Я хочу поделиться с вами всем, что накопилось... Беседа 3

Я хочу продолжить сегодня ту тему, которую мы разбирали уже два раза по вечерам: это вопрос о том, как мы познаем Бога и каким образом мы можем друг другу передать наш опыт и наше знание о Нем. Я говорил уже о том, что Бог непостижим, что знать Его, как Он есть, немыслимо, и напоминал о сравнении, которое еще издревле было дано, о том, что мы можем знать солнце по его свету и лучам, по теплу, которое нас согревает, но сущность его мы познать не можем, потому что для того чтобы познать его сущность, мы должны были бы стать им самим.

Мы приобщаемся к чему-то, что от Бога исходит, что нам дается; больше того: что нас глубинно изменяет, мы приобщаемся к тайне Божественной жизни; и вопрос, который был поставлен мной и на который я только указал, это то, что подобное подобным познается. Если мы можем говорить о том, что мы сколько-нибудь познаем Бога, сколько-нибудь Его глубинно в себе знаем, то потому, что Бог нас сотворил по образу Своему и по подобию и что, создав человека, Он вдохнул в него Свою жизнь. Что это конкретно значит — я себе представить не могу, и я не встречал среди отцов или богословов кого-либо, кто мог бы это изъяснить. Но благодаря тому, что мы — образ и подобие Божие, благодаря тому, что в нас живет дыхание Божие, мы каким-то образом Ему сродни и мы можем постольку Его познавать, поскольку в нас растет это Его присутствие, раскрывается в нас Его бытие. Один из богословов нашего времени, Карсавин, процитировал слова одного из древних отцов, не указывая, к сожалению, его имени, который говорит, что вера — это наше осознание того, что Бог в глубинах наших живет… И это так дивно себе представить, что Он нас создал и что как-то Он уже в нас живет и действует. И апостол Павел об этом говорит: что в Нем мы дышим, и движемся, и есмы, т. е. мы есть, вне Его нас как бы нет. Мы были бы веществом, животным, но не человеком, не тем человеком, который так может раскрыться Богу, что Бог может стать человеком путем Воплощения Сына Божия, Слова Божия от Девы Марии.

Но если мы так ставим вопрос — и я именно говорю о вопросе, потому что, как вы видите, я ощупью иду и хотел бы, чтобы и вы продумывали эти темы и ставили бы себе этот вопрос, — то ставится другой вопрос: каким образом, если это так, может быть безбожник, человек, который отрицает самое существование Бога, Который в нем живет и действует? Потому что Бог, сотворив человека, не уходит от нас. Опять-таки, как Апостол говорит, дары Божии неотъемлемы; что Он дал, Он никогда не берет обратно. Как же это так? И мне кажется, что можно ощупью как бы подойти к этому в виде ответа, сказав, что всякий человек в себе чувствует какую-то глубину, какую-то таинственность, что-то, что превосходит просто его животное существование. Но, что если ему не открыто благодатью или словом познание о Боге, он свое восприятие облекает в нереальные формы, в идолы.

И мы это можем видеть в рассказе о сотворении мира. К этому мы вернемся позже, но есть момент в истории человечества, когда в Месопотамии разрабатывалось представление о том, как был создан мир. Мы знаем из Священного Писания, из учения святых, наставников наших, что Бог зла не сотворил. Что Он сотворил все твари невинными, хотя несовершенными, — в том смысле несовершенными, что они еще не достигли той полноты, к которой мы все призваны, приобщенности к Богу, становлению храмом Святого Духа, воплощением Бога по образу Христа. Люди помнили древнее, ветхое сказание об этом, но опытно уже не принадлежали к этой традиции познания, и тогда они стали говорить о том, что мир был сотворен Богом и злыми силами и что поэтому злые силы так властно действуют в нашем мире. В контексте начала Ветхого Завета мы можем сказать: нет, Бог создал вещественный мир, создал ангельский мир, мир животных, мир человеческий чистыми, непорочными, но свободными, одаренными самовластностью, правом и возможностью определять всю свою судьбу, всего себя, и что некоторые ангелы (об этом мы опять-таки будем говорить позже) отпали от своего призвания. И в каком-то отношении, смутные воспоминания об истинной истории о сотворении мира и падении человека и ангелов превратилось в темную легенду Месопотамской веры.

