Мужчина и женщина в тварном мире. Часть 5

В прошлой беседе я остановился на том, что после падения вся история развивается уже не в свете Божием, но в сумерках, в полутьме, где все становится двусмысленным, призрачным, где вещи не всегда предстают такими, каковы они есть. И в то же время мы знаем из Священного Писания, из начала Евангелия от Иоанна, что свет светит и во тьме и, что хотя тьма не может принять свет, она не может и погасить его (Ин 1:5). Есть китайская пословица, что вся тьма мира не может погасить самой малой свечки. И вот мы живем в мире, в котором присутствуют тьма и свет. Продолжая эту аналогию, можно сказать, что там, где есть источник света, тьма пронизана этим светом. Мы, может быть, неспособны признать это, почуять это нашими чувствами, но одно совершенно точно: где есть самомалейший источник света — там тьма неполная уже. И этот источник света существует. Он существует на всех уровнях.

Бог не оставил мир. Люди, возможно, потеряли Бога из вида, могут быть неспособны на общение с Ним в свободе всесторонней встречи, совершенной самоотдачи Бога и человека в этом общении. Но Бог здесь. Он здесь, и это можно уловить многообразными путями. В первую очередь, в Священном Писании, где описано время после падения, мы видим, что Бог открывает Себя. Он открывает Свою Личность так, что человек, неспособный прорваться к Нему, встречается с Ним на своем собственном уровне.

Мы видим, что у патриархов, у судей и у святых всех времен есть знание о Боге. И это знание о Боге является в основном тем, что Сам Бог заявляет: Я есмь Сущий, Я — Тот, Который есть (Исх 3:14). Это предел того, что можно сказать о Боге помимо тайны приобщения, когда знаешь так, как ты познан. И это присутствие Бога, невидимое, подчас едва уловимое, подкрепляется обещанием со стороны Бога и тоской со стороны человека. Потеряв Бога, человек ранен голодом, ранен жаждой. Он как бы содержит в себе пустоту такую глубокую, такую бездонную, что ничто не может ее заполнить, кроме Бога. И это создает и укрепляет тоску, жажду, голод, иногда отчаяние, когда человек кричит к Богу: приди! Приди, Господи! О, как долго, Господи, как долго!..

Но есть и обетование. Господь не оставляет Свое творение, и мы неоднократно можем уловить это присутствие. Оно может быть, как бы подчеркнуто словами Исайи пророка, кажется, в 7-й главе его пророчества, когда в Божие собственное имя он обещал, что родится ребенок и, что имя этого ребенка будет Еммануил (Ис 7:14). «Еммануил» по-еврейски означает «с нами Бог», «Бог посреди нас». Это обетование, которое оправдывает тоску, но есть тоже реальное присутствие. Как часто мы видим в Ветхом Завете провидца, пророка, святого, который встречается с Богом лицом к лицу или касается края одежды Его, и возглашает: увы, я видел Бога, я должен умереть! (ср. Исх 33:20). Так восклицают несколько святых Ветхого Завета.

В некоторых отрывках мы тоже видим это присутствие Божие, непостижимое, за пределом понимания. Вспомните рассказ о юношах, брошенных в печь огненную царем Вавилонским. Царь приходит, чтобы посмотреть, как они гибнут в пламени, и восклицает: что это? Не бросил ли я троих людей в цепях в пещь огненную? И вот я вижу четырех, свободных от оков, и один из них — Сын Божий? (Дан 3:91—92).

Есть также чувство уверенности, что Бог придет и встанет рядом с человеком для его спасения. В 9-й главе книги Иова мы слышим, как Иов восклицает из глубины своей муки: где тот, который встанет между моим судьей и мной? И в одном тексте прибавлено: кто положит свою руку на свое плечо и на мое плечо (Иов 9:33)? Кто — тот, который пойдет на этот шаг, займет место в сердцевине конфликта между Богом и человеком? Кто, согласившись быть между двоих, в точке, где сосредоточено все напряжение конфликта, прострет свои руки, положит свою руку на плечо Божие и на плечо человека, удержит их вместе и соединит их? Это было сказано за столетия до Воплощения, и в то же время это было видение вещей грядущих.

