Дискуссия верующего с неверующим. Часть 4

Анатолий Максимович: Митрополит Антоний, я знал людей, которые станови­лись религиозными, потому что их мучил вопрос о возникновении зла; я также знал людей, которые разочаровывались в религии по этой причине. Первые чувствовали или приходили к убеждению, что понятия добра и зла не могли возникнуть сами по себе, что их должна была создать высшая сила; зачем существует добро, им бы­ло, конечно, ясно, а на вопрос о том, почему и для чего сущест­вует зло, они надеялись получить ответ от религии. Вторые, те, кто разочаровались в религии, приходили к убеждению, что она не дает ответа на этот вопрос: как сочетать существование все­могущего Бога, олицетворяющего добро, справедливость, с тем, что творится на земле; не только в области человеческих взаимоотно­шений, но и в природе, где тоже царят хаос, борьба и жестокость. Какой ответ даете вы на этот вопрос?

Митрополит Антоний: Это очень трудный вопрос в том отношении, что действи­тельно можно из одинаковых предпосылок придти или к вере или к сомнению. Мне кажется, что христианин даст приблизительно такой ответ: Да, Бог всемогущ; но Он создал человека свободным и эта свобода, конечно, несет за собой возможность и добра и зла, возможность отклонения от закона жизни или, наоборот: участия в этом законе жизни. И вот этот вопрос свободы является централь­ным, мне кажется, для проблемы добра и зла. Если бы Бог создал человека не способным на отклонения, он был бы так же не способен ни на что положительное. Скажем, любовь немыслима иначе как в категориях свободы. Нельзя себя отдать, когда нельзя себя отказать; нельзя человека любить, если это чисто механическое соот­ношение. Если не было бы свободы отказа, отречения, в конечном итоге, от возможности зла, то любовь была бы просто силой при­тяжения, была бы силой, связующей все единицы, но никак не соз­дающей между ними нравственное соотношение.

А.М.: Почему? Означает ли это, что зло существует для того, чтобы выделить добро в качестве контраста?

М.А.: Нет, я не думаю, что оно существует для этого, но где есть возможность одного, неминуемо встает воз­можность другого. Конечно, если бы мы были просто такие совер­шенные существа, которые неспособны сделать ошибочный выбор, зло было бы исчерпано; но как возможность оно все равно бы сущест­вовало.

А.М.: А допускаете ли вы то, что Бог, всемогущий Бог, забо­тится о людях, следит за судьбами человечества, помогает людям, следит за тем, чтобы на земле зло не восторжествовало?

М.А.: Да; в этом я глубоко убежден. И опять-таки, со своей христианской точки зрения мне Бог представляется именно не без­ответственным Богом, Который человека создал, одарил его этой ужасной свободой, которая может все разорить, и все раз­рушить, а потом — употребляя образы Ивана Карамазова — «ждет» где-то такое в конце времен момента, когда Он его будет судить и засудит за то, что он не так пользовался данной ему свободой. Таким Бог мне не представляется. Мне представляется Бог ответственный. Бог, Который создал человека и жизнь, но Ко­торый не только ждет в конце момента итогов. И самый предел этой ответственности, которую Бог берет за жизнь и за Свои поступки, за Свой творческий акт, это — Воплощение, это то, что Бог де­лается человеком, входит в историю и до конца погружается в ее трагизм, и где-то разрешает этот трагизм.

А.М.: Как, где Он разрешает этот трагизм?

М.А.: Он его не разрешает внешне, в том отношении, что на земле смерть продолжает косить людей; болезнь, страданье. Но от­ношение человека к человеку может стать глубоко иным; отноше­ние к собственному страданью может быть совершенно иным; отно­шение к страданью другого опять-таки глубоко изменяется от этого.

А.М.: Значит вы определенно, как христианин, отрицаете те­зис Вольтера, который примерно исходил из того, что Бог создал человека, снабдил его всем необходимым, в первую очередь разу­мом и затем счел Свою задачу выполненной: если люди будут руковод­ствоваться разумом, то все будет хорошо, если нет — то это их дело. Потому что это, по существу, довольно логичное объяснение; но вы, судя по тому, что вы только что сказали, это категориче­ски отрицаете.

