О митрополите Николае (Ярушевиче)

Дорогой Друг!

Простите за долгое молчание. Много побаливал, да и заела меня неизбывная усталость.

Владыку Николая Ярушевича я знал меньше, чем Вы думаете, но те короткие минуты глубокого соприкосновения с ним на мне оставили неизгладимый след.

Я сначала знал о нем только по слухам и статьям, выходящим в ЖМП. Блеснуло нечто о его личности, когда я еще был молодым прихожанином Трехсвятительского Подворья в Париже. Он обратился к нашему Духовенству с просьбой поддержать то или иное заявление Патриархии, связанное с тогдашними политическими проблемами. Ему было отвечено отказом, мотивированным тем, что мы представляем Дореволюционную Россию, и что хотя мы безоговорочно принадлежим родной Церкви, и Родину нашу несем в глубинах нашего сердца, мы не можем соучаствовать в высказываниях, исходящих из недр «советской действительности». Мы ожидали упреков, но Владыка выразил только понимание и прислал свое благословение.

Позже мне пришлось читать многие его выступления, которые и меня и многих других глубоко смущали и коробили тем, что нам казалось его всецелой поддержкой всего «советского». Но минутами я, лично, задумывался над ним как над человеком, особенно после того, что, временно демобилизованный из Французской Армии, где я служил младшим хирургом, и поступил в ряды Французского сопротивления. Я тогда понял сложность соотношения «формальной правды» и борьбы со злом. Ярким примером этой сложности может быть следующий, поистине страшный случай, когда «формальная правда» оказалась убийственной. Один из наших сопротивленцев бежал от немцев; он ушел в горы и, в надежде, что ему будет ока­зано убежище в пригороде, где он боролся против врага, он спросил у человека, стоящего у дверей своего домика, куда бы ему бежать. «А зачем тебе бежать? Я тебя спрячу.» Так он и поступил. Но пришли те, кто гнались за нашим товарищем. Стали задавать вопросы этому доброму хозяину, и напоследок, ему говорят: «Он спрятан у тебя! да или нет?» — «Да» —  последовал ответ. Товарища нашего нашли, тащат его и бьют, и он кричит своему «спасителю»: «Что ты сделал, я надеялся на тебя!» А тот ответил: «Я христианин и лгать не мог.» — «Отчего же ты меня спрятал?» — «Я христианин, и должен оказывать нуждающемуся гостеприимство». Этот страшный случай многим из нас открыл глаза на разницу между формальной правдой и глубинной Правдой. И этот случай мне лично помог с большей осторожностью судить о словах и действиях Митрополита Николая.

После того, как я стал Священником я оказался в Англии, и узнал, что М.Н. приезжает на Съезд «профсоюзов» Английских. Я ему послал в Москву телеграмму, что-де «Ввиду того, что Вы приезжаете на чисто поли­тический Съезд, то я Вас прошу к нам в Храм не приходить. Если же вы все же решите прийти, то я буду принужден вам возбранить вход». К моему изумлению (и с какой благоговейной радостью) я прочел его ответную телеграмму «Одобряю и благословляю». С этого момента мое отношение к М.Н. начало меняться. До этого оно было полно сомнений — сомнения не прошли, но вырос Вопросительный знак о нем. Тут мне вспомнился случай, отрицательно повлиявший на мою оценку М.Н. Это было еще в Пари­же, когда я еще был врачом. Приехал к нам Архиепископ Фотий (Шапиро) пред которым я преклоняюсь. Газетчики, у входа в Трехсвятительское Подворье, его спросили бывали ли гонения на Церковь. «Да, — ответил он — бывали и еще не прекратились». – «Как же это, ведь на этот же вопрос М.Н. ответил, что за веру гонений не было, а только за политическую установку».  Владыка Фотий минутку помолчал, а затем ответил: «Жаль! Струсил». После чего, вернувшись в CCCР он попал в тюрьму. Это одно из событий, которые долго в моих глазах затемняли образ Владыки Николая.

Позже я его встретил лично. То было в Голландии. Владыка приезжал туда ради первой встречи с представителями Всемирного Совета Церквей. Впервые я оказался с ним лицом к лицу в Роттердаме, на Литургии, кото­рая тогда совершалась на барже, где ютилась наша часовня, и на кото­рой жил Епископ Дионисий. Места было в Церковной Каюте человек на 30. Лампады висели на цепочках и качались при каждом колебании вод на реке, когда мимо нас проплывая баржа. Митрополит не смутился обстановкой столь необычайной после Московских Соборов. Служил. А затем сказал проповедь, которая меня очень неприятно поразила крикливой сентиментальностью. Затем был обед, на котором Владыка Дионисий поднял вопрос о рукоположении в сан Диакона, будущего Отца Иона Хавемана. М.Н. толь­ко сказал: «Сколько лет он Православный?» И услышав, что всего года и решительно запретил рукоположение». Иона он не знал, даже с виду, и его категорическое решение мне не понравилось. В утешение о. Иона, Вл. Дионисий меня попросил съездить в Гронинген и принять участие в Крестинах его дочери, которая стала моей воспитанницей. После этого беглого контакта с М.Н. мы расстались.