И так же, я думаю, бывает с отдельным человеком. Он чует нечто в себе, но, не имея возможности по непросвещенности духа и по невежеству понять, что происходит, он выбирает себе истуканов. Мне помнится одно событие. Я как-то встретил молодого офицера в России на ступеньках гостиницы “Украина”. Он ко мне подошел и говорит: “Вы верующий?” — “Да”.— “А вот я безбожник”. Я говорю: “Жалко мне вас”. И он прибавил: “Да; но что у меня общее с Богом, чтобы я в Него верил?” И я его спросил: “А вы во что-нибудь верите?” — “Да! Я верю в человека!” — “В этом у вас общая вера с Богом, потому что Бог верит в человека так, как вы не верите. Он нас сотворил по вере в то, что в конечном итоге мы вырастем в, полную, меру роста Христова, Он нас сотворил из непоколебимой надежды о том, что человек до конца не отпадет от Него, Он нас сотворил с той любовью, которую мы видим воплощенной и распятой на Кресте. Бог в человека верит так, как вы не верите в него, — в такой мере вы в человека не верите. Вы верите в свое представление о том, какой он должен быть, и готовы его ломать, чтобы он стал по вашему образу и подобию. Бог этого не делает”. Он на меня посмотрел и сказал: “Об этом я никогда не думал, мне надо задуматься…” — и ушел.

И вот таким образом чуется, и когда встречаешь конкретных, живых людей, ликует сердце о том, что безнадежности в этом отношении нет, что Бог есть Бог и Отец всех, всех без исключения, как говорит об этом Священное Писание. И таким образом вот этот Бог, непостижимый, таинственный, живет и действует. Он непостижим по Своей Сущности, так же, как непостижим никакой человек в сущности своей. Сколько бы мы ни знали дорогого нам человека, как бы глубоко мы его ни познали и сердцем, и умом, и общностью жизни, и даже телесным общением, мы его знаем, как знаем солнце: по свету и по теплу. Но где-то есть тайна этого человека, которая для нас непостижима, которая открыта только Богу. Есть место в Священном Писании, в книге Откровения, где нам говорится о том, что когда придет конец времен, каждый человек получит имя, которое никто знать не будет, кроме Бога и его самого. Это не кличка, это не фамилия, это не имя, это какое-то слово, что ли, которое содержит в себе всю сущность этого человека и которую только Бог может знать, и которую человек может знать лишь постольку, поскольку Бог ему это открывает. Как это дивно! Как это таинственно! И с какой надеждой мы можем жить и делать все возможное, чтобы раскрылись Богу наши глубины. Чтобы вся наша природа, все наше естество и телесное, и душевное, и духовное раскрылось. И чтобы Бог, и мы так сроднились, чтобы Он нам дал единственное во всем творении имя, и чтобы мы его познали и, в пределах как бы этого имени, знали Его, как никто на свете Его не знает.

На пути к этому мы рвемся к познанию; мы рвемся к познанию подобному тому, которое мы приобретаем от наблюдения, изучения внешнего мира. И так мы Бога познать не можем. Мы Его познать можем, только приобщившись, только став как бы пронизанными Его присутствием. Я в прошлый раз упомянул вам о видение, которое имел Мотовилов, о святом Серафиме Саровском, преображенном Божественной благодатью, как он перед ним стоял и сиял Божественной славой, так, что Мотовилов говорит, что глаза ломит этот свет. И Серафим ему отвечает: “Ты не мог бы меня видеть таким, если бы в эту минуту ты сам не был бы в благодати”. Но это бывает моментами. Бывают моменты, когда мы как бы видим сияние, свет в человеке. Я вам упоминал о целом ряде людей, которые для меня были откровением. И мы можем расти, и мы можем терпеливо ждать момента, когда в нас раскроется через приобщенность Богу, через очищение нашей греховности, способность раскрыться до глубин перед Ним.

Есть одно русское стихотворение, которое об этом говорит так просто и ярко:

Из бездны Вечности, из глубины Творенья

На жгучие твои запросы и сомненья

Ты, смертный, требуешь ответа в тот же миг,

И плачешь, и клянешь ты Небо в озлобленье,

Что не ответствует на твой душевный крик…

А Небо на тебя с улыбкою взирает,

Как на капризного ребенка смотрит мать,

С улыбкой — потому что всё, все тайны знает,

И знает, что тебе еще их рано знать!

