Я хочу поделиться с вами всем, что накопилось... Беседа 15
В течение остающихся в нашем, если можно так выразиться, учебном году бесед я хочу сосредоточить наше внимание на некоторые темы, связанные с сотворением мира и с тем, как Бог и мир соотносятся друг с другом, не только человек, но весь тварный мир. И раньше всего, хотя я на эту тему уже говорил неполно, мне хотелось бы задуматься с вами над тем, что представляет Собой Бог как Творец: не Сам по Себе непостижимый в Своей таинственности, но по отношению к творческому действию, которое вызвало из небытия все: все, что было и чего не стало, все, что есть, и все, что будет.
Когда мы думаем о Боге, мы в Нем — и это не попытка на полное Троическое богословие — мы в Нем видим Три Лица. Когда говорим об Отце, мы говорим и думаем и с трепетом предстоим перед Богом во всей Его глубине и непостижимости. Это Бог. Другого слова у нас для Него нет. Это Тот, Который есть — без прилагательных, без обстоятельств, которые Его бы привели к бытию: Он есть. Он — самое бытиё; и бытиё не пассивное, не неподвижное, а бытиё, которое является одновременно Жизнью, полнотой движения, и Он для нас непостижим в этой Своей глубинной сущности, так же как непостижим для нас огонь в сущности своей. Мы его видим, его ощущаем, но быть огнем мы не можем; и даже если мученики сгорали в тварном огне, они приобщались только к тварному пламенению. Но Бог как Огонь непостижимый непостижим для нас до конца.
Мы говорим о Сыне. О Сыне мы говорим по Священному Писанию сначала как о Слове Божием; и некоторые отцы говорили о том, что если подумать о Боге как о непостижимой глубинной Мысли, то Слово Божие является выражением этой мысли не во всем для нас постижимым. Он является выражением в том смысле, что эта Мысль делается реальностью в тварном мире, как слово является выражением мысли человека. Но когда мы говорим о Боге, мы говорим о чем-то более полном и непостижимом. Божественная мысль, даже когда она находит себе выражение, этим выражением не исчерпывается. Нельзя сказать, что “все сказано”. И когда мы говорим о том, что Сын Божий есть Слово Божие, Он, поскольку это постижимо для нас, делает доступными для нас глубины Божественной премудрости, глубины мысли Божественной, но вместе с тем как Слово Божие Он укоренен в этой мысли так, как мы не можем ее постичь. И когда Мысль Божия открывается во Христе — в Его учении и в Его личности, — остается таинственная и таинственная глубина, которую мы не можем воспринимать умом. И дивно то, что в начале Евангелия от Иоанна нам говорится: В начале было Слово… Слово, Которое выражает по отношению всему тварному миру все, что непостижимый Бог хочет сотворить и передать нам. Это Слово — творческое Слово, и это Слово — руководственное Слово. В начале было Слово и Слово было у Бога. То есть в Нем, в Боге, выражение мысли всецело покоится в Его глубинах и превосходит всякую возможность с нашей стороны полностью, неограниченно воспринимать Премудрость Божию как она есть, а только раскрывается нам постольку, поскольку мы можем ее воспринять, но воспринимается она через Слово.
И о Слове сказано еще другое, чего мы не улавливаем ни в каком переводе. В греческом тексте говорится: Слово было не “у” Бога, а “К” Богу. И этим указывается, что Слово Божие, которое творит, которое поддерживает, которое охраняет, которое восполняет, которое спасает, в конечном итоге само это Слово обращено в глубины тайны Божией в процессе непостижимого созерцания Сыном тех глубин, которые принадлежат и Отцу, и Ему, и Духу Святому. И через это созерцание Он и нас влечет в эти глубины. Но Слово — это нечто, что мы можем услышать и понять по мере нашей понятливости и благодаря тому, что это Слово открывается нам. Это Слово говорится нам так, чтобы мы могли понять, оно обращено в наши глубины, в те глубины, которые запечатлены, отпечатлены образом Божиим в нас. К этому я еще вернусь.
