О епископе Василии Родзянко

Я получил из Америки известие о том, что он скончался, что его нашли «уснувшим». Это замечательная смерть: он повидал тех, кого нужно было повидать, простился, пошел спать и проснулся в вечности. И мне кажется, что этот переход для него естественный: он жил вечностью и временем. Время пришло к концу, и вечность раскрылась перед ним. Я не хочу сказать, что он был мистиком в каком-то особенном смысле слова, — он был верующий, и вся его земная деятельность была сосредоточена на том, чтобы самому переживать вечное и это вечное передавать другим людям. Я его знал очень долго с того момента, когда он приехал в Англию. Он тогда был официально, во всяком случае, не то членом Зарубежной Церкви, не то членом Сербской Церкви. И мы сразу договорились о том, что разделения между нами нет, чтобы он приходил служить с благословения моего епископа (я тогда епископом сам не был), Владыки Николая в Париже, и что мы будем братски сослужить.

Он любил Церковь, он любил Родину. Он был воспитанником, в значительной мере, митрополита Антония Храповицкого, главы Зарубежной Церкви в свое время, но то что ему Владыка Антоний передал, было не партийное отношение, это, с одной стороны, было верность исконной России, и, в частности, той России, где служил его отец, где воспитывались его предки, которые ему передали любовь, неизменную любовь к не изменяющейся Родине.

У него был живой интерес к современной культуре и, в частности, к тому, как наука и вера могут сочетаться в одном человеке. В церкви у нас он проповедовал мало, только иногда, потому что по воскресениям служил он в Сербской церкви, но, когда он проповедовал, он говорил с огнем, он проповедовал искренне, прямо, говорил все, что у него на сердце.

Он начал религиозные передачи на Россию, начал их упорно, не всегда с поддержкой окружения. Я помню случай, когда одна из начальниц отдела поставила ему на вид, что для России не нужно столько церковного пения, чтобы он ввел немножко «pop singing». В следующей передаче было чисто религиозное пение. Она его вызвала и говорит: «Отец Владимир, я же вас просила, чтобы было «pop singing», а тут снова только религиозное пение!» Он говорит: «Да, я включил религиозное пение, а так как я — поп, то получается и поп-пение».

Меня в нем поражала его искренность, правдивость, прямота. Я не хочу сказать, что в нем все было совершенно, но эти свойства в его отношении с людьми и его деятельности церковной и в его передачах, мне кажется, очень ярко сказывались. Как пастырь он был заботливый, он отдавал все свое время тем людям, которые так или сяк в нем нуждались. И у меня даже был в каком-то смысле забавный случай по этому поводу. Его супруга мне сказала: «Что нам делать, отца Владимира никогда дома нет. Я живу одиноко, дети как бы без отца. Как нам разрешить этот вопрос?» Я тогда ей сказал: «Вы про вопрос забудьте, а я им займусь». Пригласил отца Владимира, ему объяснил, что его семья является такой же частью его паствы, как другие семьи, и что он должен уделять время своей семье. «Но у меня времени на это нет». «А ты выкрои». «Как же я могу выкроить? Это же будет в ущерб другим людям!» Я ему говорю: «А вот, я тебе дам послушание как духовный твой отец: одну десятую всего времени, которое ты отдаешь другим, отдай своей семье». Он на меня посмотрел с изумлением и говорит: «Как же так, когда я на Страшный Суд приду, с меня спросится, вот ты таких-то обошел, у таких не был». А я ему говорю: «А когда тебя спросят, ты скажешь: я поступил так по послушанию и отвечает за это отец Антоний». И он просиял и говорит: «О, тогда все хорошо!», с такой чистосердечной наивностью. И после этого он действительно так и поступил, стал уделять гораздо больше времени семье, и мне его жена как-то сказала: «Я не знаю, что вы сделали с отцом Владимиром, но теперь, во-первых, он с нами бывает, и мы стали снова семьей, но что самое замечательное — с тех пор, как он не бегает по прихожанам, прихожане приходят к нам и говорят: «Мы хотим только немножко побыть в семье и увидеть, что Бог может сделать с семьей …»