И вот мы должны жить устремленными к познанию Бога и вместе с этим с чувством радостного смирения, что если мы теперь, такие слепые, такие бесчувственные, такие неопытные, столько о Боге знаем, так с Ним можем общаться в молитве, в созерцании созданной Им красоты, в общении с людьми, которые дальше пошли в глубины Божии, если мы такие можем столько знать, каково будет, когда мы познаем Его, как апостол Павел говорит, как мы Им познаны? Какая в этом дивная надежда, какая в этом ликующая радость!

И вот люди, которые сколько-то приобщились к этому знанию (я говорю “сколько-то”, даже в самой малой доле или в самом великом) могут с нами делиться этим. Они делятся через свой облик, они делятся тем, кто они такие, они делятся с нами тем, что они не только сердцем, но и умом познали. Они нам говорят на грани нашего понимания, нет, больше даже, они говорят нам на нашем языке о том, что они познали как бы на ином языке. Вспомните послание, которое читалось неделю назад, где апостол Павел говорит, что он был взят на небо и слышал неизреченные глаголы, которые нельзя повторить; но он их слышал, его душа отзывалась, пела под звуки этих глаголов. Их повторить невозможно, но когда он вернулся из этого состояния, он мог делиться чем-то о Боге, чего он раньше не знавал.

И вот тут встает вопрос о том, как выражается это знание. Я вам говорил о том, как это выражается в личностях людей, только что вам дал пример апостола Павла, но кроме того это выражается и иным образом. Мы знаем из писаний святых отцов имена ряда ангелов, и каждое из этих имен говорит о том, каким он знает Бога. Денница — это ангел, который видел Бога как Свет совершенный. Михаил, после разрыва с Богом целой группы ангелов, встал на защиту райских дверей, его имя значит “Никто Как Бог”. Рафаил: его имя значит “Бог исцеляет”, и т.д. Каждый из них был пронизан Божественным присутствием, светом, благодатью, энергиями Божественными, и его имя говорит о том, чем он стал где-то такое в глубинах. Но это не значит, что ничего другого в нем не было: познание Бога, познание человека, его роль в истории человечества. Есть удивительное место о том, что не только словом, не только как бы действиями своими, исполняя Божии поручения на земле, среди людей или во вселенной, познается и предается нечто о Божественной тайне. Святой Исаак Сирин (как неожиданно, что именно он!) говорит, что вечное занятие ангелов на небе — это танец… И если задуматься над этим, то, может быть, можно понять, что он хотел сказать. Танец — это совершенное, полное созерцательное молчание. И этот опыт приобщенности к Богу, на глубинах молчания, выражается в движении, в полной гармонии, в совершенной красотой. Я большего не умею сказать об этом, но изумительно, что такой пустынник как Исаак Сирин так воспринимал ангельское естество.

А дальше идет вопрос о речи человеческой. Мы друг другу передаем наше знание, как я уже сказал, через личность и т.д., но и словом. Но эти слова принадлежат всечеловеческой речи. Это не исключительные такие слова, которые говорят только о Боге, о человеке в его сущности, в недрах и глубинах. Это слова, которые можно найти и в других областях, но которые в контексте личности, в контексте речи передают нам что-то о Боге. Но тут приходится принять во внимание очень важную вещь. Когда мы говорим, что Священное Писание — это слово Божие, это не значит, что каждое слово, написанное в Ветхом или в Новом Завете, является словом, которое Бог так произнес. Потому что мы знаем, что в течение всей истории Ветхого Завета еврейский язык менялся, и что поэтому разные святые Ветхого Завета говорили о Боге на своем родном еврейском языке, но этот язык менялся из столетия в столетие, новые оттенки прибавлялись, ветхие оттенки, как высохшие листья, отпадали. А что еще сказать о том, что с еврейского языка при всех его изменениях в течение столетий Ветхий Завет был переведен на греческий язык и оттуда на сотни языков, на которых люди говорят?! И в каждом языке есть особенности, которые нельзя просто передать простым словом. Я вам дам сейчас простой пример.