Но есть еще другое. Это Слово оставалось бы внешним для нас, если бы мы не могли к этому Слову и через Слово — к глубинам Божественной Премудрости приобщиться, потому что пока мы воспринимаем вещи умом или внешним опытом, мы остаемся как бы вне тайны. И тут нам надо понять роль Святого Духа. В Сыне нам открывается как бы объективно Мысль Божия. Во Святом Духе Мысль Божия приобщается к нам, она пронизывает нас. Я говорил раньше об огне. Огонь непостижим, но мы его видим и познаем как бы вне себя, но познаем очень глубоко. И вместе с этим мы не можем к нему приобщиться иначе как этим видением. Но огонь нас приобщает к своей сущности тем теплом и жаром, который из него исходит. Этот жар, это тепло пронизывает нас до самых глубин нашего естества и приобщает нас к тому, Кто есть Бог.
Это приобщение не только о том, каков есть Бог, это приобщение нас делает как бы родными Ему. Когда мы пронизаны теплом, мы не можем сказать, где начинается тепло, которое до нас донес огонь, и где начинаемся мы. Тепло нас пронизывает, и мы приобщаемся к тайне этого тепла. И таким образом, говоря о Боге, мы можем сказать, что когда говорим об Отце, мы говорим о бездонных, непостижимых глубинах Божиих, которые в себе мы постичь не можем. Но Бог открывается нам через Слово, через которое Он Себя нам открывает, и через Слово, Которое творит целый мир, в котором можем мы прочесть тайну о Боге как о Творце, как о Промыслителе, как о Том, Кто нас любит. И Он нас любит достаточно, чтобы не только нам Себя открыть через Слово, но Он нас любит так, что Он нас Духом Святым приобщает Себе Самому. Как это дивно! И как трепетно думать, что мы не только знаем Бога вне себя, но действием Божиим мы постигаем Его в наших собственных глубинах.
Где-то к концу первой главы книги Бытия нам говорится о сотворении человека. С другой точки зрения я к этому вернусь, но тут я хочу сказать, что когда человек был сотворен, Бог вдохнул в него Свое дыхание, и человек весь пронизан дыханием Божиим. Объяснить это, я думаю, никто до сих пор не сумел; но это значит, что Бог Себя как бы влил в человека и, что человек неразлучно соединен с Богом. Я говорю “неразлучно”, потому что он на поверхности может грешить, может отпадать, может о Боге забыть, может Его отрицать, но в глубинах своих, как сказано в Писании, Бог Своих даров не отнимает никогда, и нет такого человека, который не был бы пронизан этим Божественным дыханием, которое делает его хотя бы зачаточно родным Богу.
Если вернуться к творению, то я несколько раз вам упоминал отрывок из одного из отцов, который цитируется протопопом Аввакумом в той интересной книге, которую он написал, под названием “Житие протопопа Аввакума, им самим написанное”. Я до сих пор всегда вам его слова передавал, сколько умел, по-своему, как помнил, но сейчас я нашел самую книгу; и под названием “Совет Отечь” вот что пишет Аввакум:
“Рече Отец Сынови: сотворим человека по образу Нашему и по подобию. И отвеща Другий: Сотворим, Отче, и преступит бо. (несмотря на то, что он преступит свое призвание) И паки рече: О, Единородный Мой! о Свете Мой! О Сыне и Слове! О сияние славы Моея! если Ты так помышляешь о Своем создании, подобает Тебе облещись в тленного человека, подобает Тебе по земли ходить, плоть восприять, пострадать и вся совершить. И отвечал Другой: Да будет так, Отче, да будет воля Твоя”.
