Тайна спасения, раскрывающаяся в праздниках Церкви. Часть 3

В прошлой беседе я остановился на моменте, когда, поговорив о сотворении мира, мы дошли до сотворения человека. Говоря о сотворении мира, я настаивал на том, что Бог призвал к бытию то, что можно назвать творческим хаосом, то есть совокупностью всех возможностей, которые тварь только и может осуществить. И одновременно Бог вложил в тварь, в этот творческий хаос основную устремленность к такой полноте, которая не является просто тварным совершенством, но которая эту тварь доводит до доступного совершенства и ее раскрывает к тому, чтобы приобщиться Божественной тайне, к тому моменту, когда, по слову апостола Павла, Бог будет все во всем. И в этом контексте я подчеркнул, как важно, как интересно отметить, что человек не был сотворен просто в ряде других существ, как следующее, более совершенное существо, более совершенная тварь. Он сотворен, как сказано в Священном Писании, из праха земного. Когда мы говорим о прахе, мы думаем о пыли, о земле, но в каком-то уничиженном смысле. А прах земной, та земля, из которой вызван человек, вернее, из которой человека сделал Бог, это основная стихия. И человек, будучи сотворен из нее, оказывается не просто самой высокой тварью, тем более все более и более отдаляющейся от несовершенных, а наоборот, тварью, которая сродни всему тварному без исключения, начиная с самой малой козявки и кончая самой великой галактикой на небе. В этом смысле человеческая вещественность, его физическое существование, потому именно, что он взят из основного как бы материала творения, его делает родным всему, что существует, и поэтому (и мне кажется — только поэтому) когда Бог дал человеку поручение всю тварь вести к преображению, к обожению, именно потому, что она ему сродни, что вся тварь не может не видеть в человеке себя самоё, но осуществленной и дошедшей до предельной своей красоты, до предельного благолепия.

Но тут надо сделать оговорку. Я говорил раньше, прошлый раз, что Бог не неволит Свою тварь, Он не принуждает ее даже к добру. Он ее творит такой, что она может вырасти в, полную, меру своего призвания, но она должна сама себя осуществлять. И человек в этом отношении занимает особенное место, потому что, принадлежа своей телесностью и, отчасти, душевностью своей к остальной твари, он одновременно сродни каким-то образом тайне Божией. Библия нам говорит, что Бог вдохнул в человека жизнь, и дыхание Божие наполнило человека. Он стал не просто более совершенным зверем, более совершенным животным, в нем есть уже зачаточно сродство с Богом. И святой Максим Исповедник говорит, что человек был создан, сродни всей вещественной твари, но вместе с этим сродни и Творцу своему. Он принадлежит этим двум стихиям: духовной и вещественной, в результате чего Бог мог поручить ему заботу о твари, мог поручить, ему быть вождем этой твари к совершенству. Но только при условии, что сам человек будет возрастать духом, становиться все более родным, своим Творцу своему, сам будет приобщаться тайне Божества в той мере, в которой может к ней приобщиться и за собой увлечь и вести всю остальную тварь. Владыка Анатолий указывал, что в еврейском языке многие слова очень многогранны, охватывают очень широкий простор понятий. И вот когда мы читаем в Священном Писании, что человеку было поручено обладать тварью, это славянское слово не значит “господствовать” в том смысле, в котором хозяин может господствовать над своими рабами. Это значит, что человек должен быть руководителем, вождем, тем, кто ведет тварь к совершенству. И это очень важно нам помнить, потому что очень легко человеку соблазниться властью, соблазниться тем, что он может порабощать все, что вокруг него находится. Тогда как его призвание — эту тварь именно высвобождать от всего того, что ее держит в плену, чтобы она выросла в такую меру, при которой она сможет каким-то для нас непостижимым образом, в какой-то для нас непонятной мере, приобщаться Божеству. Я не могу сейчас говорить о том, как православное богословие понимает то, что Бог и совершенен в Себе, то есть как бы “закончен”, и непостижим, и вместе с этим может, как Владимир Лосский раз сказал в разговоре, переливаться через край на Свою тварь. Этот образ, мне кажется, очень замечательным. В древности давали другой образ. Природа солнца нам непостижима, никто не может знать, что такое солнце, не став как бы, не будучи солнцем, но мы приобщаемся к тайне солнца через свет и через тепло. Таким же образом, Бог остается цельным, тварь в Него не проникает, не врывается, она не вносит в Него чего-то, чего раньше не было, но вместе с этим Бог, изливаясь как бы из Своей глубинной тайны, достигает тварь и приобщает ее в той мере, в какой тварь может быть обожена — и это очень важное слово — к тайне Божественного бытия.