Когда сделали первый перевод Евангелия для лапландцев, наткнулись на трудность: Се Агнец Божий… В Лапландии агнцев нет или не было. И тогда переводчик перевел не словом “агнец”, которое не значило бы ничего, а словом “маленький морж”. С точки зрения точного перевода здесь полное несоответствие, а передавалась мысль и чувство и опыт так, что люди могли его понять. И, кроме того, когда читаешь особенно Ветхий Завет, но и Новый, приходится принимать во внимание то, что мы не привыкли к той культуре, в которой эти события происходили. Первое замечание: отец Сергий Булгаков писал об этом, что начало книги Бытия до изгнания человека из рая — это рассказ на языке падшего мира о том, что было до падения. Языка для передачи этого у нас нет. И все то, что говорится в этих первых трех главах, это язык падшего мира, старающийся передать события, о которых опытно никто не знал. Поэтому отец Сергий это начало книги Бытия называл не историей человечества, а метаисторией, т.е. сверхисторией, за краем истории. Это история в том смысле, что все ЭТО происходило, но мы не знаем, что такое ЭТО, и у нас нет языка, чтобы передать ЭТИ события на том языке, на котором они должны были быть выражены, если бы не было падения.

И дальше: культура еврейского народа изменялись, изменялись образы и картины. Мы часто читаем, не особенно волнуясь о том, что то или другое место нам кажется странным, непонятным. Я помню, как группе детей рассказывали о Самсоне и Далиде, о том, как вся сила Самсона заключалась в его длинных, никогда не подрезанных волосах. И дети это воспринимали, ну, как магию, какое-то чудо, и все. На самом же деле и в древности и позже длинные волосы, которых никогда не касались ножницы, носили люди, которые всю свою жизнь, всего себя посвятили Богу. И пока он был богопосвященным человеком и нес как бы знак этого, у Самсона была неодолимая сила, но когда он отдал себя во власть Далиды, и та отрезала ему эти волосы в знак того, что он больше не Божий, а ее собственность, вся сила ушла. Если бы только мы так передавали детям, вместо того чтобы из этого сделать нелепый рассказ о какой-то ветхозаветной магии!

Есть другие места, которые озадачивают нас. Почему, например, в целом ряде мест говорится о том, что израильтяне начали молиться на высотах, на вершинах, на пригорках, и Бог отвернулся от них? Почему нельзя было молиться на пригорке или на горе или на высоте, какой? Потому что это было знак, что они молятся так, как молятся язычники, они переняли обычаи и действия язычников и этим показали Богу, что они больше не Ему Единому принадлежат, но приобщились к миру, который не Его мир. Можно было бы другие примеры привести, но я просто привожу эти два примера, чтобы вы уловили, что надо читать духом.

Есть замечательное место у старца Силуана, который говорит, что Дух Святой живет в Церкви и что если бы даже все Священное Писание пропало, человечество и Церковь не лишились бы полного познания Бога, потому что человечество продолжало бы становиться в Церкви и через Церковь телом Христовым, оживотворенным Духом Божиим. Это смелые слова, но нам иногда приходится принимать слова смелые, потому что они нам передают что-то очень важное. А важное они нам передают то, что в течение двух тысяч лет и дальше в период Ветхого Завета люди читали тексты, которые были несовершенны с точки зрения языка или грамматики, которые менялись в зависимости от эпохи, но они читали это духом, они не останавливались на словах, они в слова вглядывались, вдумывались, как Феофан говорит, “вчувствовались”, и они познавали то, что в эти слова заложено, не в самом слове, а в том, что Сам Дух Святой вложил в них. И так мы должны научиться читать Ветхий Завет и Новый Завет, читать молитвы святых.

Таким образом, когда мы читаем Ветхий Завет, Новый Завет, мы сталкиваемся с опытом целых эпох, и в пределах этих эпох — с живым, победоносным, освящающим опытом отдельных людей. Не напрасно Нестор Летописец говорил о том, что Церковь в своем учении подобна великому хору. В ней звучит множество голосов, и каждый голос своеобразен, неповторим, и они сливаются в одну общую гармонию. Вот что составляет дивность Ветхого и Нового Завета: не то, что люди повторяют одно и то же, а то, что из опыта частичного, несовершенного, но чистого, который они получили, собрали, они говорят свое живое, истинное слово, которое соединяется с такими же живыми истинными словами других людей и приносит нам Божественную правду. Есть множество слов, над которыми нам хорошо бы задуматься, и я хочу это делать в течение одной или двух бесед, но еще одно сравнение мне кажется очень важным, это икона.

