Я хочу поделиться с вами всем, что накопилось... Беседа 9

Продолжая свои беседы о молитве, я хочу сегодня подойти к вопросу о молитве с несколько необычайной точки зрения. Хотя то, что я скажу, пронизывает всю нашу молитвенную жизнь, но об этом говорят мало. Молитвенная наша жизнь не начинается тогда, когда ребенка начинают учить молиться; молитвенная жизнь ребенка начинается при его зачатии. Когда еще ребенок в утробе матери, когда он даже не приобрел еще человеческого образа, а мать живет в общении с Богом, то все, что с ней происходит, передается и зачатому плоду. И в этом смысле мы должны помнить и учить других, потому что это надо передавать и как бы из руки в руку, надо всем передавать: то, что происходит с матерью и, конечно, одновременно и с отцом, и с окружением, передается и ребенку. Теперешняя наука нам показала, что когда в жизни матери происходят какие-то неблагоприятные потрясения, страх, гнев, ревность, зависть или отчуждение, одиночество, то все это не только передается душе матери, но пронизывает все ее существо, всю нервную систему и всю телесную ее оболочку; и ребенок, который зачинается в ее чреве и постепенно развивается в ней, соучаствует во всем, что совершается в ней. И потому так важно, чтобы, когда зарождается ребенок, мать была окружена заботой, любовью, пониманием. Чтобы ничего не осталось недоговоренного, недосказанного, недоделанного, чтобы она была свободна, имела бы возможность всем поделиться с мужем и получить от всех окружающих такую помощь, которая создавала бы в ней глубокий покой, из глубин которого она сможет молиться Богу.

И когда я говорю о молитве, я говорю не о том, чтобы произносить те или другие молитвы, а — становиться перед Богом и знать, что она — как плодотворная земля, на которую должен сойти Святой Дух, как Он сошел на только что сотворенный мир в начале книги Бытия, и что это должно произойти и с ней, и с ребенком, который зачат ею. И поэтому, кроме того, что я уже сказал, мать должна научиться молиться, но молиться не словами только, но всем своим существом, себя самоё и всю свою жизнь и жизнь ее ребенка и все будущее приносить Богу как бы в дар, и одновременно приносить все это, прося о помощи и о защите, потому — как можно защитить, кого бы то ни было, если не защитит Бог?.. Вот я сказал это, и мне вспомнилась одна чета, которую я знал, когда был юношей. У них родился ребенок. Они оба работали, и приходили в церковь. И кто-то раз сказал: как вы можете уходить на работу и приходить в церковь, оставляя ребенка одного на квартире? А вдруг что-нибудь случится? И я помню, мать с изумлением простого сердца посмотрела на вопрошающего и сказала: А чем я могу защитить этого ребенка, если Бог его не защитит? А если Он его защитит, то я могу спокойно стоять в церкви молиться, потому что благодать Божия на ребенке…

Это все нам надо помнить, это надо помнить нам не только в каждой семье, но когда мы окружены людьми. Помнить, что мы друг за друга ответственны и что мы друг другу можем подарить встречу с Богом или ужас отделенности, когда нашим поведением, нашим словом, всем нашим существом мы или составляем преграду для этого человека, или наоборот, открываем ему путь к Богу. Иногда мы ничего не можем сделать особенного, только человека как бы подвести к Богу и предоставить Богу сделать все то, чего мы не можем сделать.

Тут мне опять-таки вспоминается сейчас снимок, сделанный много-много лет тому назад в Африке, доктора Швейцера, эльзасца, который бросил все, чтобы уйти в Африку и лечить местных людей. Помню снимок: он стоит в профиль, очень характерное у него было лицо, строгое, умное, участливое, и перед ним стоит маленькая негритянка, которая держит в своих руках малюсенького ребенка и как бы подносит его ему без слов, как бы говоря этим движением рук и движением всей души своей: мой ребенок болен, он страдает, мне за него страшно, я ничего для него не могу сделать, но ты, доктор, все можешь, возьми ребенка и спаси его!.. Так мы можем относиться к каждому человеку, который вокруг нас есть, и особенно когда ожидается ребенок и когда этому человеку нужна помощь любви, молитвы всех тех, которые его знают или которые даже не знают. Человек рождается в мир, новая судьба входит в мир, и эта судьба должна быть окружена покоем, благодатью и молитвой. И в этом отношении, в этом мы должны и можем помогать друг другу и матери, которая ожидает своего ребенка.

