Я хочу поделиться с вами всем, что накопилось... Беседа 6

… каким образом мы познаем Бога, в какой мере, до какой глубины. И приходится помнить, что познание Бога может быть полное только путем приобщения к Нему. Это приобщение бывает в таинствах, бывает в молитве и бывает через жизнь, которая соответствует Его собственным путям. Но вести жизнь, соответствующую Евангелию, дело не простое в том смысле, что эта жизнь не заключается в том, чтобы раболепно, даже, очень совершенно, исполнять заповеди Божии. В Ветхом Завете были даны заповеди, от исполнения которых зависела праведность человека. Верующий, который ничем не нарушал предписания закона, мог считаться и считался праведным. Но это еще не значило, что он находился в глубоком и совершенном общении с Богом. Как на прошлой беседе я указывал, такие люди могли быть тем, что Священное Писание называет рабами, т.е. людьми, которые, безусловно, подчинены воле своего господина и ее выполняют, но это еще не значит, что их душа, их ум, их сердце, их воля полностью созвучны с волей, мыслями и сердцем их господина, это значило только как бы внешнее послушание, послушливость. И в Евангелии есть слова Христовы о том, что когда вы все это исполните, признавайтесь в том, что вы неключимые рабы, т.е. никудышные, что вы не стали ничем кроме рабов. А в другом месте сказано нам: Я больше не называю вас рабами, потому что раб не знает воли своего господина, а Я вам все открыл. И вот здесь нам приходится искать нечто большее, чем верность в исполнении тех заповедей, правил, законов, которые мы находим в Евангелии, в Новом Завете, в Ветхом Завете, в церковных наставлениях. Нам надо открыться так, чтобы в нас действовал Дух Святой, так нам надо открыться Богу, чтобы приобрести то, что апостол Павел называет умом Христовым, т.е. мыслить Его мыслями, чувствовать согласно Его сердцу. И тот же апостол Павел нам говорит, что, с одной стороны, Святой Дух нам открывает тайны Царства Божия, самые глубины, но с другой стороны, что порой Он как бы шепотом нам подсказывает молитву и нас учит называть Бога нашим Отцом. Поэтому мы живем не так, как было до падения наших прародителей, в полной открытости Богу и в посильном общения с Ним. До падения Адам, Ева не были совершенны в том смысле, что они не достигли полной зрелости, к которой человек призван, но у них была, по слову отцов, невинность. Они были, как дети, но дети, в которых нет никакой тени зла, они еще не выросли в ту меру, в которой можно им было общаться с Богом по-взрослому, если можно так выразиться о духовном состоянии, но не было в них тьмы, не было запутанности.

Мы же находимся в состоянии ином. Мы живем в грешном мире, где не все просто и не все ясно. В нас самих брезжит свет, и затем хлынет на него волна тьмы или полутьмы, и мы запутались уже. И вот вся жизнь наша проходит в том, что в этом полумраке, полусвете, в котором мы, лично, не всегда виноваты, но в который мы погружены тем, что принадлежим падшему миру, что в этом полусвете мы ищем Бога и полноту света. Вы помните начало Евангелия от Иоанна: Свет и во тьме светит и тьма не объяла его… Когда пришло время падения, когда уже не было лучезарного общения между Богом и человеком, которое было в начале, весь мир, включая даже человеческое сознание косвенно, облекла эта полутьма, но эта полутьма не могла мешать свету светить. Свет светит во тьме, и тьма не может его заглушить. Она не всегда рассеивается, но она не может задушить свет, потому что в свете — Божественная природа, свет — явление положительное, тьма — всего-навсего отсутствие света и соответственно запутанность наших понятий, наших переживаний, нашей жизни. И когда мы ищем познания Бога и познания созданного Им мира, мы можем обратиться в разные стороны. В свое время я вернусь к вопросу о сотворении мира, о том, каким он был задуман и изначально существовал и чем он стал, но одно я сейчас скажу: когда совершилось падение наших прародителей, то пал человек, но не пала природа. Мир, Богом созданный, попал в плен, но он, этот мир, против Бога не согрешил. Святой Феодор Студит в одном из своих писаний говорит, что мир остался чистый, но он иногда действует, ведет себя как бы безумно, словно добрый конь, которым управляет пьяный человек. И вот Богом созданный мир остался чист и совершенен, но попал в рабство, и это рабство — наша ответственность и наша вина. Он изуродован, он — как обезумевший конь, но в глубинах своих он не отказался ни от Бога, ни от своей природы. О человеке мы сказать этого не можем, потому что человек, согрешив изначально, не сумел вырваться из этого первоначального греха.

