О Божественной литургии. Часть 6

Прошлый раз я описывал вам то, что называется каноном Литургии, то есть ту центральную часть, когда совершается Таинство. “Канон” значит “правило”, “порядок”. Я хочу выделить снова некоторые элементы, которые очень значительны. Первое — то, что молитва, которую мы с вами уже читали (я ее прочту заново) и следующие возгласы говорят о том, как будто, что мы совершаем воспоминание Тайной вечери. Это действительно так, но остановиться на этом нельзя, потому что это воспоминание нас вводит в Тайную вечерю и нам является напоминанием, чтобы мы вошли и пережили заново то, что пережили апостолы. А дальше совершается нечто не нами уже, а Господом Иисусом Христом — силой Святого Духа.

Вот молитва, о которой я только что говорил. После возгласа Поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще, хор поет: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь небо и земля славы Твоея: осанна в вышних, благословен Грядый во имя Господне, осанна в вышних. Здесь слова, которые мы находим в евангельском тексте на вход Господень в Иерусалим. Это признание Христа как Царя, вступающего в священный град победителем. Но победителем не воuнствующим, не въезжающим в этом град для того, чтобы водворить Себя силой и установить Свое царство власти, а, как сказано, Он вступает в град Господень кротким царем, восседающим на осле, а не на боевом коне. И в это время священник читает следующие слова: С этими и мы блаженными силами, Владыко Человеколюбче, вопием и глаголем: Свят еси и Пресвят (Ты Свят, Господи, и за пределом всякой святости, которую мы можем себе представить), Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый; Свят еси и Пресвят, и великолепна слава Твоя, иже мир Твой тако возлюбил еси, якоже Сына Твоего Единороднаго дати, да всяк веруяй в Него не погибнет, но имать жизнь вечную: Иже пришед, и все еже о нас смотрение исполнив, в нощь, в нюже предаяшеся, паче же Сам Себе предаяше, за мiрский живот (за жизнь мiра), прием хлеб во святыя Своя и пречистыя и непорочныя руки, благодарив и благословив, освятив, преломив, даде святым Своим учеником и апостолом, рек:

Примите, ядите, сие есть тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов.

Подобне и чашу по вечери, глаголя:

Пийти от нея вси, сия есть кровь Моя новаго завета, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов.

Поминающе убо спасительную сию заповедь, и вся яже о нас бывшая: крест, гроб, тридневное воскресение, на небеса восхождение, одесную седение (по правую руку Бога и Отца), второе и славное паки пришествие,

Твоя от Твоих, Тебе приносяще, о всех и за вся.

Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молимтися, Боже наш.

Я хочу обратить ваше внимание на некоторые выражения. Когда мы говорим Свят и Пресвят, мы говорим о том, что Бог для нас святыня, но святыня за пределом всякого понимания нашего, это непостижимость, это величие, это бесподобная красота и святость, и великолепие славы, то есть неизмеримая красота сияния Божия. Это одно. Второе, на что я хочу обратить ваше внимание, это то, что вся Литургия обращена к Богу и Отцу, и мы говорим: Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святой… Это “Ты” стоит как бы одиноким утесом среди моря хвалы. Это “Ты” без прилагательного — единственное, что мы можем сказать Отцу. Что мы этим выражаем? Вы знаете, как мы употребляем слово “ты” на русском языке, на языках, где существует разница между “ты” и “вы”. Оно употребляется между людьми, которые друг друга любят исключительной, глубокой любовью, между людьми, которые не нуждаются ни в каких прилагательных, они могут всё сказать этим словом. Оно означает предельную близость, но вместе с этим “ты” обозначает и другое: что я и ты друг от друга отличны, что мы не сливаемся в одно; говоря “ты”, мы признаем существование другого человека во всей полноте этого существования. Сказать “ты” значит: да, ты — не часть меня, ты не являешься придатком к моему бытию, ты существуешь в совершенной самостоятельности, и потому что я для тебя — ты, и ты для меня — ты. Между нами может быть такая любовь без смешения, а соединение двух в единстве, где каждый приобретает полноту, которой он не мог бы приобрести иначе. Ты, Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святой…