И вот когда человек был сотворен и стал, по слову отцов Церкви, по слову Библии таким вождем, перед ним стояла задача, потому что вести другого можно только туда, куда сам идешь или где сам побывал. Вы понимаете сами, что если вы хотите пройти с какого-то места на другое и просите проводника, проводник вас никуда не приведет, если сам никогда по этой дороге не ходил и не побывал там, куда вам нужно идти. В свое время я говорил в Москве студентам-богословам: не воображайте, будто потому, что вас учили богословию, вы можете кому бы то ни было сказать: “Я тебя возьму за руку и приведу в Царство небесное”. Постольку, поскольку ты там не бывал, ты никого не можешь туда вести, ты можешь только, на основании того, чему тебя научили, как-то указывать направление. И если ты сам вырастешь духовно и сумеешь слушать то, что говорит в тебе самом Святой Дух, и прислушиваться к тому, что творит Святой Дух в другом человеке, ты можешь ему помочь расцвести и идти своим путем”. Вот это было и есть призвание человека. С того момента, когда человек отпал от своего призвания, то есть потерял свое глубинное единство с Богом, отвернулся от Бога и погрузился в тварь, с того момента человек больше не может этого делать, и он, с одной стороны, рвется к своему призванию, с другой стороны, он — пленник своего греха. И тварь, по слову апостола Павла, стонет в ожидании явления чад Божиих, то есть тварь стонет, ожидая момента, когда человек станет Человеком, а не выродком, и сможет повести ее туда, куда сам идет. Святой Феодор Студит замечательно говорил о том, что тварь Божия, которая нам кажется такой изуродованной, такой дикой, такой архаичной, надо понимать, как коня, на котором сидит пьяный всадник, который ее и кнутом бьет, и шпорами приводит в совершенное безумство. Ведь тварь, то есть этот конь, хочет идти туда, куда нужно, но пьяный всадник не может ее привести. И вот это наше состояние.

С воплощением Христовым случилось нечто совершенно новое. Спаситель Христос является Живым Богом, ставшим реальным человеком. Он Богочеловек в том абсолютном смысле, что Он и человек полностью, и Бог полностью. Я вам говорил, как святой Григорий Палама старается это пояснить и говорит, что Божество и человечество во Христе соединены так же глубоко, как огонь может пронизывать раскаленный меч. Огонь остается огнем, жар остается жаром, меч остается железом или сталью, но они так друг друга пронизывают, так соединены, что (опять-таки, по слову Григория Паламы) теперь можно резать огнем и жечь железом. И вот Христос, совершенный Бог, став человеком, стал совершенным человеком: не только человеком, каким Адам был создан изначально, то есть как потенциальная возможность, а как полностью реализованное человечество. Он — человек, достигший своей полноты. Но изумительно (меня это всегда глубоко потрясает), что вся тварь, глядя на Христа, потому что Он воплощенный Бог, потому что Он человек во плоти, может себя самоё узнавать не такой, какая она есть — тусклой, потухшей, а достигшей того совершенства, той полноты, к которой она призвана.

Говоря о Христе, отцы Церкви применяют к Нему место из 7-й главы пророчества Исайи, которое по-гречески и по-славянски звучит не так, как в западных переводах. Греческий и славянский переводы примечательны тем, что там говорится, что раньше, чем Младенец, рожденный от Девы, сможет отличить добро от зла, Он выберет добро. Потому что колебание между добром и злом уже говорит о какой-то испорченности нашей природы, а Христос, Который совершенен по Своему человечеству, как и по Божеству, не делает этого выбора, потому что весь устремлен только к полноте добра, святости, Бога, совершенства, красоты.