Так, Бог присутствует. И Дух Божий дышит, продолжает дышать и в Ветхом Завете и даже вне его. Благодать Божия простирается повсюду, достигает пределов истории, пределов человечества на протяжении веков. И таким образом, познание Бога, которое стало актом тоски и которое также коренится в Божественном обетовании, находит выражение в двух вещах. Это, с одной стороны, вера, что означает — доверие Богу, несмотря на все трагедии мира, несмотря на все, что случается, несмотря на чувство мира осиротевшего, брошенного, мира, который стал темным и страшным, — вера как уверенность, что Бог пребывает верным и что поэтому человечество, мир поддерживается Его присутствием, Его заботой, Его провидением. И, с другой стороны, послушание, верность Божиему слову и верность тоже тому, что Бог вложил в сердца и жизнь людей. Послушание Его слову в Ветхом Завете, в заповедях, во всем, что было передано святыми Божиими, подвижниками духа людям, но тоже и послушание закону Божию, запечатленному, по слову апостола Павла, в сердцах людей (Рим 2:15), закону Божию, вписанному в нас, потому что это закон нашего существа, закон нашего существования, потому что это единственная сила, которая движет нами согласно нашему призванию. Описание этого вы можете найти в 11-й главе послания к Евреям.

Так что здесь взаимосвязь между Богом, которая, с одной стороны, покоится на уверенности, а с другой стороны, пребывает в сумерках. Это больше не непосредственное ви{‘}дение: можно видеть только через затемненное стекло — но можно видеть (1 Кор 13:1). Есть знание, и знание опытное, потому что опыт веры не есть просто доверчивость наивности. В писаниях святого Макария Египетского есть отрывок, где он старается описать момент, когда опыт становится верой. Он говорит, что вначале мы проходим через личный, прямой опыт присутствия Божия, мы касаемся края Его ризы. Так или иначе, мы становимся уверены в Его существовании, Его близости, Его величии, Его святости. Мы исполнены Божественным трепетом, мы склоняемся до земли и преклоняемся перед Ним. Но затем этот момент проходит. Опыт больше не настоящий, не непосредственный, но уверенность, что это было, что событие было опытно пережито, остается с нами. Это замечательное описание, потому что нет такой вещи, как слепая вера. Есть вера, уверенность, да, но она всегда коренится в чем-то. Это «что-то» может быть, очень исключительно мощным опытом, как, например, опыт апостола Павла на пути в Дамаск (Деян 9). Это может быть нечто плавное и нежное, как глас хлада тонка вечернего ветерка, о котором говорит пророк Илия (3 Цар 19:12). Это может быть прикосновение к краю Его ризы (Мк 6:56), но есть рядом с нами кто-то, кто знает больше и говорит нам, чья это риза, и что это прикосновение может означать в нашей жизни. И есть, в пределе, Божие собственное слово, слово Бога, говорящего о Себе и говорящего нам то, чего никто не может знать, кроме Него.

Но есть также и присутствие Святого Духа. Я упомянул тихий, спокойный, тонкий голос, который касается нашего сердца, освежает нас, дает нам абсолютную уверенность. Не тот ли это голос, о котором Господь говорил Никодиму, когда Он сказал, что Дух дышит, где хочет (Ин 3:8)? Мы не знаем, откуда Он приходит и куда уходит, но одно мы знаем, наверное: что нас освежило, обновило дыхание Духа, которое достигло до нас. И опять, этот опыт может быть очень простым, незатейливым опытом внутри нас — это внутренний стон, тоска, внутренний плач: приди, приди, Господи, не закосни! Доколе?.. Или это может быть (и это касается не только Нового Завета, но также, например, Осии пророка) крик к Богу, когда осознаешь, что Он — наш Отец. Это — зов к Тому, Кто любит, Тому, Кто спасает, Тому, к Кому мы можем обратиться и, Который никогда не отвернется от нас.

И вот даже до Воплощения есть чувство, что Бог посреди нас. Воплощение делает Бога осязаемым, видимым. Воплощение дает Богу человеческое лицо и человеческое имя, но Он таинственно присутствует на протяжении всей истории. Его образ начертан в каждом из нас, веруем мы или не веруем. И этот образ является движущей силой, которая созидает нашу судьбу и наше становление, верующие ли мы или неверующие, потому что во всех нас запечатлен этот дивный образ Божий.