И был создан человек. Это говорит о том, что сотворение человека является изумительным даром Божественной любви. И когда я говорю об этом, я говорю не только о человеке, я говорю о всем том, что создал Господь; к этому я опять-таки вернусь В катихизисе святителя Филарета говорится, что Бог — Существо “вседовольное”. На русском теперешнем языке это звучит странно, будто Он “доволен всем”. Но не в этом дело. Вседовольный на славянском языке значило, что у Него нет ни в чем недостатка, что Он есть полнота и обладает всей полнотой, что ничего к Его бытию нельзя прибавить: Он — все. И когда Бог решает сотворить мир и, в частности, человека, мир, который Ему никогда не изменит, но который будет увлечен в несчастье и во зло человеческим отпадением, когда Бог решает сотворить мир, Он решает создать целый мир вещества и существ, с которым Он разделит все, что у Него есть, все Свое бытие, все Свои глубины, всю Свою неизреченную красоту, решает, что Он положит печать на все, что Он создал, такую печать, которая все делает родным Ему. Я вам уже цитировал слова отца Евграфа Ковалевского, сказанные много десятилетий тому назад, что когда Бог глядит на человека, Он не останавливает Своего взора на зле и на недостающем в нем, потому что для того Сын Божий стал человеком, чтобы искупить человека, исцелить человека, вернуть его к той полноте бытия, к которой он призван. Он не глядит также на добродетели наши (говорил отец Евграф), потому что добродетелей-то у нас так мало, да и добродетели не наши, потому что все добро, что в нас, это дары Божии; но Он есть глядит в глубины нашего естества, в те глубины, где отпечатлен Его образ, в те глубины, где этот образ живет и трепещет тем дыханием Божиим, которое Он вдохнул в нас.
Эта связь между Богом и человеком не прерывается никогда. Грех, зло Бога не могут победить. Хотя человеческий грех и зло внесли и продолжают вносить и еще могут внести трагедию в мир и в первую очередь трагедию отпадения и отчуждения от Самого Бога, но Бог нам все дает, Он всего Себя нам дает. Мы можем Его принять и можем не принять, но дар нам предложен, и больше того, дар нам приобщен. Как я уже сказал, Священное Писание нам говорит о том, что Бог Своих даров никогда не отнимает.
Вспомните рассказ о блудном сыне. Блудный сын отказался от отца, ушел вдаль, прожил беспутной жизнью, и когда он дошел до дна и увидел, что ничего у него нет, он вспомнил про отчий дом и решил вернуться. И по дороге он готовит исповедь: Отче! Я согрешил на небо и перед тобой, я недостоин называться сыном твоим, прими меня, как одного из твоих наемников… Если вы внимательно прочтете, что дальше идет, вы увидите, что этот сын в лохмотьях своих идет к отчему дому. А отец? Отец, вероятно, каждый день и не раз выходил и стоял перед своим домом, глядя вдаль в надежде, что увидит возвращающегося сына. И вот вдруг впервые он его видит. И что нам говорит Евангелие? Отец не ждет, чтобы сын пришел, преклонился перед ним, просил прощения, исповедовал свою греховность, он спешит к нему, обнимает его, держит в своих объятиях. И сын начинает свою исповедь: Отче, я согрешил против неба и перед тобой, я недостоин называться твоим сыном… Но тут его отец останавливает. Потому что да, этот сын согрешил, отвернулся от неба и от отчей любви, он права не имеет называть себя сыном: он это право продал; но наемником он быть не может. Он может быть недостойным сыном, падшим сыном, греховным сыном, но он не может быть достойным наемником.
И дальше так явно из рассказа, правда, не из всех переводов. Когда отец обращается к слугам и говорит: принесите первую одежду, постоянно, даже отцы Церкви, толкуют это так: принесите самое прекрасное, что у нас есть в доме, пусть он наденет самую прекрасную одежду, чтобы он вошел в дом во славе. Я думаю, что это не так. Это моя догадка; мне думается, что когда отец говорит о “первой” одежде, он говорит о той одежде, которую сын сбросил с плеч презрительно, когда уходил из отчего дома, наряженный, в город. И отец ее подобрал; это одежда сыновства его; и отец ее, верно, не раз держал в своих объятиях, дышал ею, прижимал к сердцу своему. И когда сын вернулся, он его не нарядил в самое лучшее, что можно было найти в доме, он ему сказал: одень ту одежду, которую ты носил до падения своего. Одень эту одежду. Прошлого больше нет: ты вернулся к исходной точке, ты одет в сыновнюю одежду… И начинается новая жизнь, укорененная в прошлом. Отец все ему дает как сыну. И то же самое бывает с каждым грешником кающимся. Если грешник кается, он возвращается к отцу в отчий дом и облекается в первую одежду, в одежду сыновства.