Во-первых, всякий человек является иконой Христовой. Он является образом и подобием Божиим, в нем живет дыхание Божие, он является именно как бы иконой, и каждая из этих икон является отображением Христа, и вместе с этим не просто копией; и это изумительно и прекрасно. Но когда мы выражаем наш опыт, будь то в виде иконы, или человеческой речи, или осуществления нашей жизни, именно это происходит. Жизнь каждого святого является как бы иконой жизни и личности Христа. Их слова являются голосом Божиим, голосом Святого Духа, Который учит нас в глубинах наших называть Бога Отцом, и Который в другие моменты вдохновляет нас неизреченными вздохами молиться к Богу тоской, желанием, устремленностью, надеждой, любовью; молиться и устремляться к Богу. И с другой стороны, вы помните цитату, которую я привел в прошлый раз, о том, как в каноне святого Андрея Критского говорится, что царь Давид написал, словно икону, песнь, Псалом 50, который является как бы образом, иконой, в которой мы можем прочесть покаянную душу царя Давида. Но через это покаяние, которое разрывает его душу и раскрывает нам глубины, мы познаем того Бога, в Которого он верил, к Которому обращался, к Которому обращен был этот крик его души. Это икона Божия и икона человека, распятого своим грехом.

Но когда мы всматриваемся в те иконы, которые у нас есть во всем православном мире, мы, конечно, видим, что каждая нация облекла Спасителя, Божию Матерь, святых в черты своей народности, потому что иначе думать они не могли. Мы не можем себе представить чернокожих африканцев, которые бы изобразили Христа в виде белого человека, Он был бы для них чужой. И мне вспоминается сейчас рассказ одного миссионера; он мне говорил, что должен был проповедовать в негритянской деревне, и местный священник-негр обратился к своей пастве и сказали: “Вы не смущайтесь, что он такой же белый, как бес, душа его такая же черная, как наша”. Это звучит шуткой, но вместе с тем в этом есть такая глубина, что да, нет такого состояния, нет такой группы людей, которая не может в своих чертах, на своем языке выразить истину Божию и воспринять ее.

И когда мы смотрим на иконы даже русские, мы видим замечательную вещь: что та же икона постепенно менялась в своем облике и порой приобретала новое имя. Я помню, как Леонид Успенский говорил одному начинающему ученику: Помни, что икону выдумать невозможно, но икону переписать рабски тоже нельзя, потому что эта икона должна быть твоим опытом в пределах всецерковного опыта, который уже нашел свое выражение в этой иконе. И поэтому когда мы глядим на разные списки разных икон: Владимирской, Иверской, Казанской, мы в них видим какие-то разницы. Больше того, некоторые иконы в процессе переписания приобрели новые имена по месту, где это было сделано. Это та же истина, которая прошла через душу другого человека и которая нашла свое истинное, всецерковное выражение в новых чертах.

На этом я закончу свою сегодняшнюю беседу. Я вам обещал, что следующий раз вместо беседы у нас будет разговор. Я хотел бы, чтобы до следующего собрания те из вас, у кого родились вопросы в связи с тремя беседами, которые я уже провел, мне их письменно передали, чтобы я мог над ними задуматься, чтобы я мог их порой скомбинировать. И также о. Михаил, который хотел бы участвовать в этой нашей дискуссии, мог бы прочесть и подумать над ними; то же самое можно сказать и владыке Анатолию, который придет на наше собрание. И после этого я хочу перейти, продолжая нашу тему, на вопрос языка, на то, что значат те слова, которые мы постоянно читаем в Ветхом и Новом Завете, как святость, как истина, как грех и т.д. и попробовать и те слова, которые мы находим и в наших молитвах. Мы так к этим молитвам привыкли, что читаем их без всякого затруднения, а когда начинаешь над ними задумываться, вдруг видишь, что почти что каждая молитва ставит тебя под вопрос, если только ты эти слова употребляешь не механически, не как формулы вежливости, а как провозглашение твоей…

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007;

«Спасение мира». – М.: Медленные книги, 2018