя зачаточно во славе, увидеть себя, каким оно должно быть в конечном итоге, когда, по слову апостола Павла, Бог будет всё во всем.

И вот когда мы вдумываемся в тайну Церкви, мы должны посто­янно иметь в виду, что в ней есть эти два измерения, две величи­ны: с одной стороны, Божественная и дивная, с другой стороны, хрупкая, слабая, человеческая, тварная, но сверх того, через че­ловеческое несовершенство, через падение человека — и греховная. Святой Феодор Студит, размышляя над тем, каково состояние твари, видя вокруг себя уродство мироздания, а не только его красоту, как-то написал, что весь мир как бы сошел с ума, но на деле не мир сошел с ума, а весь мир подобен доброму коню, на котором пья­ный всадник; и этот пьяный всадник — человек, всё человечество. Я сейчас делаю эти наброски для того, чтобы вы поняли, чего я буду искать в этих беседах: с одной стороны, видения Церкви в ее полноте, ее глубине, поскольку я сумею ее воспринять и пере­дать, а с другой стороны — ее трагичность, ее несовершенство, ее неполноту, какую можно наблюдать в нас самих.

Одна из вещей, которая не всегда нас достаточно поражает, потому что между тайной Христа и нами лежит дивное откровение евангельское, одна из самых удивительных, поражающих вещей — то, что Христос никогда ничего не написал. Он нам не оставил написанного завета. Всё то, что мы знаем о Нем, мы знаем через людей, которые Его встретили, Его познали, которых Он пре­образил и изменил, и которые каждый по-своему, как умел, вдохновленный Духом Святым, однако собственным языком передал нам свое виде­ние. Апостол Иоанн Богослов говорит в своем послании: мы возвещаем вам о том, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши… Иначе сказать, апосто­лы передавали всем, кто соприкасался с ними, тот опыт Христа, который у них был, но этот опыт складывался у них не сразу.

Мы всегда думаем, будто апостолы, избранные Христом, в течение Его трехлетнего учительского служения всё о Нем познали, что им надо было узнать. Но если подумать о том, как это происходило, это может и нас чему-то научить.

Христос родился в Вифлееме. После бегства в Египет Он, вернее, Божия Матерь и Иосиф Обручник поселились в Назарете. Он там рос, Он изменялся. И это не моя выкладка: Евангелие от Луки нам говорит, что Он возрастал телом и душевностью. Он рос нормальной жизнью ребенка, подростка и был окружен другими детьми, которые тоже росли одновременно, которые Его знали, не ведая, что Он — Бог, ставший человеком, но видя в Нем, вероятно, с са­мого раннего детства нечто особенное. Не в том смысле, что Он был не как все дети; Он был, как все дети, но сиял, веро­ятно, каким-то особенным светом. А вместе с тем апостолы не зна­ли, кто Он.

Вы, наверное, читали и слышали начало Евангелия от Иоанна, где Филипп призывает своего друга Нафанаила прийти ко Христу и ему говорит, что Спаситель, Которого проповедали пророки, это Иисус из Назарета. И за этим идет странная фраза. Нафанаил возражает: Что хорошего может прийти из Назарета?.. Толковники час­то говорят, что это, вероятно, была поговорка, но можно себе пред­ставить вещи гораздо проще. Назарет находится всего в нескольких километрах от Каны Галилейской, где рос и воспитывался Нафанаил. Что бы вы сами подумали, если, родившись в одной деревне, вы услышали бы от своего товарища по играм, по школе, что мальчик, которого вы знали с детства, который теперь стал взрослым челове­ком, но родился и жил в соседней деревне, является Спасителем мира?.. Я думаю, что мы все отреагировали бы так же, как отреагировал Нафанаил: каким образом из соседней деревни может появиться Спаситель мира? Я с этим будто бы Спасителем мира играл, рос, разговаривал!.. Не может быть! И только когда Христос призвал Нафанаила и сказал: Когда ты был под смоковницею, Я видел тебя, — он вдруг ощутил, что Иисус — не только его современник, друг-подросток или взрослый, которого он знал; потому что никто, кроме Бога, не мог знать, что в то время, когда Нафанаил был под смоковницей, он молился Богу о приходе Мессии, Спасителя мира. И Нафанаил воскликнул: Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев!.. Он ис­поведал Христа Богом и Господом. Вот как мне представляется это начало.