Но сумерки также распространяются и на взаимоотношения человека и окружающего мира. Я уже процитировал вам слова Божии, страшные слова после потопа, когда Ною говорится, что все твари даны ему в пищу: они будут в пищу вам, вы будете им в страх (Быт 9:2—3). И раньше, не сказал ли Бог Адаму, что потому что тот отвернулся от Бога, потому что тот больше не может общаться с тварным миром в Боге и через Него, мир теперь впадает в состояние бедствия и уже не способен принести человеку все, что мог принести в акте самоотдачи, акте любви. Человек должен будет обрабатывать землю, а земля будет взращивать терния и волчцы, и работать будет должен человек в поте лица своего (Быт 3:17—19). И мы видим это на протяжении истории. Мы видим потоп. Мы видим весь распад и раздробление мира, за что мы теперь активно ответственны. Мы сейчас ощущаем это в такой мере, в какой не могли ощущать еще несколько столетий назад. Мы разрушаем мир Божий, и мир Божий отвращается от нас, восстает на нас и несет нам трагедию в ответ на нашу утрату Бога, и утрату общения с миром в мудрости Божией и святости Божией.

Кроме того, сумерки простираются и над человеческими взаимоотношениями. Я уже это упоминал. Я только укажу еще на одну или две вещи. Адам и Ева, когда они впервые встретились, видели друг во друге откровение самих себя и в то же время радикальную инаковость, которая делает любовь возможной. После падения это пришло к концу. Они больше не видят один другого как alter ego, но как alter противоположный ego, «другой» противоположный «мне». И они обнаруживают свою наготу. Кажется, святой Григорий Нисский, комментируя отрывок Ветхого Завета, где мы читаем, что Господь Бог сделал Адаму и Еве одежду кожаную и одел их, говорит об этом, что в начале человек обладал человеческой физической природой, похожей на ту, которая описывается у воскресшего Христа. С падением наступает непрозрачность, отяжеление, и человек становится пленником ограниченного состояния как души, так и тела.

В других категориях можно сказать, что в момент их создания, возникновения Адам и Ева были двумя личностями, persona. Теперь они стали индивидуумами^[1]. Невозможно противополагать одно другому абсолютно в том смысле, что индивидуум продолжает обладать свойствами личности. Они не теряют образа Божия. Они не перестают быть тем, чем Бог сделал их. И в то же время случается нечто трагичное. Когда мы хотим описать личность, мы можем знать личность только через причастность ей. Когда же мы думаем об индивидууме, мы можем описать индивидуума через свойства, общие всем индивидуумам, но которые сгруппированы специфическим образом, позволяющим опознать одного от другого. И внутри этого индивидуума, которого можно противоположить другому, которого мы узнаем по контрасту, по противоположности, есть личность, но надо иметь глаза, чтобы прозреть сквозь непрозрачность в глубину.

Вы помните, что в одной из наших бесед я привел отрывок из книги Чарльза Уильямса, где женщина, свободная от своего тела, смотрит на реку Темзу и видит ее сначала как слой грязной, тяжелой, жирной, отталкивающей, противной воды. Но потом, глядя глубже и глубже, эта женщина открывает все более светлые и светлые слои воды, и в сердце ее — чистую воду, а в сердцевине этой чистой воды, словами Чарльза Уильямса, воды, которые Христос дал самарянке (Ин 4)^[2]. Это того рода зрение, которым надо обладать, чтобы сквозь непрозрачность индивидуума прозреть тайну личности и быть способным не только общаться, но и быть причастным. Но даже внутри личности существуют раздробленность, разлад. Мы все знаем, как наше сердце, наш ум, наша воля, наша плоть находятся в постоянном конфликте друг с другом. Короче, можно привести слова апостола Павла: зло, которое я ненавижу, я делаю, добро, которое люблю, я не делаю (Рим 7:15—25). Не есть ли это результат той разбитости, которая является нашим уделом?