Но потом подходит время, когда этот ребенок родился, и тогда что же делать? Он уже не связан с матерью таким образом, каким он был связан в начале. Но он связан глубинными связями с матерью и отцом, и то, что происходит между ними и в них, отзывается на нем. И одна из вещей, которая отзывается, это то, как родители молятся над ним, около него, друг с другом. Я вспоминаю опять-таки одного человека, который мне говорил: как важно, когда ребенок родился (и еще раньше, но когда он родился), чтобы родители, если могут, пели над ним церковные песнопения, чтобы эти песнопения как бы переплелись со всеми фибрами его души, его сознания, его подсознания, стали бы частью его самого; и тоже чтобы произносились над ним добрые молитвы, молитвы, которые этого ребенка возносили бы к Богу и низводили благодать Божию на него.

А потом ребенок растет, и тут опять-таки большую роль играют родители и окружение. Потому что очень часто бывает, что ребенка стараются научить молиться, и для этого его как бы “натаскивают” на молитву. Его или заставляют или помогают заучить те или другие молитвы, произносить их, забывая, что есть целый мир взаимных отношений между Богом и душой этого ребенка, который за пределом тех взрослых слов, какие мы хотим ему навязать. Я вам дам пример. Много лет тому назад был у нас в приходе маленький мальчик, родители которого были сугубо благочестивы, то есть каждый вечер этот ребенок становился, вернее, его ставили перед иконами, и мать вслух говорила молитвы, которые он должен был повторять. И как-то вечером после того как они так помолились, мальчик посмотрел на маму и сказал: “Мама, мы теперь отмолитвословились, нельзя ли было бы нам помолиться Богу?”. И когда она спросила: “Что ты этим хочешь сказать? разве мы не все сказали, что надо было?” — он ответил: “Нет, мне хочется с Ним поговорить, Ему рассказать, какой день у меня был, чего я боялся, поблагодарить Его, и попросить о помощи, и еще кое-что рассказать”. И мать, слава Богу, не перечила, а дала этому ребенку высказаться.

А порой вместо того чтобы дать ребенку высказаться или прочесть с ним молитвы, надо ему дать свободу, — свободу поступить так, как ему бы хотелось. И тут я хочу вам два примера дать. Первый пример относится к одному моему племяннику. Когда он был маленьким мальчиком, он жил у нас; и по вечерам, перед тем как лечь спать, читал коротенькую молитву. Как-то раз он заигрался и доплелся до постели, и видно было, что он не в состоянии собрать своих мыслей. И он поднял глаза к иконе, послал этой иконе воздушный поцелуй и сказал: “Спокойной ночи, Господи!” — и тут же заснул. И мне кажется, что этот поцелуй ребенка, это непосредственное движение его сердца было гораздо важнее того, чему он научился.

И другой пример такого же рода. Мальчик шести лет, который теперь профессор в отставке в Америке, как-то во время пасхальной недели стал перед иконами (мать сидела в кресле) и говорит: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав… он это сказал раз, два, три, четыре… Мать его остановила, сказала: “Знаешь что, Петя, так нехорошо!”. Он на нее посмотрел с тем выражением превосходства, которое бывает у детей, которые лучше нас знают правду Божию, и сказал: “Ты ничего не понимаешь: Он очень доволен!”. Я думаю, что Он был очень доволен. И думаю, что эти примеры нам говорят о том, что у ребенка есть своя чуткость, свое восприятие, и что в то время когда мы стараемся их приобщить к тому, чем будет их взрослая жизнь, мы не должны эту детскую реальную духовную жизнь заглушить.