И Отец, Бог наш, сотворил целый мир, который был сотворен совершенным, без пятна и порока, но который человек своим грехом оторвал от Бога, осквернил, изуродовал и который Христос пришел вернуть к Отцу. Здесь надо сделать несколько различений, в зависимости от того, говорим ли мы о сотворении остального тварного мира или человека. Начнем с тварного мира, с вещественного как бы мира, с мира видимого и невидимого. Потому что мы знаем теперь, что не только видимое существует, но существует столько нам невидимого: цвета, которые мы не видим, звуки, которые мы не слышим, и многое-многое другое. То, что я скажу сейчас, это попытка понять и попытка выразить нечто о сотворении. Оно в значительной мере основывается на писаниях не отцов только, но и разных мыслителей, которых я соберу сейчас в несколько образов.
Прозвучало Слово. Современная наука говорит о big bang: о том, что началось все с того, что загремело нечто, и от этого громового звука все началось. Но мы знаем также, что и неслышимые звуки могут сотрясти целый мир. Несколько десятков лет тому назад была устроена в американском городе лаборатория, которая изучала неслышимые звуки, и вдруг оказалось, что когда она стала производить эти звуки, большие здания вокруг лаборатории начали трещать и качаться. Никто их слышать не мог, никто не мог их воспринимать, но в них была такая непостижимая сила, что они могли разрушить человеческие здания. Поэтому речь идет не о том, чтобы звук был громогласный или нет. Здесь речь о том, что Бог сказал: Приди! Ответь на Мою любовь, родись из ничего, Я тебя жду, отзовись, приди!.. И от этого звука, от этого призыва Божия начало появляться небо и земля.
Один английский писатель говорит о том, что когда прозвучало это может быть неслыш(ан)ное слово, все задрожало, и от звука родился свет, и свет начал разбиваться на краски, и цвета начали сгущаться и превращаться в материю. Он описывает картину, написанную не существовавшим художником. Льется на полотно свет, но он льется ниоткуда, не из одного угла картины, а непостижимым каким-то образом он льется везде, вся картина осиянна светом. И этот свет превращается в цвета, — в цвета радуги, а за ними еще те цвета, которые нам непостижимы; и эти цвета сгущаются, как я только что говорил, и вдруг созерцатель видит, что эти цвета превратились в бревно, бревно в дерево, дерево расцвело, и начался целый мир сотворенного.
Мы не знаем, как совершилось творение, но такое представление, мне кажется, нам открывает если не историю творения, то какой-то доступ к тому, что да, Божия любовь излилась зовом, этот зов стал светом (и мы знаем из Священного Писания, что Христос является не только Словом, но что Он есть Свет, просвещающий всякого человека, грядущего в мир и просвещающий все, пронизывающий все); и создается мир.
И в начале книги Бытия нам говорится, что мир был хаосом. Когда мы говорим о хаосе в нашем современном страшном порой мире, мы думаем о разрухе, мы думаем о разбитом бомбами Дрездене, о том, что совершается, когда извержение лавы из вулкана, и т.д. Но не в этом сущность хаоса. Хаос — не разрушение той гармонии, которая уже существует; изначально хаос был совокупностью еще не раскрывшихся возможностей, которые были заложены Богом в Свою тварь. Создано было небо, создана была земля, созданы были моря, но еще не было светил на земле, хотя сиял свет Божественный; и земля еще ничего не произросла, и море еще ничего не дало. Этот хаос, о котором говорит Священное Писание, это совокупность всех еще не раскрывшихся возможностей; и над этими возможностями как бы как ветром дует присутствие Святого Духа. Слово Божие вызвало к бытию все возможные, потенциальные формы бытия, но Дух Святой дышит над ними и призывает эту тварь как бы себя создать, потому что Бог создает тварь свободной, Он создает тварь способной быть самой собой, Он не насилует ее. И Дух Святой дышит над этой тварью, и постепенно эта тварь начинает приобретать формы, приобретать образ, и Божественные энергии, то есть сила Божественная постольку, поскольку она может быть воспринята тварью, пронизать тварь, пронизывает постепенно все Богом сотворенное; и постепенно возрастает, рождается все, что постепенно родилось, но в полной красоте, в полной гармонии до момента, когда падение человека не разрушит эту красоту.