Вспомните, что случилось, когда Адам и Ева согрешили перед Богом недоверием, не поверили Ему до конца. Когда Бог их позвал, ответ, который Адам дал Богу, в конечном итоге, это: меня соблазнила жена, которую Ты мне дал… И этим он как бы перенес не ответственность, а упрек на Бога. И вместо того чтобы было примирение, вместо того чтобы человек повернулся к Богу и сказал: Да, мы оба согрешили, мы соблазнились, мы поверили духу лжи, но мы смотрим теперь на Тебя и видим, что Ты весь свет, весь красота, весь правда, весь истина, весь жизнь, и что этого у нас больше в прежнем масштабе нет; прости!.. — этого человек Богу не сказал. И вот мы живем в мире, который в полумраке и полусвете, и мы видим вещи то ясно, когда луч света упадет на них, то уродливо, когда, словно в тумане, движется нечто и мы не можем определить, что это Некоторые люди сумели вырваться в достаточной мере, если не в полной мере из этого состояния — это святые. Я говорил уже в одной из бесед, что от них мы можем узнать многое о Боге; но не только о Боге. Если мы читаем жития святых, то мы видим образы порой неизъяснимой красоты, благородства, а порой для нас в значительной мере чуждые и непонятные. Но к одному источнику мы можем обратиться и обращаемся постоянно, не отдавая себе отчета в том, сколько этот источник нам может дать познания о Боге: это молитвы святых, это их частные молитвы, и это те молитвы, которые были собраны мудростью церковной в целые чины — как Божественная литургия, как вечерня, как утреня, как повечерие, где молитвы множества святых и разных святых, людей очень друг на друга непохожих, были соединены, потому что они говорили о том же, потому что в них то, что их разделяло, было превзойдено тем, что их делало едиными: приобщенность к Богу Духом Святым и верностью Христу.

И вот мне хотелось бы остановиться немножко на вопросе о молитве не столько как о таковой, но о том, как мы употребляем и могли бы употреблять молитвы святых. Во-первых, очень часто бывает, что изначально нам говорят: если хочешь научиться молиться, возьми молитвы святых, утренние и вечерние молитвы, и читай. И часто бывает, что их вычитывают, и что человек даже к этому привыкает и даже находит в этом какое-то вдохновение. Но если поставить вопрос о том, погрузился ли этот человек в духовный опыт того святого, молитву которого он читает, часто приходится сказать: нет, эта молитва до него и не дошла, он ею пользуется, как костылями. То, что он говорит — правда, потому что это правда изреченная святым, но это не его опыт, это не стало его опытом…

Для того чтобы молитвы святых стала нашим опытом, нужно к ней подойти с разных сторон. С одной стороны, когда мы собираемся прочесть молитву того или другого святого, не разумно ли, раньше чем мы произнесем хоть одно слово, сказать: святой Василий, святой Иоанн, святой Симеон! В эту молитву ты влил всю свою веру в Бога, все свое знание о своей богоустремленности, но также и о своем несовершенстве. Ты влил в эту молитву свое восприятие окружающего мира. Когда я буду читать эту молитву, помолись за меня, чтобы то, что ты вложил в эту молитву, хоть сколько-то до меня дошло, чтобы я приобщился твоему опыту… И тут приходится действовать со строгой трезвостью, потому что слишком легко повторять слова молитвы как бы от себя, тогда как они, данные слова, не соответствуют вовсе моему личному опыту.

Я уже давал вам пример о том, как слова молитвы Отче наш ставят перед нами сразу целый ряд, да, — трагических вопросов. Когда ученики спросили Христа, как им молиться, Он им дал эту молитву. Но Он — единственный, кто мог назвать Бога Отцом. Никто другой не может этого сделать. Мы можем называть Его Творцом, мы можем называть Его Промыслителем и многими другими словами охарактеризовать наше взаимное отношение, но Отцом в полном смысле Бог является только для Христа. Как же мы можем называть Бога Отцом? Только при условии, что мы так соединены верой, жизнью, любовью, всем существом нашим со Христом, что мы стали Его родными братьями и сестрами. И Христос употребляет эти слова. После Своего Воскресения, когда Он посылает жен мироносиц к Своим ученикам, Он говорит: Пойдите к братии Моей… Это слово “братия” для нас, конечно, большей частью собирательное слово о близких людях, но тут может быть есть что-то гораздо более глубокое, значительное. Через свою веру, через то, что они были готовы все отдать, включая свою жизнь, для Него, ученики Ему стали родными братьями.