А дети бывают очень чутки. Опять-таки пример. В 1948 году я приял участие в съезде по религиозной психологии, читал там доклад о телесных приемах в Иисусовой молитве. И там была женщина-психолог, которая нам рассказала о том именно, как надо бережно относиться к непосредственной молитве ребенка и к восприятию ребенком того, что происходит между ним и Богом. Женщина была чуткая, тонкая, умная, опытная. Они с дочкой каждый вечер молились вместе душа в душу и заканчивали одной молитвой, которую этот ребенок назвал “прекраснейшая”. По-славянски мы бы сказали наикрашайшая. Это было завершение вечерней молитвы; после этого можно было заснуть, потому что ничего, более прекрасного, Богу сказать нельзя было. И в какой-то вечер эта маленькая девочка говорит: “Мама, сегодня наикрашайшую я сказать не могу”. — “Как, почему?” — “Потому что я тебя так рассердила, что Бог не захочет слушать от меня такую молитву”. Мать была умная; она сказала: “А чем ты меня так рассердила, что случилось?”. Вы меня простите за реальность моего примера, — девочка говорит: “Ты знаешь, что сегодня в столовой я лужу сделала, и ты так рассердилась и меня даже потрясла”. И мать говорит: “Так это же ты не могла удержаться, и ты в этом не виновата, я за тобой плохо посмотрела, но виновата не ты, а виновата я, что рассердилась; я эту молитву самую прекрасную сказать не имею права, а ты скажи ее от себя и, может быть, и от меня”.

Вот эти примеры, надеюсь, вам что-то такое передают, и этот опыт непосредственной, живой молитвы, молитвы, которая начинается с живого чувства к Богу и с таких слов, которые ребенок может произнести, которые не надуманы, которые не слишком сложны для него, эта молитва может расцвести и дальше.

Я хочу вам привести еще один пример, это уже относится не к ребенку, а к взрослому человеку. Был у нас в хоре бас, Павел Феодоров. Он с очень раннего возраста пел в деревенском хоре, а потом как они переезжали с места на место, и в разных хорах, голос у него развился прекрасный бас. И он всю жизнь пел, и он любил петь, пел он не только в церкви, он и дома утром, вечером пел молитвы к Богу, которые так срослись с его душой, что когда он это слова пел, вся душа у него трепетала и оживала. Он заболел раком, его взяли в больницу, и мне сказано было, что он проживет недолго. Я его стал навещать каждый день. В течение какого-то короткого времени я служил молебен около его постели, и он пел этот молебен; потом он стал слабеть и только немножечко подпевал, а потом ему стало невозможно петь, и ему пришлось терпеть мое пение. В какой-то день я пришел в больницу и старшая сестра мне говорит: “Ах, напрасно вы сегодня пришли, он без сознания, умирает, вы могли бы не трудится. Но знаете, какое горе случилось: его жена и дочь, которые последние пол года были за границей, наконец, добрались до Англии, они сидят рядом с его постелью и не могут даже с ним проститься!”. Я поднялся в комнату, где он лежал, дочь сидела по одну сторону кровати, жена по другую; я сказал: “Пересядьте на одну сторону”, стал на колени рядом с Павлом и начал тихо ему вслух петь песнопения Страстной седмицы и Пасхи. И постепенно можно было видеть, как сознание возвращалось к этому человеку, как эти песнопения, которые были связаны для него со всей жизнью на земле, его постепенно выводили из глубин, куда он уже ушел, и возвращали на землю. И в какой-то момент он открыл глаза, я ему сказал: “Павел, ваша жена и дочь приехали с вами проститься. Проститесь с ними перед смертью”. Он повернул голову, они простились, после чего я ему сказал: “А теперь засыпай с миром”, и перекрестил его; и в течение нескольких минут он умер. Этот пример я вам даю, потому что так важно то, что я вам только что рассказал, связать с тем, что я в начале говорил. С самого раннего детства эти песнопения звучали вокруг него, потом пронизывали его слух, доходили до его чувства, оформляли его сознание, были его жизнью, выражали эту жизнь, и вместе с тем звали Божию жизнь в его душу и тело. Это случилось потому, что с раннего детства ему было это дано, и когда пришел конец его жизни, то, что ему было дано еще во чреве матери или в раннем детстве в течение всей жизни, оказалось такой силой, которая вывела его из глубин, куда он уже уходил.