Я уже говорил, и повторил сегодня, что Бог на добро и к добру не насилует. Поэтому человек, который был создан без изъяна и без порока, должен был бы свободной своей волей выбрать добро и следовать своему призванию. И вот это не случилось. И поэтому в течение всей человеческой истории человек, оторвавшийся от Бога, погрузившийся в тварность, должен как бы, созерцая тварь, в ней и через нее познать Творца и вместе с этим высвободиться от плена, в котором он находится по отношению к тварному миру. И в этом процессе воплощение Слова Божия обусловлено не только волей Божией к спасению мира и человека в частности, но обусловлено доброй волей и устремленностью самого человека к Богу и к спасению.

Это очень важный момент, потому что иначе, когда мы читаем под Рождество родословную Христа в Евангелии от Матфея или читаем ее при случае в Евангелии от Луки, мы можем поставить перед собой вопрос: зачем родословная? Зачем не сказать, что в какой-то момент, созрело время, и Бог стал человеком?.. Но тогда ставится вопрос: почему надо было Богу ждать тысячелетия, чтобы это свершить? Зачем надо было давать целому миру стонать, рваться, искать, терять свой путь, когда можно было это сделать сразу? Дело в том, что если бы Бог воплотился в момент, когда Адам отпал от Него, то воплощение Сына Божия не было бы никаким образом обусловлено свободой человеческой. Оно было бы односторонним действием Божиим, но человек был бы тут ни при чем, он был бы “предметом” спасения, но не участником спасения. А Бог не допускает предметности ни по отношению к твари, вещественной твари, ни по отношению к человеку. И родословная Спасителя Христа в этом отношении чрезвычайно важна, потому что она показывает, как человечество, устремленное в основе своей к Богу, постепенно, то поднималось, возносилось, то падало, то боролось и побеждало, то бывало побеждаемо. И в какой-то момент оно все-таки созрело к тому, чтобы из корня Есеева, из потомков Адама выросла, родилась Дева Богородица. Но этого еще недостаточно, потому что эта родословная нам говорит не о том только, что с сотворения Адама до рождения Божией Матери идет какая-то цепь или лестница все возрастающей святости. Это было бы нереально. Честно говоря, нельзя было бы поверить, что в течение нескольких тысяч лет (или сотен лет, все равно, хронология тут никакой роли не играет) все человечество шло только все выше, выше, выше, до момента, когда оно открылось воплощению Слова Божия. Мы находим в этой родословной имена святых — и имена грешников. Грешников, начиная с Адама и дальше, к Соломону, к Давиду, к Рахави, к целому ряду других личностей, о которых мы знаем из Ветхого Завета, что они были грешники, что они низко пали, что они не оказались тем совершенством, которое мы думаем найти в предках Христа. Раав была блудница, Соломон жил беспутной жизнью, Давид согрешил не только прелюбодеянием, но еще и убийством, и так далее. Но у всех у них есть одно общее свойство: они все без исключения стоят перед Божиим судом (не только объективно: ясно, что каждый стоит перед Божиим судом, если мы думаем о том, что Бог нас судит). Но каждый из них знал, в самой глубине своей души сознавал, что он стоит перед Богом, что его совесть его обличает, что Бог его судит, что он должен каяться и должен меняться. И что если он не может достичь совершенства, он должен, по крайней мере, оплакивать свои грехи, бороться с ними и рваться к этому совершенству. Вы помните пятидесятый псалом, который мы читаем постоянно, покаянный псалом царя Давида. Он не стал совершенным после этого псалма, он продолжал то “взлетать во области заочны”, то падать, но его устремленность вся была ввысь.