Когда мы думаем о взаимоотношении, описанном словами третьей главы книги Бытия (Быт 3:16), мы видим, что между Адамом и Евой устанавливаются взаимоотношения, при которых мужчина властвует над женщиной, а женщина тяготеет к мужчине. Но если подумать о ситуации, в которой мы все находимся, — не правда ли, что в мужчине есть властвующее начало, но в женщине не только тяготение, но и способность победить мужчину, способность покорить и подчинить мужчину. И это взаимоотношение с обеих сторон есть результат падения. Мужчина и женщина не были созданы, чтобы одна покорялась, а другой командовал. Вот цитата из Стюарта Милля на тему подчинения женщин: «Неравенство прав между мужчинами и женщинами не имеет другого источника, кроме как закон сильнейшего. Было ли когда-либо господство, которое не казалось естественным для обладавшего им?». И чувство несправедливости этой ситуации не есть современное явление. Оно зародилось очень и очень давно. В сочинениях французского писателя Монтеня есть отрывок, очень ярко это выражающий: «Я говорю, что оба, мужчина и женщина, вылеплены из одной и той же формы. За исключением образования и обычая нет разницы между ними. Платон призывал их без различия к сообществу во всех науках, упражнениях, задачах и функциях войны и мира в своем государстве». Мы должны помнить, что положение, в котором мы находимся в мире и в какой-то мере — нет, в огромной мере — в Церкви, есть результат падения.

Изначально существует разрушительное взаимоотношение, и это разрушительное взаимоотношение есть результат страха, обид и желания подавить то, чего боишься. Это мы находим и в христианском обществе, и вне его. И поэтому для того, чтобы понять взаимоотношение мужчины и женщины в Церкви, надо вернуться назад, к началу Бытия, как я попытался сделать, потому что только там мы можем найти подлинное взаимоотношение, каким его возжелал Бог.

С Воплощением это взаимоотношение должно быть восстановлено. И оно не восстановлено отчасти потому, что мы принадлежим миру двусмысленности, миру греха, сумеречному миру. Но наш долг как христиан трудиться над восстановлением человечности между мужчиной и женщиной и между всеми частями общества. Вслед за апостолами, вслед за апостолом Павлом мы говорим, что Христос — новый Адам (1 Кор 15:45). Из всего, что мы читали и говорили об Адаме, вполне ясно, что Адам был sum total всего человечества, в котором от начала и до дня, когда Ева родилась от него, когда он достиг зрелости, сделавшей это возможным, содержались оба начала: женственность и мужественность.

Я думаю, что невозможно не согласиться, что, то же верно и о Господе Иисусе Христе. Святой Григорий Богослов говорит, что то, чего Христос не взял на Себя, того Он не спас^[3]. Если Он не всецелый человек, содержащий всю тайну мужчины и женщины, то только та доля человечности, которую Он принял, может надеяться на спасение. Если во Христе мужчина и женщина не составляют вместе всецелую тайну человечества, то лишь часть человечества спасена, а другой просто не существует. И с этим мы не можем согласиться, ни в каком случае, особенно когда думаем о Божией Матери и о воплощении Господа нашего Иисуса Христа, потому что именно из сумерек постепенно возникает та святость, та совершенная самоотдача, которая делает возможным для Сына Божия стать Сыном человеческим. Когда мы читаем в Евангелии от Луки или в Евангелии от Матфея родословную Христа (Мф 1:17; Лк 3:23—38), то ясно делается, что среди Его предков были святые, но были также и люди, о которых сомнения нет, что они были грешниками. И вместе с этим в них было нечто, что делало возможным не прервать линию, что не препятствовало родословную линию привести от Адама, от первого Адама ко второму Адаму через Матерь Божию. И тут мы находим то, о чем я уже упоминал: тоску по Боге, веру, то есть доверие Ему, борьбу, очень часто недостаточную и безуспешную, за то, чтобы выполнить Его волю, самоотдачу Ему, какой бы несовершенной она ни была, но всецелую в своем намерении. И даже грешники Ветхого Завета, являющиеся частью этой родословной Христа, не могли приостановить потока, который от Адама вел к Божией Матери. Поколение за поколением готовили плоть и душу, человеческую плоть и человеческую душу Христа для Воплощения. И шаг за шагом это утончавшееся человечество приближалось все больше и больше к Марии, Матери Божией, чтобы однажды завершиться в Ней. В Ней все человечество облеклось в свою тоску, свою веру, свое послушание, свою верность и свою способность совершенной самоотдачи и отдало себя Богу так, чтобы Бог мог отдать Себя человечеству.