Я вам говорю все это, потому что каждый из нас в какой-то момент жизни будет проходить через то или другое. Как нам надо беречь детей от окаменения, которое формальная молитва может им дать! Сколько раз мне приходилось слышать от взрослых людей или от подростков о том, что их заставляли молиться, так, что до тошноты уже, что они больше не могли вынести молитвы. Молитвенные слова были им отвратительны, потому что они не были соединены ни с каким моментом простоты встречи с Богом. А встреча эта бывает и в пении, и в молчании, и в том, как ребенка можно обнять и стать перед иконой и ничего не говорить, дать ему встретить Бога так, как мы больше встретить Бога не умеем. И постепенно, по мере того как в нем развивается и сознание, и ум, и чувство, ему помочь найти в тех молитвах, которые оставили нам за собой святые, те слова, те чувства, которые выразят с большей силой, чем он сам умеет, то, что он хочет сказать Богу, или то, что происходит в нем в ту или другую минуту. Но для этого надо, чтобы он был свободен, чтобы чтение молитв не было рабством; и это нам надо сохранить через всю жизнь.

Я вспоминаю одно письмо святителя Феофана Затворника, который говорит: ты не считай, что надо все, то, вычитать, что написано в молитвослове. Соберешься на вечернюю молитву, открой молитвослов и начни читать первый псалом, который там. Если на второй строчке слова этого псалма тебя ударят в душу, взволнуют, прикуют твое внимание к себе, не иди дальше, повторяй эти слова и молчи над ними, и дай им действовать в тебе, как дрожжи действуют в тесте. И если у тебя двадцать минут времени на вечерние молитвы и эти двадцать минут пройдут на одном только, что ты сейчас переживаешь эту строчку из первого псалма вечернего правила, считай, что ты исполнил все правило, потому что цель правила не в том, чтобы Богу повторить молитвы, которые тебе чужды, а — зажечься этими молитвами и живую, загоревшуюся, пламенеющую душу принести Богу.

Это очень важно, потому что мы не всегда можем выполнить то, что хотели бы выполнить, взять правило и пережить его с глубиной, с силой. Иногда мы начинаем читать молитву, и какие-то слова нас ударяют в душу и, как кремень о кремень, искру вызывают; а иногда те же слова остаются мертвыми. И вот нам надо прочесть эти слова и принести Богу эту искру, а если не можем эту искру принести, то мы можем сказать: Господи, сегодня я не могу зажечься пламенной молитвой от этих слов, но я эти слова Тебе по вере приношу, я знаю, что это правда, я верю, что это правда, прими эти слова из глубины моего убеждения, даже без того чтобы я мог или могла вложить в эти слова живое чувство…

А иногда бывает, что мы выполняем правило, выполняем его внимательно, стараемся довести до нашего сознания и сердца каждое слово. Я помню мой отец духовный мне посоветовал вечернее правило читать так: прочти одно прошение или даже часть прошения, которое самодовлеет, потом помолчи немножко; потом положи земной поклон и повтори во время поклона эти же слова; потом встань, еще помолчи и еще раз эти слова произнеси из той тишины, которая сейчас родилась. И так вычитывай все свое правило. Если у тебя время на это есть, оно займет, может быть, три часа, а если нет времени, остановись тогда, когда изошло время, которым ты можешь располагать.

Также бывает, что в молитвах святых бывают такие мысли, такие чувства, до которых мы не доросли. Мы не можем их от себя повторить, потому что в нас их нет, но мы можем по вере сказать: Господи, я знаю, что это правда; я эти слова скажу, повторяя опыт этого святого. И мы можем обратиться к этому святому и сказать: святой … — Иоанн, Василий или кто другой, — эти слова были жизнью в тебе, когда ты их произнес, возьми мертвые эти слова, которые я произношу, и принеси их Богу своими руками, соедини со словами горение твоей собственной души. И тогда мы можем, с одной стороны, говорить от души, от сердца, правдиво те или другие молитвенные слова, а иногда можем попросить святого эти слова облечь в пламя его собственной молитвы.