И что видели эти дети, подростки, эти мужающие галилеяне во Христе? Они видели в Нем юношу, подобного себе, но чем-то особенного, юношу, в Котором не было неправды, в Котором не было нечистоты, в Ком была глубина и свет, видели человека не то что поражавшего их чем-то потусторонним, но в Ком было нечто особен­ное. У Алексея Константиновича Толстого есть стихотворение «Грешница», где он описывает Христа такими словами: «В его смиренном выраженьи востор­га нет, ни вдохновенья, но мысль глубокая легла на очерк дивного чела». Вероятно, в какой-то мере они так видели и воспринимали Христа.

Подобное исповедание, Господь мой и Бог Мой! – мы встречаем позже, в другом отрывке Евангелия, и этот отрывок очень важен для понимания того, что представляет собой Церковь и каково наше положение в ней.

После Своего Воскресения Христос явился ученикам. Ученики сбежали с места Его распятия и укрылись в доме Иоанна Марка, си­дели там в страхе, что они ученики побежденного Пророка, смерть Которого доказывает, что Он был лжепророком, несмотря на то, что оставался для них дорогим Другом. И вдруг перед ними — Христос. Нам сказано в Евангелии, что они возрадовались, возликовали в душе: значит, Христос действительно, как Он им предсказал и обе­щал, умер, но воскрес, смерть в Нем и через Него и Им побеждена… Они возликовали — но усомнились: может ли это быть? не призрак ли это? И Христос у них потребовал чего-нибудь съестного, чтобы им доказать Свое живое телесное присутствие. Они дали Ему немного рыбы и хлеба, и Он ел перед ними, и они убедились, что это не привидение, а действительно воскресший Спаситель. Но среди них не было одного апостола, вернее, двух: Иуда уже повесился, умер, а Фома отсутствовал. И когда Фома вернулся, десять апосто­лов ему начали говорить, что видели Христа, что Он воскрес, и они своими глазами видели Его. Мы часто слышим о Фоме, что он «неверный», — не в том смысле, что он был неверен Христу, а в том, что он будто не сумел поверить. Но прав ли он был или не прав? Он посмотрел на апостолов, своих товарищей, на тех, с которыми тоже убежал с Голгофы, и увидел, что они ликуют какой-то непонятной для него радостью, но что они ни в чем не стали другими людьми, они те же самые люди, какими были. Из них не излучался свет, не звучало нечто/ничто небесное, это были просто десять обрадованных мужчин. И он сказал: Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю… — потому что в них он не нашел доказательства того, что они увидели воскресшего Христа. Но когда Хрис­тос явился восемь дней спустя, Фома не вкладывал своего пальца в Его раны, не вложил руку свою в Его пораненное ребро, — он увидел Христа и поклонился Ему с исповеданием, подобным нафанаилову: Господь мой и Бог мой!..

Но потребовалось еще какое-то время, чтобы эти апостолы, которые теперь достоверно знали, что Христос воскрес, приобщились тайне вечной жизни и Божественной победы. Это произошло в день Пятидесятницы, то есть через пятьдесят дней после Воскресения Хри­стова. Ученики были собраны, и вдруг Дух Святой сошел на них в пламенных языках, и они исполнились Божественной жизни, новой, благодатной жизни.