Если хотите образ, Христос нам дает образ: Я лоза, а вы ветки... Он лоза, и мы можем быть приобщенными к этой лозе, как ветки. Самостоятельности в этом отношении у нас не может быть. Есть у апостола Павла место, где он говорит именно об этом, о том, что мы соединены со Христом, как умирающая веточка или травинка может быть соединена с живым стволом; и образ этот такой трагический и замечательный.

Подумайте: стоит живое дерево, дерево, полное жизни, в которой нет никакой доли порчи или смерти; и тут же какой-то кустик растет, который живет только тем, что он сколько-то может из богатой или бедной земли собрать себе жизни. И приходит садовник, который видит, что этот кустик только умереть может; рано ли, поздно ли, но он не выживет. И он делает нечто страшное: он отрезает ветку, и когда эта ветка отрезана даже от той трепетной, ускальзывающей жизни, которой она пользовалась, будучи укоренена в землю, эта ветка чувствует, что из нее бежит даже эта жизнь, что и это конец. Но садовник подходит к стволу живоносного дерева и тем же ножом врезается в это дерево и соединяет две раны: рану, которую он нанес этому дереву, и рану, которую он нанес малой ветке. И он их соединяет и связывает; и жизнь, которая течет в этом стволе, постепенно начинает проникать в малый росток, пронизывать его, и этот росток уже живет полнотой жизни этого живоносного древа. Ценой раны это дерево оказалось в состоянии предать жизнь уже неотъемлемую этому ростку, которому надлежало только умереть.

Это образ, который может нам напомнить то, что случилось с человечеством, когда Христос, совершенный человек, человек, в котором нет ни тени зла, ни тени смертности, вошел в жизнь нашу и который выбрал смерть Свою для того, чтобы мы могли приобщиться через Его смерть Его Воскресению и могли бы жить не своей колеблющейся, вымирающей жизнью, а Его полнотой жизни, которой никто, ничто не может у нас отнять. И вот когда мы читаем молитвы святых, мы общаемся с людьми, которые подобны этой ветке, были когда-то умирающим ростком, были затем соединены с живоносным древом, которые сейчас пронизаны его жизнью; и мы призваны это увидеть, это понять и от них научиться. Но когда мы читаем молитву того или другого святого, мы не всё имеем право сказать от своего имени, просто повторяя его слова, потому что есть вещи, которые мы не можем сказать, не пережив нечто глубоко и порой трагично, душу раздирающе. Разве мы можем просто сказать, не задумываясь: Остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим? Разве мы можем это сказать, не поставив перед собой вопрос о том, как мы относимся к нашим должникам? Вот оглянись, посмотри, кто вокруг тебя: родные, близкие, дальние, случайные, постоянные, встречные, поперечные. Как ты к ним отнесся? Нет ли между твоих поступков, в тебе нечто, что тебе не дает права сказать: “прости, как я прощаю”? Или даже так повернуть: прости меня, Господи! А можешь ли Ты меня простить, если он меня не прощает, если она меня не может простить?..

Есть рассказ в Ветхом Завете о том, как один из пророков начал молиться Богу. И он увидел, как его молитва сначала стала подниматься ввысь, а потом сильным ветром была прибита к земле и стала просто, как туман, ползти по земле. И он спросил: Господи, в чем дело? Неужели Ты не можешь принять моей молитвы? И Господь ему ответил: ты оскорбил старую вдовицу, и она взмолилась ко мне, чтобы я тебя наказал за это. И ее молитва сильнее твоей молитвы, потому что ее молитва всецело укоренена в трагедии, настоящей, реальной трагедии ее жизни.