Иногда бывают страшные вещи в этом порядке. Я вам, кажется, рассказывал, но повторю, может быть, для тех, кто не слышал о том, с одной стороны смешном, а с другой очень великом событии в моей жизни. Когда-то мы жили в церковном доме: бабушка, мама и я. И в церковном доме завелись мыши, они бегали повсюду, и мы не знали, что с ними делать. Мы не хотели расставить мышеловки, потому что нам было жалко мышей, и мы не хотели бросать кусочки хлеба с ядом, потому что боялись, как бы их не подняла бабушка, которой было тогда за 90 лет. И я вдруг вспомнил, что в Великом требнике есть обращение, написанное, уж не помню кем из святых, ко всем животным, которые разрушают человеческую жизнь, как бы призыв уйти. Я прочел эту молитву. Там перечислены десятки всяких зверей, начиная со львов, тигров и кончая букашками, я прочел и подумал: не может быть! как я могу употребить такую молитву, я не верю, что это может случиться… И потом я подумал: святой, который составил эту молитву, он же верил в это. Я тогда к нем обратился и ему сказал: слушай, я не верю, будто что бы то ни было получиться от того, что я прочту эту молитву, но ты ее составил, написал, ты ее произнес из глубины веры, и когда ты ее употреблял, что-то случилось, иначе ты ее не занес бы в книгу. Так вот что мы сделаем: я сяду на кровать, надену епитрахиль, возьму твою молитву и буду ждать, пока мышь не выйдет, и тогда я ей прочту твою молитву. А ты эту молитву произнеси из глубин твоей святости и принеси к Богу. Но я повторяю: я не верю, будто что то бы то ни было может случиться. Так оно и было: я сел на кровать, надел епитрахиль, положил на колени Великий требник, и вдруг из камина показалась мышь. Я ее перекрестил и сказал: сядь и слушай. И к моему изумлению мышь села на задние лапки и не стала двигаться. Я тогда ей прочел вслух — на славянском языке этой английской мыши молитву, которая когда-то была составлена на греческом языке! Когда я кончил, я ее перекрестил и сказал: а теперь иди и скажи всем другим. Она ушла и ни одной мыши у нас в доме не осталось. И меня это так обрадовало: я не мог похвастаться, что это моей верой, мое неверие было полное, даже не то что у меня было сомнение, — я был уверен, что ничего не получится, но уверен был, что этот святой верил и всерьез эту молитву писал; и она исполнилась.

Поэтому когда в какой-нибудь молитве, которую вы читаете, находится нечто, что вам не очевидно, что вам кажется, просто, невозможно, скажите святому, который ее составил: ты эту молитву составил, ты, несомненно, вложил свою веру в эти слова. Возьми эти слова и принеси к Богу, а я их повторю с болью в душе, что не могу даже соединиться  со словами, а не только с пламенением твоей души…

Эти примеры я вам хотел дать, потому что они мне кажутся очень значительными, они применяемы в жизни все время, на каждом шагу. Но я хочу еще перейти к другому: к тому, как мы можем читать молитвы, которые у нас находятся в молитвослове. В следующей беседе я, может быть, остановлюсь на некоторых словах, если не успею о них поговорить сегодня. Но то, что Феофан Затворник писал об этом, я вам хочу сейчас снова повторить. Он говорит о том, что для того, чтобы молитвы святых стали нашими молитвами, мы их должны продумывать и прочувствовать, (он говорит “обчувствовать”), чтобы каждое слово дошло до нас в какой-нибудь момент нашей жизни. Это не значит, что можно сесть, прочесть эти молитвы и все пережить, нет, это значит, что мы должны, во-первых, поставить перед собой вопрос: что значат эти слова? какое их значение настоящее? Во-вторых: что я об этом знаю? Есть ли у меня в опыте, в моем малом опыте есть ли нечто, что мне помогает понять, что этот святой хотел сказать этими словами? И если я пойму головой, поставить перед собой вопрос: а в моей душе эти слова, которые я будто головой понимаю, как-то отзываются? Когда я эти слова читаю, что-нибудь происходит в моей душе? я понимаю, что сказано, чего я раньше, может быть, не делал; я теперь понимаю, что он хочет сказать, но доходит ли это до меня?.. И если мы так будем поступать с нашими молитвами, то с одной, то с другой, то с тем выражением, то с другим, постепенно вокруг каждого выражения, каждого чувства, которое выразилось в этих словах, соберутся наши собственные чувства. Мы будем знать, о чем святой говорил, в той мере, в какой мы сами можем это понять, только в этой мере, Но в этой же мере мы можем почувствовать, что в этом заложено, какие чувства. И если мы будем переходить так из одной молитвы в другую, то мы постепенно, постепенно воспримем одну молитву за другой. Не сразу, на это может понадобиться несколько десятилетий, но это неважно, потому что если в какой-то момент я одно слово могу сказать Богу от всей души, всем содержанием моей души, то этого достаточно. Я вам упоминал прошлый раз, как меня поразило в одном псалме, что в стройной фразе этого псалма вдруг царь Давид восклицает: “Господи! Радость Ты моя!..” Это не относится к тому, что он говорил раньше, но он говорил с Богом и вдруг почувствовал, может быть, близость Божию, может, что-то в его душе произошло, и он Его назвал Радость Ты моя!..