В одном из своих сочинений святой Григорий Палама говорит, что Воплощение было так же невозможно без согласия Божией Матери, как оно было невозможно без положительной воли Отца. Это — всецелое, свободное сотрудничество без принуждения. Это был дар Себя со стороны Бога и всецелая отдача Себя со стороны Божией Матери. И когда мы думаем о человечестве Христа, то это человечество — Мариино, а Божество Его — Отчее. И, может быть, слишком смело так сказать, но я очень глубоко это переживаю: когда во время Литургии мы стоим перед освященными Дарами, хлебом и вином, ставшими Телом и Кровью Христа, мы предстоим Мариину человечеству, которое есть человечество Христа. Вот почему сразу после освящения Даров мы провозглашаем: Особенно же о Пресвятой, Пречистой, Преблагословенной и славной Деве Марии, Приснодеве и Матери Божией… Мы созерцаем тайну Воплощения, но итог всего человечества до Нее — Ее человечество, утонченное, совершенное и в конце отданное и посвященное Богу.

И когда мы думаем о родословной, может быть, мы можем думать в категориях хлеба и вина, принесенных для освящения. Сначала это пшеница, которая растет из земли, той земли, которую грех человеческий предал во власть противника, предал так, что она больше не обладает дивной свободой тварей в Боге. А теперь вера человеческая берет немного от этой пшеницы и приносит ее в дар Богу, освобождает ее от рабства, возвращает ее Тому, Кто есть свобода всякой твари, и делает из нее хлеб, который называется Агнцем. И в этот момент он подобен деревянной доске, на которой будет написана икона. Затем приносятся молитвы, и из этого хлеба вырезается куб, который должен проображать Христа-Краеугольный Камень, Христа-Скалу, Христа Сына человеческого и Христа Сына Божия. И он заколается. И в этот момент он действительно становится иконой Воплощения Сына Божия, ставшего Сыном человеческим, распятым и закланным за спасение мира. Затем его полагают на престол, и он приносится Богу по-новому, приносится, предлагается Богу с молитвой, чтобы Дух Святой преложил, превратил этот хлеб в Тело Христово. И Дух Божий снисходит на него, и то, что было иконой, становится самой реальностью, воплощенным Христовым присутствием. Это, может быть, образ того, что мы можем видеть в родословной Христа: как человечество постепенно освобождает себя от собственного же предательства, приносит себя Богу, как дар, принимает заклание, чтобы стать свободным от рабства, и затем силой Святого Духа преображается и становится Церковью.

В следующий раз я хочу говорить с двух разных точек зрения о Церкви и о наших взаимоотношениях внутри Нее, о Церкви как идеале, как том, что она есть, и также как о реальности: исторической, трагической, мучительной, очень часто уродливой реальности, и о проблеме человеческих взаимоотношений, особенно мужчины и женщины внутри Церкви, на фоне того, что мы знаем и исповедуем о Матери Божией.

Ответы на вопросы

Почему Ева отозвалась на голос соблазнителя?

Думаю, в том, что вы говорите, интересно обозначена связь между змием в раю и Благовещением. Сатана, чьим образом является в раю змий, назван «обвинителем». А Святой Дух во многих переводах называется «Заступником». И это очень интересное соотношение. Это не единственный способ описать того и Другого. Diabolos — тот, кто сеет рознь. Он убийца, он лжец, он же и «клеветник», и мы видим его в образе, в роли врага-обвинителя в рассказе об Иове. Он предстает перед Богом и клевещет на Иова, будто тот праведен лишь потому, что это ему выгодно. Разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его? (Иов 1:9—10). На другом конце мы видим Духа Святого. Дух Святой — Защититель в том смысле, что Он Тот, Кого призывают в конфликтной ситуации и Кто встает за вас, Он — ходатай, «уполномоченный», хотя все эти слова никуда не годятся. Он — Тот, Кого призывают на помощь и Кто воздыханиями неизреченными (Рим 8:26) взывает к Богу, Он — Тот, Кто учит нас называть Бога Отцом, Он — Тот, Кто, по переводу Моффата, созидает в нас познание Христа и Его образ. Так что Он на самом противоположном конце шкалы.