И когда мы читаем эту родословную, вот что мы там находим. Находим Адама, который был призван быть другом Божиим. Бог говорил с ним, как с другом Своим, его наставляя, разделяя с ним Свою мудрость и Свое видение мироздания и призвания. Но человек соблазнился и повернулся в другую сторону, он захотел познать тайны мира из самого мира, и потерял через это ту чистоту видения, которая ему позволяла общаться с премудростью и разумом Божиим. Дальше мы видим других грешников, но все, как я сказал, имеют одну общую черту: абсолютную устремленность и способность каяться, каяться от всей души, каяться со слезами, каяться с криком. И когда вы читаете псалмы, вы не можете не поразиться тем, что в них описываются все возможные человеческие переживания, не только высокие, но самые низменные, потому что эти предки Христа жили в правде. Они видели себя, и видели свои поступки, и видели жизнь в свете Божией правды, и поэтому не старались Богу как бы сказать самое лучшее, что можно было надумать (как мы иногда делаем: забываем свою грешность и Богу изливаем только ту сторону нашей души, которая Ему приемлема). Они совершенно искренне говорили: да, я такой и вот каков я. А вместе с этим верю в Тебя, люблю Тебя. Что значит “люблю”? Это значит, что мое сердце рвется к Тебе, и я бываю неверен, да, а все-таки остается сердце… И это поражает в псалмах, потому что в некоторых псалмах есть такие места, которые нам просто не выговорить, кроме как в моменты, когда мы действительно правдивы, — а это бывает не так часто. Я покаюсь перед вами. В одном месте псалмопевец говорит о грешниках: Пусть путь ваш будет скользок, и ангел Божий оскорбляющий вас, пусть путь ваш будет тьма, и ангел Божий погоняющий вас… И люди благочестивые думают: Господи, ну как же можно, я бы этого не сказал!.. Неправда! Мы так не выражаемся, но разве мы не чувствуем нечто подобное иногда? Я это заметил раз. В 1943 году в Париже я вел занятия с молодежью и приглашал докладчиков извне. И один из докладчиков говорил о православии и о своей вере так, что это была сплошная ложь. То есть он старался убедить всех наших православных слушателей, что быть православными совершенно им незачем: “станьте членами моей церкви, ваше православие сохранится, но еще прибавится столько правды и святости”. Я сидел и кипел, думал: “Ах, я б тебя!..” (мне было около тридцати лет). И когда он кончил, я ему высказал свое мнение. А потом я ехал домой; помню, я летел вниз в метро и вдруг начал повторять именно эти слова из псалма: чтоб путь твой был скользок, и ангел Божий погонял тебя, чтобы путь твой был тьма, и ангел Божий оскорблял тебя!.. Я не хочу сказать, что я был прав, но хочу сказать, что в этот момент я был правдив, я перед Богом открыл мерзкие, мрачные глубины своей души: и злость была, и я весь кипел негодованием. Потом я с Богом разговаривал, говорил: Прости!.. Но если мы были бы честны, мы могли бы в этих местах — я не говорю: повторять их постоянно вместо молитвы, но — себя узнавать, как в зеркале себя узнаешь, потому что псалмы это книга правды. Так же как Ветхий Завет во многом говорит очень неприглядные вещи о народе и о личностях, но говорит правду, тогда как когда мы читаем отечественную историю в разные эпохи, по разным учебникам, мы видим, что она постоянно меняется, потому что каждая эпоха историю переделывает так, чтобы себе было на славу.

И вот в родословной Христа мы видим, как человечество борется за то, чтобы вырасти в меру своего призвания, взлетает и падает, и все равно неумолимо устремляется туда, до момента, когда человечество созрело. Когда, как апостол Павел говорит, пришла полнота времен, тогда родилась Дева, тогда воплотился Христос. И эта полнота времен — не момент, когда Бог сказал: Ну, теперь вы намучались достаточно, Я вас освобожу от вашего страдания. Это момент, когда человечество как бы по камушку, по кирпичику собрало святость, правдивость, истину, человеческую природу такую, которая могла бы стать Божией Матерью. И Божия Матерь родилась, и Она была с самого начала способной стать Матерью Божией. И если вы читаете Богородичные службы, вы увидите, что действительно оно так и было. Историчность рассказа о введении Божией Матери во храм оспорима, нельзя себе представить исторически, что во Святая Святых, куда Первосвященник входил только один раз в год и только после окропления кровью жертв, могли ввести маленькую девочку, которая там бы жила и, за которой ходили бы ангелы Божии. Но не в этом дело. Праздник говорит нам о чем-то гораздо более важном, чем, если Ее действительно привели в храм с шестьюстами девочками, которые несли свечки и т.д. Он говорит о том, что с самого раннего детства Она вошла во святая святых, то есть в те глубины Своей души, где человек стоит перед Богом. Бог да душа — в полном, совершенном взаимном приятии и общении. Вот о чем речь идет.