М.А.: Да, такого Бога я просто не могу себе представить, по­тому что это был бы до того нравственно безответственный посту­пок, просто безнравственный поступок, который был бы, в ко­нечном итоге, основанием и причиной всего зла; и безответ­ственным, злым поступком, потому что — с какого права такой бог нас создает, нам же на горе, когда Ему от этого ничего не будет, да еще вдобавок будет когда-то где-то нас судить? Какой же это Бог?

А.М.: Вольтер не говорил, что Бог будет судить; он просто говорил, что Бог наделил человека всем необходимым, что Бог соз­дал изумительный механизм, структуру человека, а главное разум (М.А.: «Ну, да…») — почему же это безответственно и почему это было бы преступно?

М.А.: Анатолий Максимович, если бы этот бог создал такой замечательный механизм, то этот механизм не испортился бы так безнадежно; тогда значит бог, который строит этот механизм, про­сто ужасно плохой механик, никуда негодный. Если такой у нас бог, который даже механизм приличный создать не может, то, право, не о чем говорить.

А.М.: Но как вы объясняете себе тот факт, что Бог, с одной стороны, заботится о людях, а с другой стороны, на протяжении существования всего человечества, несправедливость, в основном, торжествовала над справедливостью. Сперва это объясняли так, что когда человеку приходится плохо, он в этом виноват сам, значит это наказание за какие-то его грехи. Затем это, по-видимому, людей больше не удовлетворяло, и тогда начали говорить о том, что Бог «испытывает» человека, что Он испытывает веру человека — это, конечно, Иов; а когда уже это больше не удовлетворяло, то пришло христианство, которое стало убеждать людей, что страдание — это нечто возвышенное. Вы согласны с такой, несколько упрощенной ха­рактеристикой развития человеческой мысли в этом направлении?

М.А.: Я согласен, только те объяснения, которые вы отодви­гаете в прошлое, как изжитое, я не до конца вижу изжитыми. Очень много зла, страданья, муки человеческой происходит от греха просто, просто от греха в том смысле, что если человек зол, он причиняет зло и страданье и, кроме того, он себя уродует, он сам делается жутким и перестает быть человеком.

А.М.: Но это совершенно ясно; речь идет о том, что справед­ливость торжествует над несправедливостью, другими словами, что плохо приходится тем, которые не являются уж такими страшными грешниками, а может быть даже и праведны.

М.А.: Я думаю, что справедливость в этом смысле была бы очень непривлекательна; если бы просто счастье, благополучие было немедленной наградой за добро, то добро было бы как нравст­венная категория обесценено, это был бы чистый расчет. Я думаю, что добро именно тогда делается добром, когда человек может устоять против несправедливости, против неправды, против страданья, и все равно не отречься от своего добра, от того, что кажется ему — или объективно является — добром. Если человек, скажем, щедр и бывает обманут, и, попробовав раз-другой быть щедрым, приходит к заключению, что это не стоит делать — то щедрость его довольно бедная. Вопрос в том, какова его отзывчи­вость. И во всех отношениях мне кажется, что добро именно испы­тывается, поддается пробе тем, что оно сталкивается со злом. Я не говорю, что это хорошо по существу; но, несомненно, человек вырастает в совершенно новое измерение, совершенно новое вели­чие, когда он способен встретиться лицом к лицу со страданьем, с ненавистью, с горем, с ужасами войны, и остаться до конца человечным и еще вырасти в большую меру, скажем, состраданья, по­ниманья, мужества, способности себя отдать и собой пожертвовать.

А.М.: Это все-таки несколько сложный процесс. Я совершенно, согласен, что конечный результат является желательным, но процесс его достижения очень сложный, это очень трудный путь: и как-то трудно себе представить, что этого нельзя было бы достичь проще. Но скажите: заботится ли Бог о судьбах человечества? Если да, то, как вы объясняете себе такое чудовищное явление, как, например, Гитлер, которое я лично считаю, совершенно исключительным явлением, потому что в этом случае даже не было сделано попытки оправдать злодеяния какими-то высшими, мнимыми этически­ми соображениями, а было сказано просто и ясно: мы хотим тво­рить зло. Как вы объясняете возникновение такого явления, если вы исходите из того, что Бог заботится о судьбах человечества?