Первая Ева заговорила с обманщиком, лжецом, сеющим рознь, который, совершив свое дело, становится обвинителем. А на другом краю мы видим Святой Дух, Который учит нас, побуждает нас, помогает нам взывать к Богу и содействует становлению образа Божия в нас. С другой стороны, как вы знаете, слово, употребленное в Новом Завете, может быть переведено по-разному. «Утешитель» — что это значит? Утешитель успокаивает нас в нашей разлуке со Христом, Который для нас, христиан, есть или должен быть нашей любовью, Тем, к Кому мы устремлены, Кто наш Спаситель, к Кому мы обращены благодарностью, Кто наша Радость. Вы наверно помните слова апостола Павла: Жизнь для меня — Христос (Флп 1:21). Он же — Тот Утешитель, Который подает силу, помогает нам в борьбе, помогает остаться верными, быть послушными не рабски, а творчески. И наконец, Он Утешитель в том смысле, что в сумерках истории Он уже дает нам радостную уверенность веры, зачаточного, еще несовершенного познания Христа и через Христа — познания Отца. Так что, да, вот два полюса, и как замечательно, что то и другое может быть выражено одной простой парой слов: один — обвинитель, Другой — Защитник.

Теперь о Еве. Ева получила свое имя, потому что, как говорит Ветхий Завет, она матерь всех живущих (Быт 3:20). Одно из возможных толкований еврейского слова, от которого оно происходит, — «жить». Она — источник жизни в том смысле, что в мире новой твари она как бы плодородная почва, которая приносит богатый плод. И к этому невозможно прийти логическим путем, проводя параллель: первый Адам появляется первым, за ним — Ева. В Новом Завете первой является Ева, Адам — вслед за Ней. К этому невозможно прийти на словах, но я не стану повторять то, что уже сказал о рождении Евы, о появлении Евы из Адама. Но она — та, которая приносит жизнь. Матерь Божия — Та, Которая вводит в мир вечную жизнь. Естественная жизнь уже была, и больше, чем естественная, потому что не существует «естественной» жизни в отдельности от жизни, в которой участвует Бог. Но жизнь, согласная с законами природы, продолжалась. Рождались дети, совершались браки и т. д. Но — Она приносит в мир вечную Жизнь воплощенную. В этом смысле Она — Ева. Вот, боюсь, все, что я могу сказать об этом. Если можете продумать и подвергнуть критике сказанное — сделайте это!

Как индивид становится личностью? Я где-то прочитал, что индивид может обрести индивидуальную личность только через общину?

Я никогда не думал в таком порядке, так что постараюсь благодаря вашему вопросу вырасти. Я думаю, не существует ни индивида в чистом виде, ни личности в чистом виде в том смысле, что одно исключало бы другое. В каждом индивиде, в каждом из нас, кто является ограниченной личностью, непрозрачной для внешнего мира, неспособной свободно выходить во вне иначе как желанием, жадностью, голодом и т. д., есть личность, какой ее задумал Бог. В каждом из нас есть личность, несущая в себе образ Божий. Есть живой образ Божий в нас.

Теперь: я вовсе не уверен, что невозможно пробиться к личности через состояние индивида, потому что у нас столько примеров святых, которые уходили пустыню и, возрастая в Боге, постепенно преодолевали все ограничения индивидуального бывания, которое есть последний предел разделенности, после чего невозможно дробиться дальше, и становились личностью. И, однако, мне кажется, на это можно возразить, что это происходит тоже в терминах взаимоотношения, потому что когда вы соотноситесь с человеческой общиной вокруг вас, когда вы соотноситесь с Богом, ваша личность будет расти в рамках взаимоотношений, и постепенно будет преодолеваться состояние защиты, страха и самозамкнутости индивида. Это моя непосредственная реакция на ваш вопрос.