Встретились мы снова в Гааге. Там совершил М.Н. литургию, которую я забыть не могу: Гаагский Храм не велик, а Алтарь, соответственно мал донельзя. Служило четверо Епископов: Владыка Николай Ярушевич, Архиепископ Николай Еремин Клишийский, правящий тогда Западной Европой, исключая Германию, Викарием которого я тогда был, Епископ Дионисий Роттердамский и я — Епископ Сергиевский, и несколько Священников, и один Диакон. В Храм собралась самая разношерстная толпа: были, конечно, все чада Русской Церкви из разных городов, пришедшие встретить Епископа прибывшего из потерянной нами, но «обожаемой» Родины, услышать его голос, заглянуть в лик Русского Мученика, Свидетеля Христова в мире безбожия; было значительное число Католиков, пришедших «посмотреть, взвесить» Священника «оттуда»; были просто любопытные, но, также в явные недоброжелатели: члены «Зарубежной Церкви», пришедшие в надежде, что смогут Владыку «уловить на слове» (что они, как им показалось, и сделали, когда, в своей проповеди, М.Н. сказал: «Поверьте, что с этого Святого места я лгать не стану» … «Вот-вот, говорили они впоследствии, он сам нас предупредил, что во все других обстоятельствах он будет бесстыдно лгать!») М.Н. служил с такой «собранностью», весь ушедший в молитву, с закрытыми глазами. Когда, при словах «Твоя от Твоих» он вознес Святые Дары у всех нас было чувство, что с Дарами вознеслась и его душа, больше того, если это только возможно, все в нем. После Службы я подошел к Старосте Прихода, пожилой Голландке, которая стояла как вкопанная: «Мы сегодня с Вами были на Голгофе — сказала она мне». В Алтаре было непостижимое Безмолвие, и вместе со Христом умирал на Кресте М.Н., а в Храме толпа была такая же, какой была Голгофская толпа: одни, как тогдашние верующие с ужасом созерцали убиение и вольную Страсть Сына Божия, другие как бы надеялись, что Он сойдет с Креста, третьи ждали его всеконечной погибели — что Он хоть теперь, напоследок, докажет, что Он лжец и обманщик…» То была Литургия, совершенная Митрополитом Николаем — Голгофа и Торжество Истины — Воскресение… Позже была Приходская встреча, на которой Владыка был прост, доступен и «прям». А затем, он уехал в Амстердам, попросив меня послужить ему переводчиком. Я переводил для него все его разговоры с вопрошающими в течение нескольких часов. Напоследок, Владыка был весь истощен: встал да говорит: «Ну, спасибо, я перед отъездом пойду отдохну.» Я тогда поступил беспощадно-жестоко. «Простите, Владыко, — сказал я — я приезжал в Голландию не для того, чтобы Вам служить переводчиком. Все, что я о Вас знаю меня побуждает к тому, чтобы к Вам относиться без доверия и полностью отрицательно. Я сужу о Вас по тому, что читаю в ЖМП, в иностранной прессе, и по рассказам «очевидцев». Мне надо создать себе мнение о Вас …» Он взглянул мне в глаза глубоким «страждущим» взором и сказал: «Садитесь! Мы должны обо всем поговорить» После чего мы около двух часов говорили друг с другом (я сознательно не употребил слово «разговаривали» — то был не «разговор», а взаимное откровение). Затем он встал, обнял меня, благословил и сказал: «Скажите кому нужно, чтобы они нас не судили строже, чем мы вас судим.» То была моя последняя, глубинная встреча с Митрополитом Николаем. Последняя непосредственная встреча, ибо еще раз мы соприкоснулись на глубине. Перед своей смертью он мне послал записку: «Я всей жизнью отдался Церкви, и теперь Церковь меня оставила одного, теперь, я умираю. Помолитесь со мной…» А «оставленность» началась за много лет до этого. Он мне поведал, что когда Сталин захотел установить «новые отношения» с Церковью, то Местоблюститель, Митрополит Сергий, попросил его стать посредником между Церковью и Сталиным. Владыка Николай мне рассказывал, как он был охвачен ужасом при мысли о таком назначении, как он молил Местоблюстителя его пожалеть, но Митрополит Сергий ему ответил, что нет другого человека, который мог бы справиться с этой задачей. Владыка Николай три дня лежа ниц перед Образом Спасителя молил Его о «помиловании», а затем принял этот новый Крест и дал свое свободное согласие на мученичество. И оно сразу же началось: коммунисты продолжали его считать врагом. Но, к его ужасу, многие верующие увидели в нем предателя, и, по его словам, со дня, когда он стал посредником между Церковью и Сталиным никто почти не переступил его порога: он остался один, брошенный, отвергнутый своими, ради которых он принял на себя это послушание, на все тридцать с лишним лет. Освободила его только смерть, да и та «проблематичная»: умер ли он в больнице или был убит? Остался ли он непонятым «бескровным мучеником», пролил ли и свою кровь напоследок, став в полном смысле слова Мучеником … Святителю, Глубокочтимый Владыко, моли Бога о нас и о Родине, которую Ты любим всем сердцем, и за Церковь, которая Тебя избрала и послала на Распятие!

Постскриптум: на Соборе мне не удастся быть, поэтому, и встретиться с Вами не удастся. Очень об этом сожалею. Да благословит Вас Господь!

Искренне Вам преданный.

Митрополит Сурожский.                            Лондон, 18го Июля 2000г.

В день памяти Св. Сергия Радонежского.

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007.