А что касается до воплощения Сына Божия, то есть замечательное место у одного из английских писателей, который говорит так: когда пришла полнота времен, нашлась Дева израильская, Которая смогла произнести Имя Божия всем сердцем, всем умом и всей плотью Своей — и Слово стало плотью. Это не богословская выкладка, я не хочу сказать, что это можно взять за часть православного или не православного богословия, но как образ — да. Она была так открыта Богу, так совершенно отдана и так совершенно — не пассивно, а активно — устремлена к Нему, что Бог мог стать плотью в Ее чреве. Но когда это случилось, Бог через Нее, через всю родословную, через Адама, взятого из земли, приобщился не только человеку, но — через плоть, через вещественность Свою —приобщился ко всей вещественной твари. Он действительно является Всечеловеком; но, как отцы Церкви говорили, Он стал главой всей твари, вся тварь могла, как я вам уже сказал, в Нем себя узнать, но уже достигшей того совершенства, к которому она призвана. Теперь, через воплощение Христа, она видит, куда она устремлена. И ее ведет Христос, а не только человек, то есть мы, грешные люди. Так что вы видите, что и тут воплощение Сына Божия связано с человеческой свободой, человеческой возможностью сказать “да” и “нет”. Грех говорит “нет”, а воля отвечает “да”. И вот в этом колеблющемся равновесии между желанием добра и бессилием его творить все-таки происходит какое-то движение, которое открывает человека и сотворенный мир к воздействию Божию. Мне кажется, что это так значительно, так важно: знать, что не без нас…

Я хочу еще остановиться на одном моменте, касающемся Божий Матери. Мы говорим часто в богослужении о двух Ее свойствах: о Ее смирении и, о Ее девстве. Я хочу сказать два слова о том и о другом. Слово “смирение” на славянском и на русском языке связано со словом “мир”. Смиренный тот, кто примиренный, но не так, как мы “примиряемся”: “ничего не поделаешь”. А примиренный — так, чтобы до конца принять волю Божию, свою судьбу, все случающееся, каждую встречу, все. И в этом отношении очень интересно западное слово, humility по-английски, происходящее от латинского корня humus, что значит “плодородная земля”. Если мы подумаем о том, что такое представляет собой земля: это самое основное, что только есть. Она лежит открытая перед небом, на нее спускается роса, падает дождь, на нее светит солнце, ее бороздят, когда хотят засеять; в нее бросают семя, и она это семя воспринимает и дает ему плоть, как сказано в Евангелии, и приносит жатву. Она принимает в себя все отбросы и их как бы в себя вмещает и делается через это богаче. Вот, что такое земля. И вот что такое смирение: это состояние живого человека, который душой и телом открыт Богу без всякого сопротивления, без всякого ограничения. Который принимает от Него и свет и тьму, и дождь и росу, и жар и засуху, и солнце и навоз, и раны, которыми бороздит его судьба, как врезается плуг в землю. Вот что такое смирение. И в Божией Матери мы это видим. Да, Она до конца открыта. Когда ангел Божий Ей приносит непостижимую и страшную весть о том, что у Нее, Девы, родится Сын, Она только спрашивает: Как же это может быть? Я мужа не знаю… И когда ангел продолжает: Дух Святой найдет на Тебя, — Она отвечает: Се, раба Господня, да будет Мне по воле Его… А ведь мы себе не отдаем отчета в том, что это был трагический риск, если можно так выразиться, потому что по закону Израиля, если незамужняя девушка оказывалась беременной, ее побивали камнями. Вот на что Она шла. Она не поставила даже вопроса: а что со Мной будет? Защитит ли Меня Господь? Будет ли какая-то завеса брошена на случившееся? Могу ли Я надеяться — не на Моего мужа, он еще не муж, — а на Моего жениха, что он покроет Мой видимый, кажущийся грех? Она не ставит никаких вопросов, просто говорит: Да будет Мне по воле Божией… С другой стороны, девство — то же самое состояние, как смирение, но в другом плане. Это состояние человеческого тела и человеческой души, в которой сохранена вся цельность и которая готова эту цельность отдать единственному, который будет женихом. И в данном случае девство Божией Матери не нарушается, потому что земного жениха у Нее не было, но Дух Святой на Нее нашел, и Она оказалась Невестой Неневестной, как говорится в молитвах и службах. Вот как воля человеческая, свобода человеческая, право человека определять свою судьбу, так же как и свобода твари, в которую вложена возможность совершенства и единения с Богом, которую внутренний закон влечет к этому, хотя тварь может от него отказаться.