М.А.: Во-первых, да — я убежден, что Бог заботится о судьбах человечества. Во-вторых, я думаю, что если есть свобода в че­ловеке, которая Богом ему дана, Бог уже не имеет права просто стать на пути и эту свободу изничтожить. В конечном итоге полу­чалось бы так: Бог вас делает свободным, в тот момент, когда Вы этой свободой пользуетесь не так, как Ему нравится, Он бы Вас приплюснул — и Вас бы не стало. И получилось бы, что может быть на земле было бы меньше зла – т.е. злодеев меньше было бы, Гитле­ра бы не было, того не было, сего не было,- а, в конечном итоге, самый злодей из злодеев оказался бы этот Бог, Который с одной стороны дает мне свободу, а в тот момент, когда я ошибаюсь на своем пути или схожу с него по какому-то безумию, Он же меня убивает за нее, уничтожает. Нравственная проблема оказалась бы, я бы сказал, еще хуже первой… И представляете себе тогда жизнь человека? Он бы жил, зная, что если он поступит нехорошо, Бог его уничтожит. Следующая стадия — так как Бог знает и может предви­деть вещи, то, как только у вас зародится злая мысль, Бог может вас уничтожить. Это же хуже концентрационного лагеря! Мы жили бы просто под Дамокловым мечом все время – что, дескать, вот, — убьет, не убьет, убьет, не убьет. Спасибо за такого Бога!

А.М.: Повторите…

М.А.: … Если Бог действительно сделал человека свобод­ным, т.е. способным ответственно принимать нравственные решения, которые отзываются в жизни поступками, то Бог уже не имеет права в эту свободу вторгаться насильно. Он может вой­ти в жизнь, но — на равных правах. Вот как Христос стал челове­ком — и от этого умер на кресте: да, это я понимаю, если же Он вторгался бы в жизнь в качестве Бога, т.е. со всем Своим всемогуществом, всеведением, и т.д., получилось бы так, что земной злодей, который Богом же одарен свободой, в тот момент, когда он ошибочно, не так, пользуется этой свободой, он стал бы жерт­вой божественного гнева, т.е. он был бы просто изничтожен, убит, а еще хуже: человек только успел бы задумать какой-нибудь неправый поступок — Бог его тут же уничтожал бы, потому что Бог бы знал, что это в будущем случится, и все человечество жи­ло бы одаренное этой проклятой свободой под вечным страхом: ой, промелькнула злая мысль, сейчас кара придет на меня: ой, мне захотелось чего-то не того — что сейчас будет? Это был бы чудовище, а не Бог, он был бы из злодеев элодей.

А.М.: К чему же тогда сводится божественное вмешательство в судьбы людей?

М.А.: Во-первых, к тому, что Бог в человека заложил закон жизни, т.е. устремленность ко всему тому, что есть полнота тор­жествующей жизни; скажем, полнота торжествующей любви. Во-вторых, к тому, что Он дал человеку это сознание добра и зла — мы его не выдумали, это не чисто социологическое явление, потому что социологические формы меняются без конца, а понятие добра и зла везде проходит красной нитью.

А.М.: С этим я, совершенно согласен.

М.А.: Дальше: Бог, через людей Ему верных, людей, которые Его знают опытно, молитвенно и жизненно, Свое слово говорил, ука­зывал нравственные мерки, указывал нравственные пути, потому что совесть человека — вещь относительная, более или менее ясная, колеблющаяся. Он дал человеку закон. Он дал человеку правила жизни; а самое главное, Сам Бог вошел в историю воплощением Иисуса Христа, стал человеком и нам на деле показал, что можно пройти через весь ужас жизни, страданья, истории и никогда не заколебаться ни в любви, ни в правде, ни в чистоте, и что такой человек, — пусть он будет исторически уничтожен, разбит, — не побежден. Он достиг полной меры своего человечества, а это действительно победа над злом, гораздо большая, чем, если бы просто зла не было.

АМ.: Спасибо, митрополит Антоний. Это поднимает целый ряд вопросов, о которых я надеюсь поговорить с вами, когда мы встре­тимся в следующий раз.

Опубликовано: «Беседы о вере и Церкви». – М.: «Омофор», 2017; «Вера». – М.: «Медленные книги», 2018; «Бог: да или нет», М.: Никея.