И в какой-то момент Бог берет глину, пыль земную, и из нее творит человека. Почему, в чем тут дело? Потому что человек Богом призван быть вождем всей твари в богопознание и в полноту своего бытия, в полный расцвет своего бытия, и для этого человек должен быть сродни всей твари, всему. Он не самая совершенная обезьяна в том смысле, что тогда он был бы сродни только некоторым тварям. Как пыль земная, как глина, о которой говорит Священное Писание, он сродни всему созданному: земле, и небу, и солнцу, и луне, и звездам, и ветру, и растениям, и животным, которые все вызваны к бытию действием Святого Духа и призывом Христа Спасителя, Сына Божия, Слова Божия. И потому что он принадлежит ко всякой твари, он сродни всякой твари, всякая тварь в нем себя может узнать, — как всякая тварь позже узнала во Христе себя самоё исцеленной, достигшей до совершенства.
Здесь речь не о совершенстве идет, потому что человек, Адам и Ева еще не достигли своей полноты. Как говорит кто-то из отцов, и не один, в начале человек был невинен, и его задача была в том, чтобы вырасти в святость. Он был невинен в полной чистоте своей тварности и приобщенности к дыханию Божию и в способности воспринять Духа Святого и в возможности для него быть в свое время местом воплощения Сына Божия.
И вот человек для всей твари был призван быть вождем, потому что ему была дана приобщенность к Богу, дыхание Божие в нем было положено и никогда не отнималось. И он познавал Бога непосредственным образом, как никакая тварь в полноте не могла Его воспринять. И он должен был вести тварь от одной меры в другую, так, чтобы вся земля, все небо, все Богом сотворенное приобщилось Богу, было пронизано Божественной благодатью Святого Духа и после Воплощения было приобщено тайне Воплощения Сына Божия. Чтобы вся тварь земная, глядя на Христа, видя Его тело, Его телесность, с изумлением могла сказать: “Ведь это я!”. “Это я” не в том смысле, что каждая тварь и все твари являются Сыном Божиим, но в Его телесности всякая тварь могла узнать себя приобщенной к Богу. Мне трудно это объяснить, я не умею это объяснить, но я могу вам вот что сказать (к этому опять-таки мы вернемся).
Когда Адам увидел перед собой Еву, он воскликнул: это плоть от плоти моей, это кость от костей моих… И тут все переводы невозможны, потому что они ничего не говорят. Но еврейский текст говорит: я — иш, а это — иша. В переводе надо было бы сказать: он и она, мужское и женское, или сказать иному: это я — это ты. И другое лицо ответило бы: да это ты — это я. Но в этом “ты” и “я” не есть различение между двумя лицами, которые как бы чужды друг другу. “Ты” это “я” поставленный перед собой. Когда Адам увидел Еву, он на нее посмотрел и мог сказать: теперь я себя вижу, но, Боже! — я не подозревал в себе такой красоты, такого величия! Это моя дивность, которую я вижу перед собой; и Ева так же воспринимала Адама.
И так вся тварь под руководством человека должна узнать Христа и вырасти в неизвестную нам полноту, о которой говорит апостол Павел, что придет время, когда Бог будет все во всем, когда мы познаем Его так, как мы Им познаны, когда вся тварь соединится с Творцом силой, действием Святого Духа и приобщением через человечество Христа к творческому и спасающему Слову Божию.
И человек поставлен быть вождем всей твари. В английском, в немецком, в русском переводах говорится, что человек послан властвовать, управлять, править. Да, это правда после падения, но изначально человек был призван сам врасти в полную меру святости и единства с Богом и вести всю тварь в это единство. Падение этому положило конец; человек потерял свой путь и уже не может вести тварь к полноте; но Сын Божий стал сыном человеческим и Он изначально трудится над тем, чтобы то, что стало невозможным человеку, рано или поздно вновь стало возможно, и что в Нем кончик найти!!
Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007; «Спасение мира».
«Спасение мира». – М.: «Медленные книги», 2018