Нормально, чтобы быть в состоянии перерасти состояние индивида в личность, надо, чтобы кто-то признал вас как личность. Любого из нас признает Бог, но чтобы осознать это, требуется быть святым. Мы все любимы Богом, мы все признаны Богом, но насколько мы сознаем это до глубины бытия, насколько глубоко чувствуем? Зато все мы сознаем, признаны ли мы или нет хотя бы одним человеком, утверждает ли нас кто-то, одобряет ли. И здесь такое значение приобретают взаимоотношения в Ветхом Завете, в языческом мире, в Новом Завете. Это существенно, потому что только через признание и утверждение другим, через его внимание можно преодолеть собственную изолированность, внутренний плен, можно сломить стены, которые сам возвел или которые постепенно возникли вокруг нас от обстоятельств жизни, по которым нам пришлось защищаться, которые заставили нас искать убежища за стеной сада или в башне из слоновой кости. Но все мы признаны Богом и все можем — если только нам достанет способности, условий и мужества открыться Богу — начать двигаться в этом направлении.

Но немалая роль принадлежит, надо сказать, тем, с кем мы встречаемся, кто посмотрит на нас и скажет: «Ты меня не обманешь, ты не тот, каким кажешься снаружи, я вижу в тебе еще нечто». Я помню, отец Евграф Ковалевский в одной своей проповеди сказал: «Когда Бог смотрит на нас, Он не видит наши достижения или качества, которыми мы гордимся и которых может и не быть, но Он видит в нас Свой собственный образ во славе и неприкосновенности, готовый расцвести и все покорить».

Бремя, возложенное на Еву и на Адама, представляется разным по тяжести…

Я думаю, что основная трагедия одинакова для обоих в том смысле, что они знали друг друга как откровение самого себя и другого, и внезапно обнаруживают, что тот, кто был олицетворением полноты, исполнения, стал чужим, стал не-я. Возникло взаимное отчуждение и взаимное отвержение наряду с тоской по единству, которую каждый из них выражает по-иному. Да, есть властвование Адама, но есть и другой аспект. Не знаю, насколько я прав, но передо мной стоит вопрос: сколько в мужчине осталось страха перед женщиной. Ведь все младенчество и раннее детство мальчик во власти женщин: матери, няни, еще кого-то, и постепенно он вырастает из этого. Но я не уверен, что не остается в нем где-то страха подчиненности и что, когда он дорастает до силы и власти, он в первую очередь не защищается, а как средство защиты сам берет власть над женщиной, подчиняет ее, подавляет ее. Это может быть результатом страха, порожденного ранними годами полной зависимости.

Но есть и другой аспект: и в Ветхом Завете, и на протяжении всей истории мы видим великих женщин. Если взять Ветхий Завет — жены патриархов или Юдифь из одноименной книги и т. д. Но мы находим также элемент, который страшит мужчину: тот факт, что, отдавая свое сердце, свою привязанность той, кого он любит, он становится ограничен, становится пленником своей любви. Типичный пример, самый яркий — Далида. Ее историю рассказывают детям в абсурдном виде: Самсон носил длинные волосы, и в этих волосах была его духовная сила. Далида остригла его, и Самсон лишился силы (Суд 16). Но что мы забываем или неразумно не рассказываем детям: носить длинные волосы было знаком посвященности Богу, а то, что он позволил себя остричь, означало, что он согласился не быть всецело посвященным Богу, служить Богу только в удобных ему пределах. И в этом смысле Далида — трагедия. И многие мужчины, возможно, чувствуют, что такая-то женщина в их жизни — Далида в том смысле, что из-за нее мужчина не может полностью посвятить себя или Богу (что редко), или увлекающему его делу, которое составляет все желание, стремление, страсть его жизни. И тут, мне кажется, они должны очень серьезно обратить внимание на себя. Потому что одно дело — всецело посвятить себя Богу и совершенно другое дело — отвергнуть кого бы то ни было, Еву или Далиду, ради какого-то дела. Достаточно ли важно, значительно дело, чтобы ради него отвергнуть человека, исключить его, подавить или угнетать?