Бывает и другое. Бывает, что мы читаем эти молитвы с каким-то чувством, переживанием, но от повторения, потому ли, что они не доходят достаточно глубоко до недр нашей души, чтобы все всколыхнулось в ней и все зажило, тускнеет наше чувство. Мы можем эти слова повторять без конца, мы знаем, да, да, знаем — и Бог знает, и стоит ли это Ему повторять, Он уже тысячи раз это слышал; зачем?.. Я с этим вопросом обратился раз к отцу Афанасию, не совсем так, а в связи с этим. Он меня как-то спросил: “Ты много молишься?” Я говорю: “Да” (я в то время молился действительно много). — “И когда ты помолишься, у тебя чувство успокоенности по отношению к Богу?” — “Да”. — “А если ты так устал, что не можешь вычитать свое правило, как ты себя чувствуешь?”. Я помялся и сказал: “Мне не по себе”. — “Вот как? — сказал отец Афанасий,— значит, ты думаешь, что защита Божия, любовь Божия тебе даются только в обмен за твою молитву, что ты можешь купить вычитыванием этих молитв Божию милость, Божию защиту. Это не годится! Вот тебе новое послушание: в течение следующего года я запрещаю тебе молиться. Ты только перед тем как лечь спать положи три земных поклона с крестом и со словами: Господи, молитвами тех, кто меня любит, спаси меня! — и ложись, и не смей молиться. Но только вспоминай тех людей, которые тебе на ум придут. Подымется образ того или другого человека, вспомнится имя того или другого человека, который тебя любит: твоя мать, твой покойный отец, тот или другой товарищ, те или другие люди, и каждый раз, когда вспомниться один из этих людей, остановись и скажи: Спасибо тебе, что ты так меня любишь, что мне даже молиться не надо, я могу уснуть без страха, оставленности”.

Я так молился год и после к этому возвращался много раз в течение моей жизни, и это было так замечательно! Потому что один после другого вставали в моей памяти лица или имена людей, которые были мне близки, или людей, которых я давно-давно забыл и которые составляли часть моей жизни, и вдруг оказывается, что они есть, что они мне пришли мне сказать: ты нас забыл, мы тебя не забыли; не бойся, мы о тебе молимся… И от этого я научился такой глубокой благодарности ко всем людям, живым и усопшим, благодаря которым у меня чувство, что благодаря им надо мной покров, покров Божией Матери, защита Спасителя, потому что среди этих имен не только имена моих друзей, знакомых, товарищей, не только имена тех моих наставников, не только имена святых, которые меня поразили своей жизнью или своим учением, но образ Божией Матери, образ Христа, имя Самого Бога, Таинственного Отца Небесного. И вся молитва превратилась тогда в изумление благодарности и уверенности в единстве, которое нас всех держит вместе.

У меня сейчас нет времени остановиться на некоторых словах, о которых я хотел сказать вам, поэтому следующую беседу я еще посвящу молитве, особенно тем словам, которые мы произносим так привычно, к которым мы так привыкли, что они больше не вызывают никакого особенного чувства, или тем словам, которые мы превратно понимаем и которые поэтому каким-то образом нашей молитве не дают раскрыться, развиться, вспорхнуть к Богу. Я надеюсь, что моя сегодняшняя беседа о молитве, которая была построена непривычным образом, вам впрок пойдет. Подумайте над ней; то, что я вам сказал сегодня, для меня имеет огромное значение. Теперь помолчим, и помолимся словами святых.

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007;

«Спасение мира». – М.: Медленные книги, 2018