Вот мы можем поставить перед собой вопрос: Оставь мне мои грехи, как я оставляю.. А ты оставил? Если бы речь шла только о том, чтобы оставить громадные какие-нибудь повинности, простить человека за то, что он делал что-то ужасное, в каком-то смысле было бы проще, потому что было бы ясно, что я наделал. Но речь идет о том, что мы делаем постоянно “не то” и что вызываем мы постоянно боль в другом человеке, и что эту боль надо уто/далить, надо исцелить, нельзя просто к ней отнестись: “Ну, забудь, чего ты плачешь!”… И много в молитвах святых есть такого, чего от себя не скажешь. И надо иметь честность, когда читаешь эти молитвы, начать с того, чтобы прочесть себе вслух то, что в них сказано, и поставить вопрос: могу ли я это Богу поднести как мою собственную мольбу или же нет? Хочу ли я того, о чем прошу, или я прошу только потому, что это напечатано в книге? Хочу ли я исцеления?.. Честный человек, один из древних святых, который жил беспутной жизнью до того как вырвался на свободу, рассказывает о том, что он понял, что его жизнь беспутная была неприемлемая, что она разделяет его с Богом, что не было пути к Богу для него, если он не переменится. И он решил просить Бога о том, чтобы Он его освободил от зла; и он нам повторяет молитву, которую он некоторое время повторял, потому что у него не хватало мужества полностью отречься от зла: Господи, дай мне целомудрие! — но только не сразу… И когда мы читаем молитвы святых, я думаю, что часто мы могли бы сказать: я не могу этого сказать честно от себя, но что же мне тогда делать? Есть два выхода: либо сказать: Господи! Этого я сказать от себя не могу и этого я Тебе не скажу. Прости меня за то, что я неспособен сказать этих слов, этих слов прощения или этого прошения о чем то, об избавлении от чего-то, что мне слишком дорого, или о даровании того, что меня так пугает!.. И второй выход это — пройти мимо и сказать святому: ты эту молитву честно, правдиво сказал; помолись Господу, чтобы рано или поздно я мог бы сказать эти твои слова. Конечно, не с той глубиной, с какой ты их говорил, но правдиво… Глубина придет в свое время. Она будет зависеть не только от повторения этой молитвы, она будет зависеть от всего строя моей жизни, от моего возрастания во Христа, но чтобы это было правдиво.

А затем в молитвах есть слова, которые мы очень легко повторяем, потому что мы привыкли, что так к Богу обращаются, так с Ним говорят. Почти все молитвы начинаются со слов “Господи”, или “Боже”, или “Владыко”. Разве можно это сказать правдиво, живя той жизнью, которой часто мы живем? Что значит “Господи”? Это значит, что Ты, объективно говоря, Господь, Хозяин моей жизни. Это я могу признавать, но желаю ли я этого? С другой стороны мы можем сказать: Господи, я хочу, чтобы Ты был хозяином всей жизни моей. Я не дорос еще до того, чтобы это было так, но Ты — избранный мною Господь, Ты избранный мною хозяин. Тогда я могу сказать “Господи”, не только потому, что Он объективно, неотъемлемо имеет полную власть надо мной, но потому что я Его выбрал и хочу, чтобы эту власть Он надо мной имел. И то же относится к слову “Господи” и “Владыко”. Да, Он Владыка без моего прошения, но когда я эти слова говорю, мечтаю ли я о том, чтобы Он овладел всем, что во мне есть? Чтобы безраздельно все, что я собой представляю или что у меня есть, стало Его достоянием, чтобы оно было полностью пронизано Им?..

Господи и Владыко… Если только остановиться на этих словах и задуматься, то приходится много, много в себе менять. И когда мы говорим “Боже мой”, Ты мой Бог, что это значит? Ты моя жизнь, Ты мое самое глубинное бытие. Правда ли это, Господи, или я только пользуюсь Тобой, чтобы не зачахнуть, чтобы не иссохнуть, как смоковница, о которой Евангелие говорит? Являешься ли Ты хотя бы в тоске моего сердца, в отчаянном желании моем, жизнью моей или являешься Ты какой-то частицей моей жизни в придаток к очень многому другому, которое Тебе чуждо? И вот если мы так задумаемся над словами, которые мы произносим, тогда мы можем начать молиться совершенно по-иному. Тогда мы приходим к тому, о чем говорит Феофан Затворник: что каждую молитву, так же как каждое изречение Священного Писания нам надо продумать, прочувствовать и, как он выражается, “обчувствовать”, чтобы эти слова постепенно стали как бы судьей надо мной и вместе с этим вдохновением и силой жизни. Если так подойти к молитвам святых, то мы начинаем приобщаться к их опыту о себе самих.

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007;

«Спасение мира». – М.: Медленные книги, 2018