И вот с этого момента началась Церковь. До того были люди, которые познали Христа сначала как ни с кем несравнимого юношу, потом как своего наставника, руководителя в жизни, которые за Ним последовали и всё время ощупью старались что-то познать. Вы помните, как Христос на пути в Иерусалим спросил Своих учеников: За кого почитают Меня люди?.. Ему дали разные ответы: за Иоанна Крестителя, за пророка…. А вы за кого Меня почитаете?.. И в этот момент апостол Петр, движимый какой-то внутренней силой, вдруг прозрев на мгновение, сказал: Ты Спаситель мира… Но опять-таки, этот огонь загорелся на мгновение и потом не то что потух, а потускнел. Потому что после того, как апостол Петр исповедал Христа Сыном Божиим, Спасителем, Христос начал говорить ученикам о грядущем Своем страдании, о том, что Ему надлежит быть убитым, умереть, и что Он воскреснет в третий день. И Петр Его взял в сторону, говоря: пожалей себя!.. И Христос ему ответил: Отойди от Меня, сатана («сатана» не в теперешнем смысле этого слова, а в коренном значении еврейского слова: «противник», тот, кто ста­новится на пути, по которому должен идти другой человек, кто не дает ему выполнить свое призвание), отойди от Меня, противник, ты думаешь мысли человеческие, а не Божии… В это мгновение Петр, который только что ощутил нечто и исповедал это, потерял из виду то, что сам сказал, что сам пережил. А вместе с этим апостолы в течение этих трех лет постоянно переживали нечто. Мы можем об­ратиться к Евангелию и поставить перед собой вопрос о том, что, в сущности, они переживали. Они еще не знали Христа как Спасите­ля мира. Несмотря на всё, что Он им говорил, у них не хватало — не веры, не ёмкости; они чего-то не могла понять, хотя что-то и улавливали. Мы видим в Евангелии от Иоанна, кажется, в шестой гла­ве, как Христос говорил народу, и то, что Он говорил, настолько смутило народ, что все стали уходить. И Христос обратился к Своим двенадцати ученикам с вопросом: Не хотите ли вы тоже уйти?.. И тот же апостол Петр ответил: куда нам от Тебя идти? У Тебя гла­голы вечной жизни… Если мы поставим перед собой вопрос: где в Евангелии Христос говорит, что бы то ни было о вечной жизни? — мы не увидим, чтобы Он описывал вечную жизнь. Он только обещал, что она есть, но это чаяние жило в израиль­ском народе. Мне думается (это может быть догадка, но я не уве­рен, что я не прав), что Петр хотел сказать: «Когда Ты говоришь, Твои слова ударяют в такую глубину души, что рождается в ней вечность, не только временные помышления, не только человеческая мудрость, не только дружеская верность, но нечто такое глубокое, что не принадлежит ограниченной земле, времени».

Как сказано нам в Евангелии, в течение сорока дней после Своего Воскресения Христос наставлял и учил и готовил учеников к миссии в мире. И после вознесения Спасителя на сороковой день и десяти дней, когда апостолы уходили в свои глубины, делились сво­им опытом и вспоминали всё, чему их учил Христос, Дух Святой со­шел на них, как огонь с неба. И тут, мне кажется, можно провести параллель с тем, как Моисей в пустыне оказался лицом к лицу с неопалимой купиной, то есть с кустом, который горел и не сгорал. Нечто в этом роде случилось с апостолами: небесный огонь охватил их, и они потом всю жизнь горели, но не сгорали от этого огня, а сияли, светили другим людям.

Что же случилось дальше? Как Церковь начала принимать «фор­му»? Мне кажется, во-первых, случилось нечто очень непохожее на то, что было с апостолом Фомой, когда он вернулся к десяти своим друзьям-апостолам. В них он не видел горения Божественного огня. Люди, которые видели апостолов после Пятидесятницы, видели их как купину неопалимую. В них было сияние, в них был огонь, в них было измерение, которого не было нигде иначе. И поэтому люди стали к ним обращаться.