Женщина часто хочет, чтобы над нею властвовали…

Знаете, я хотел коснуться проблемы любви, просто часы подсказали мне: «Стоп, осталось три минуты, ты не уложишься». Но любовь — очень и очень сложная вещь, у нее свои градации и оттенки. Если подумать об Адаме и Еве, как они видели друг во друге полноту их общего существа, не друг друга, а именно общего, то любовь состоит в полном, радостном даре себя другому и взаимно, в одновременном со-участии. Это тот образ, который мы находим в Евангелии, когда Иоанн говорит в самом начале: И Слово было у Бога (Ин 1:1). Греческий текст говорит: προς τον Θεον, что означает «к Богу». Оно не было у Бога статичным образом, вся Его устремленность была к Богу, желание быть с Ним, это и есть акт любви.

Но любовь в нашем словоупотреблении и в нашем опыте часто нечто гораздо более слабое. Знаете, в разговорной речи мы употребляет одно и то же слово, когда говорим «я люблю Бога» и «я люблю клубнику со сливками». Я люблю человека — что это значит? Если вы помните книгу Screwtape Letters^[4], там старый бес пишет своему племяннику в письме: «Я не могу понять Врага (так он называет Бога). Он говорит, что любит людей — и дает им свободу. Вот я тебя люблю — это означает, что я хочу обладать тобою, хочу поглотить тебя, так чтобы вне меня тебя вовсе не осталось. Вот что я называю любовью». Это бесовская любовь, но до известной степени именно так мы любим друг друга: мы владеем теми, кого любим. Любовь очень редко дает любимому свободу, напротив, она создает связывающие отношения. Так вот, в Адаме и Еве была полнота свободы. В сумерках истории присутствуют все оттенки, которые я упомянул, и еще многие другие. И мы думаем о свободе (увы, я повторяю вещи, о которых некоторые из вас уже наслышаны по горло) как о способности делать выборы и держаться выбранного, что бы ни думали другие люди. Мы думаем о политических свободах, о независимости, об автономии. Но слово «свобода» (в английском языке) происходит от санскритского prya, что значит в глагольной форме «любить» или «быть любимым», а как существительное — «мой любимый», «моя дорогая». И это прозрение ранних времен: когда человечество стало выражать свой опыт в словах, свобода означала взаимоотношение любви, совершенной любви, которая освобождает другого, а не порабощает его.

Была ли сексуальность до грехопадения?

Если мы говорим о мужчине и женщине, двух существах мужского и женского рода, конечно, в каком-то смысле сексуальность была. Если подразумевать под этим беспорядочные отношения жажды, обладания, похоти и т. д., то я бы сказал — нет. Все писатели и отцы, кого мне довелось читать, хотя знания мои ограниченны, сказали бы: нет. В начале 4-й главы книги Бытия говорится: Адам познал Еву, жену свою (Быт 4:1). Я читал этот текст в раввинистическом переводе, сделанном в Америке, там употреблено другое слово — «опытно испытал», что говорит о сознательном акте. Но согласно писаниям отцов, это должно было быть взаимоотношением в экстазе, а не опытным испытанием одного другим; но это все, что я могу сказать.

Что означает выражение «ходить перед Богом»?

Это библейское выражение, и я помню, как Феофан Затворник в одном из своих писаний говорит: мы должны, каждый из нас, научиться стоять лицом к лицу с Богом. И когда мы научимся стоять перед Богом, мы можем начать ходить перед Богом, то есть не только стоять в созерцании, учась общаться с Ним, учась сообщаться, но, установившись во взаимосвязи с Ним, дальше мы можем двигаться, действовать не только под Его взором, что просто объективный факт, но в гармонии с Его волей и Его мыслями, по слову апостола Павла, приобрести ум Христов (1 Кор 2:16) и поступать соответственно. Разумеется, это — идеал.

Пер. с англ. Е. Майданович

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007.

[1] Ср., например: Лосский В. Н. Богословие и боговидение. М.: Издательство Свято-Владимирского братства, 2000, с. 284 и далее.

[2] См. прим. на с. 32.

^[3] Посл. к Кледонию, 3. Свт. Григорий Богослов. Собрание. творений в 2 томах. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1994, т. 2, с. 10.

^[4] Льюис К. С. Письма Баламута. Расторжение брака. М.: Fazenda «Дом Надежды», 2005, с. 105.