На этом я остановлю сегодняшнюю беседу. А в следующий раз хотел бы вернуться к вопросу о воплощении и поговорить с вами о двух праздниках, которые в древности праздновались одновременно: воплощение, то есть Рождество Христово, и Крещение Господне, потому что они являются двоицей, которая решает судьбу воплощенного Христа и которая ведет дальше.

Ответы на вопросы

Теперь я хотел бы еще сказать в виде объявления. В прошлый раз мне был поставлен вопрос о Святой Троице. В этот раз мне был поставлен письменно другой вопрос. Я хотел бы посвятить, немного позже, целую беседу православному учению о Святой Троице или попросить владыку Анатолия это сделать, с тем, чтобы не отвечать на вопрос кусочками, которые вызывают все новые вопросы, а поскольку я сумею, попробовать сделать из того, что я читал и слышал, что-то цельное.

Письменно мне был поставлен вопрос о том, что значит “возьми крест свой”; “если ты свою душу не положишь, не можешь быть Моим учеником”; “если ты не отвернешься от своих ближних, ты не можешь Мне последовать”. Что значит “крест”? Мы всегда думаем (и совершенно справедливо) о кресте как о кресте Христа на Голгофе. Но крест — это все то, что умерщвляет нашу греховную природу. Поэтому, поскольку каждый из нас грешен, несет в себе устремленность ко злу или слабость, податливость ко злу, на нас лежит крест, то есть призвание скорее умереть, чем сдаться. В этом смысл креста. Поэтому когда Христос говорит: “Возьми крест свой и последуй за Мной”, Он говорит: “Если ты хочешь Моим учеником быть, если ты готов бороться до смерти со всем тем, что тебя делает чужим по отношению ко Мне, будь готов к этой борьбе, но до смерти, то есть до победы, которая может значить в тебе смерть ветхого Адама”. Не вообще смерть, потому что смерть ветхого Адама — это наше воскресение, но смерть всего того, что запятнано грехом. Что касается до нашего отрыва от ближних, речь, конечно, не идет о том, чтобы “возненавидеть” ближнего. Опять-таки, тут славянский язык нас часто приводит в смущение. “Возненавидеть” значит отвернуть свой взгляд, это не значит, активно злобу иметь на ближних. И когда мы говорим о любви, мы часто, большей частью, говорим о привязанности. Христос нам говорит: отвяжись, перестань быть привязанным (ну, как осел привязан к столбу); освободись — и только тогда ты сможешь любить своего ближнего такой любовью, которая будет свободой для него и для тебя. В 58-й главе Исайи говорится: отпусти пленников твоих на свободу… Я думаю, что часто это значит: перестань держать в рабстве тех, кого ты будто любишь. Это очень трудно, потому что привязанность двояка: я привязан к любимому и одновременно порабощаю любимого. И дать свободу тому и другому это дать свободу двум, а не только себе или ему. Мне вспомнилось вот сейчас. Когда я был студентом, я как-то разговорился с негром, который был со мной на медицинском факультете, о танцах. Он мне говорил: я всегда ужасаюсь, когда вижу, как вы, европейцы, танцуете. Я на него посмотрел, удивился: ты-то возмущаешься? Вся Африка пляшет!.. Он говорит: О, не как вы! Вы пляшете в обнимку, жмете друг друга к себе, а мы пляшем на расстоянии друг от друга, мы оставляем друг друга свободными в движениях… И меня это тогда поразило. Прошло лет шестьдесят с тех пор, и все мне вспоминается эта картина двух, которые могут друг перед другом танцевать, но не держат друг друга как бы в плену своих объятий.