И тут мы можем перед собой поставить вопрос: что же случи­лось с Церковью Христовой, что, встречая нас, люди не поражены этой встречей? Я не говорю о святых, я говорю о нас, здесь собравшихся, и о миллионах других верующих христиан. Что случилось, что, встречая нас, люди не останавливаются в каком-то изумлении, потому что прежде они не видели такого света в человеческих глазах, не видели таких пре­ображенных лиц, не слышали слов вечной жизни в обыкновенной речи? Что случилось?.. Не находимся ли мы все в состояния десяти апос­толов после Воскресения Христова и до Пятидесятницы? Объективно нет, объективно в крещении мы действительно погружаемся в тайну Христа, умираем с Ним и оживаем; в миропомазании нам дается печать Святого Духа; но чего же не хватает? Я думаю, не хватает вот чего (я говорю не о младенцах, а о взрослых, которые крестятся по собственной вере). Когда мы погружаемся в воды крещения, можем ли мы сказать, что погружаемся в смерть Христову, то есть вместе с Ним умираем по отношению ко всему тому, что противно Христу, что является причиной воплощения и смерти Спасителя, что является грехом? Я говорю не о том, чтобы стать неспособными на грех, а о том, чтобы стать человеком, которой в тот момент, когда он избирает это погружение, говорит: «Я отрекаюсь от сатаны, от всех дел его, всего служения его, я отрекаюсь от всего зла, качествующего не только в мире, но во мне самом. Оно, может быть, во мне останется как разрушающая сила, но я буду бороться с ним, как с врагом. Это уже не я, это сила, которая во мне будет дейст­вовать вне моей воли, против моей воли, против моей веры, потому что я сейчас выбираю смерть со Христом, скорее чем жизнь в этом потускневшем мире, где зло и добро одновременно действуют в человеке». И по этому поводу следует сказать: да, мы можем сделать этот выбор, мы можем погрузиться в смерть Христову. Мы можем вме­сте с Ним восстать из мертвых, но не просто для того, чтобы успо­коенными войти в Царство Божие, а для того, чтобы вместе с Ним, под Его водительством, Его силой бороться со злом, и первым де­лом с тем злом, которое в нас есть и остаётся, но от которого мы отреклись и решительно отмежевались. Нам надо это понять очень четко, потому что погружение в смерть Христову и восстание Его жизнью нас не освобождает от борьбы, но мы вступаем в эту борьбу на новых началах,— не как рабы зла, не как человек, ко­торый тонет и борется с волнами, а как люди, которым Господь по­ручил эту борьбу.

Мне вспоминается рассказ из житий древних подвижников. Одному из монахов-священников было поручено крестить жен­щин, и каждый раз, когда он крестил женщину, в нем поднималась блудная страсть. Он обратился к святому Иоанну Крестителю за помощью: «Помолись обо мне, чтобы Господь меня освободил…» И Креститель ему явился и сказал: «Я мог бы умолить Бога, чтобы Он тебя освободил от этой страсти, но ты тогда потеряешь мучени­ческий венец. Продолжай бороться; пусть зло наносит тебе раны, но борись беспощадно со злыми помыслами, с движениями плоти, со всем тем, что тебя мучает, и силой Божией, благодатью Его, при Его помощи ты победишь и тогда войдешь в Царство Небесное как мученик Христов».

В том же роде есть рассказ из жизни святого Антония Вели­кого, где говорится, что он долгими часами, днями, неделями от­чаянно боролся с находившими на него искушениями разного рода. Наконец он победил и пал на землю в изнеможении, без сил; и вдруг перед ним явился Христос. И Антоний, разбитый этой борьбой, не оказался даже в состоянии встать на ноги или на колени перед Ним, а, лежа на земле, сказал: «Господи, где же Ты был, когда я находил­ся в таком страшном борении?» И Спаситель ответил: «Я невидимо стоял рядом с тобой, готовый вступить в бой, если бы только ты сдался».

И это нам надо помнить: Церковь — место борьбы добра со злом, место, где всё возможное зло может нахлынуть на каж­дого человека и на всех. Но с нами невидимо, а порой и ощутимо, Бог, Который следит за каждым из нас. Не «следит» с тем, чтобы нас наказать за дурные помыслы или движения души, а следит с тем, чтобы вступить в бой, если только мы сдадимся. Церковь — не убежище. Церковь — это поле сражения, и мы призваны быть имен­но таким полем сражения.