/Вопрос о двух родословных/

Я думаю, вопрос в том, почему родословная идет к Иосифу и вдруг появляется Божия Матерь. Не потому ли, что браки совершались внутри одного рода, так что то, что относится к Иосифу в порядке родословной, относится также и к Божией Матери…

/английские стихи…/

И у отцов Церкви и в богослужениях наших Божию Матерь сравнивают с купиной неопалимой, то есть с тем кустом, который в пустыне горел и не сгорал. Греховность это значит перестать гореть божественным огнем, и если говорить о неопалимой купине, то она горит божественным огнем, но этот огонь превращает купину в пламя, но не сжигает, то есть не уничтожает, не превращает в золу. И это замечательный образ. Она никогда не отрывалась от Бога и поэтому Она всегда сияла и горела. А грех заключается в том, чтобы оторваться от Бога, это первый шаг греха, сущность его, в конечном итоге.

Теперь я вам поставлю вопрос, и мне нужен ответ, потому что от этого зависит то, как я беседы веду. То, что я говорю, как я говорю — заумно, витиевато или понятно?

Христос — совершенный человек, Он один из нас, как человек, но Он совершенный человек, но у Него преимущество: Он в постоянном общении с Богом так что Ему в каком-то смысле легче……./

Я думаю, тут то, что владыка Анатолий говорил, что Божия Матерь является как бы совокупностью всей святости, всей богоустремленности, всей отдачи Себя Богу, которая сделала возможным рождение от Нее Христа. И Он действительно, как я упоминал в прошлый раз, Григорий Палама говорит, что Он и в человечестве Своем бессмертный, потому что невозможно человечеству в Нем быть смертным, когда оно соединено с Богом, Который есть Жизнь. И поэтому Он постоянно, через всю жизнь встречался с искушениями, испытаниями, пробой как бы, где дьявол или люди старались внести в Него что-нибудь греховное, и Он в Своем человечестве устоял. И с другой стороны (к этому я еще вернусь), когда Он умирал на кресте, Он принял на Себя самый основной ужас человеческой судьбы, судьбы падшего человека — потерю Бога: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? — момент, когда Христос разделил с нами самую жуткую трагедию человечества — потерю Бога, и Он умер нашей смертью в этом отношении, не Своей смертью.

Но дело в том, что если человек все время в общении с Богом, ему легче отражать искушения?

Трудность не в этом, трудность в том, чтобы оставаться в общении, не отпасть. Вспомним, например, в Евангелии три искушения Христа. Он вышел после Своего крещения, исполненный по человечеству Своему Духа Святого, то есть в полноте силы и славы человечества, ушел в пустыню, чтобы встретиться со всем искушением, которое может к Нему прийти. Искушение, которое Ему дьявол представил, это искушение силой: если Ты Сын Божий, докажи… И Он устоял. Причем первое искушение, Он сорок дней постился и напоследок взалкал, и дьявол подошел, говорит: если Ты Сын Божий, значит, Творец, все Твое, Ты все можешь, скажи этим камням стать хлебом, и напитайся, значит, употреби Божественную силу на свою пользу. Второе: если Ты Сын Божий, докажи это, поднимись на верхушку храма, сбросься, псалом говорит, что ангелы Тебя поддержат, и тогда все с восторгом примут Тебя. Третье: дьявол говорит: все предано мне, то есть предано не в слабом смысле, а предательством человека все земное в моей власти, кому хочу — отдаю, Тебе все отдам, если Ты мне поклонишься… Эти три искушения, — о силе, о вдохновении. А потом приходит другое искушение, которое мы, как бы, не соединяем с этим. Когда Христос идет в Иерусалим на распятие, Он ставит ученикам вопрос, за кого Его почитают люди и за кого они, ученики, Его почитают. Петр Ему отвечает, что они в Нем узнали Мессию, Христа. И тогда, только тогда, когда ученики узнали, кто Он, своими глазами, чутьем как бы, Он им начинает говорить о том, что должно с Ним случиться, о Своем распятии и смерти. И в тот момент, когда Он перед лицом грядущей трагедии, Петр Его соблазняет слабостью: Пожалей Себя!.. И Христос отметает искушение слабостью так же, как Он отбросил искушение силой. Поэтому в Нем человечество незапятнанно, но оно постоянно подвергается нападению, которое Он отвергает. Но теоретически Он может и поскользнуться. Если бы Он поскользнулся, Он не был бы Собой. Это очень трудный логически вопрос. Если бы Он сдался, Он, конечно, не был бы Тем, Кем Он был, но возможность этого все время была: или Свою силу употребить в Свою пользу, для Своей славы, для Своей власти, или Свою слабость пожалеть.