И дальше мы говорим о том, что всякий верующий во Христа не погибнет, но будет иметь жизнь вечную. И это нас заставляет очень осторожно относиться к тем суждениям, которые мы можем произносить по отношению к инакомыслящим, к людям иной веры, к христианам неправославным. Вы помните то место в Евангелии, где ученики вернулись к Спасителю и Ему сказали: мы встретили человека, который “с нами не ходит”, который не принадлежит к нашей группе Твоих учеников, но который творит чудеса Твоим именем, и мы ему запретили… И Христос им ответил: Не запрещайте, ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня… Поэтому надо с такой осторожностью и бережностью относиться ко всему христианскому миру, который нас окружает. Это не значит, что мы не должны с полной глубиной чувства, опыта, веры относиться к православию как к наиболее совершенному выражению Церкви и ее учения и ее жизни. Но как осторожно должны мы относиться ко всякому суждению или осуждению! И выбор-то у нас очень страшный. Если человек творит чудеса именем Христа и это действительно чудо Божие, тогда мы не можем его хулить. Иначе — какой выбор? Я помню книгу, “Основное богословие”, написанную в XIX веке епископом Владимирским Сергием, где он ставит вопрос о том, что представляют собой чудеса, совершающиеся вне Православной Церкви, и утверждает, что поскольку Православная Церковь является полнотой Церкви и единственной Церковью, то все чудеса, совершающиеся вне ее, являются делом сатанинским. Этого мы никак сказать не можем, не смеем сказать. Может быть, мне не следует так говорить о человеке более меня ученом и, несомненно, более меня духовном, но я не могу иначе сказать.

И дальше слова такие значительные. Дальше говорится, что в ночь, в которую Христа предавали, в ночь, в которую Иуда Его продал, в ночь, в которую ученики все разбежались, в ночь, в которую Его засудили ложным клеветническим образом, в ночь, когда еврейский синедрион предал Его в руки язычников, как бы отрекшись от Него до конца, не считая Его больше даже сыном своего народа — в эту ночь совершалось нечто еще большее: Он Сам Себя отдавал за жизнь мира. Без Его соизволения, без того чтобы Он Себя отдал, никто Его не мог бы ни взять, ни осудить. Он сказал в Гефсиманском саду: разве вы думаете, что и сейчас Отец Мой не может послать двенадцать легионов ангелов для Моего спасения? Но для этого Я и пришел в мир. Я пришел в мир Свою жизнь отдать, для того, чтобы другие жили, пришел не для того, чтобы судить мир, а для того, чтобы спасти мир… И даже когда Иуда подходит и ложным целованием Его предает, Христос ему говорит: Друг Мой, для чего ты пришел сюда? Даже в этот момент Он в нем видит только друга, не врага. У Христа были враги, то есть люди Его ненавидящие, но у Него Самого в сердце ненависти не было и Он врагов не знал.

И вот мы вспоминаем всю совокупность событий Тайной вечери, на которую собрались ученики. Мы вспоминаем, как Христос взял хлеб и чашу в Свои чистые, непорочные руки, благодарил Бога за то, что настал этот страшный час, благословил этот хлеб, сделал его Святыней, освятил и, наконец, преломил и дал Своим ученикам, сказав: Примите, ядите, сие есть тело Мое, Еже за вы ломимое во оставление грехов… Ломимое — слово, предваряющее тот ужас, который должен был совершиться на Голгофе. Подобно и чашу: Пийти от нея вси, сия есть Кровь Моя новаго завета, Яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов… Тело и Кровь. Существо воплощения и Кровь, которая является жизнью этого Тела. За этим стоит вся традиция и Ветхого и Нового Завета о том, что кровь является образом самой жизни, и отдавая Свое тело на муку, Христос отдавал вместе с этим телом как бы всю материальность мира, потому что Он воспринял человеческое тело, воплощенность, а плоть человеческая, человеческое тело было при творении взято из основ земли. И Кровь — Жизнь Свою Он отдает свободно; Он Сам сказал: Никто жизни Моей у Меня не отнимает…

И вот мы вспоминаем спасительную Его заповедь: Примите, ядите… Пийти от нея… и все, что случилось: крест, гроб, воскресение в третий день, восхождение на небеса, то есть вознесение, и воцарение, Его седение одесную Бога и Отца, и ожидание Второго и славного Его возвращения судить живых и мертвых. И в момент, когда мы все это восприняли, когда мы как бы воспоминанием пережили воплощение, жизнь, страстную седмицу, жертву Богом принесенную в Себе Самом, вспомнив все, мы теперь передаем эту чашу и этот хлеб Самому Христу для того, чтобы случилось невозможное:

Твоя от Твоих, Тебе приносяще о всех и за вся… Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молимтися, Боже наш… В этот момент священник, скрестив руки в знамение креста, поднимает чашу и дискос (т.е. тарелку на ножке, на которой лежит приготовленный Агнец) и говорит: “Это Твое, и это приносится как бы от Тебя Самого, и мы приносим это ради всего того, что Ты сделал, и за всех”. С этого момента вступает в действие уже не человек, а исключительно Христос. Сейчас будет совершаться освящение Даров. Этот агнец, который до сих пор был как бы прообразом, станет самой реальностью, и после этого люди будут причащаться Пречистого Тела и Крови Христовых. Но кто может совершить такое страшное дело? Я об этом уже говорил, настаивал, и еще раз скажу: ни священническое рукоположение, ни архиерейская хиротония не может человеку дать власть над хлебом и над вином и заставить их стать Телом и Кровью Христовыми. Никакая хиротония или рукоположение не может дать человеку власть над Богом, Его как бы заставить влиться в это земное вещество. Это может совершить только Сам Господь, Который является, как я уже вычитывал в службе, Тайносовершителем: Ты еси Приносящий и Приносимый, Ты Раздающий и Раздаваемый. Но никакого смысла не было бы освящать эти Дары, если народ не мог бы быть готовым к их принятию. Народ присутствующий, народ молящийся, верующие, верные (в отличие от оглашенных) должны в этот момент вступить во всю глубину этой Тайной вечери и быть обновленными даром Святого Духа. Освятить эти Дары для не освященного народа было бы бессмысленно. И вот раньше, чем освятить Дары, священник молится: Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим ниспославый, Того, Благий, не отними от нас, но обнови нас, молящихтися… Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Священник особенно о себе молится, потому что он стоит у края Божественного огня. Как Моисей остановился, когда увидел горящий куст в пустыне, и ему было сказано: не переступай этой грани, самая почва тут святая… И снова: Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим ниспославый, Того, Благий, не отними от нас, но обнови нас, молящихтися… Не отвержи мене от лица Твоего, и Духа Твоего Святаго не отыми от мене.. И третий раз священник молится этими же словами, может быть, с иным ударением: Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим ниспославый, Того, Благий, не отними от нас, но обнови нас, молящихтися… И сотвори хлеб сей Честное Тело Христа Твоего… А еже в чаше сей Честную Кровь Христа Твоего… Если народ освящен, да, освящение Даров имеет смысл и цель, если народ оставался бы не освященным, то он сгорел бы в пламени причащения. И прибавляет: Преложив Духом Твоим Святым… Христос совершает, не священник. Сотвори Ты, Господи, хлеб сей и чашу сию, ниспослав Духа Твоего Святого на них. И когда это дело совершено, когда путем глубокого переживания Тайной вечери мы вступили в самую Тайную вечерю, то так же, как наше воспоминание было на краю реальности, и мы вошли в эту реальность, и Дух Святой сошел на нас, то и этот хлеб и это вино, которые были как бы образами, также вступили в эту реальность, потому что Тайносовершитель-Христос совершал самое таинство.

Далее священник, которому поручено молитвенно предстоять перед Богом за народ, теперь молится за народ и за себя и за сослужащих: Якоже быти причащающимся во трезвение души, во оставление грехов, в приобщение Святаго Твоего Духа, во исполнение (полноту) Царствия Небеснаго, в дерзновение еже к Тебе, не в суд, или во осуждение. И затем переносится в память тех, которые были достойны до нас и сверх наших сил: Еще приносим Ти словесную сию службу, о иже в вере почивших, праотцех, отцех, патриарсех, пророцех, апостолех, проповедницех, евангелистех, мученицех, исповедницех, воздержницех, и о всяком духе праведнем в вере скончавшемся. И как бы на вершине этой человеческой колонны святости: Изрядно (раньше всего, вне ряда) о Пресвятей, Пречистей, Преблагословенней, Славней Владычице нашей Богородице, и Приснодеве Марии. И хор отвечает: Достойно есть яко воистину блажити Тя, Богородицу… — эту молитву вы знаете. Это момент, когда вспоминаются все те, которые из глубин Ветхого Завета тоской, верой, ожиданием, подвигом, самоотречением, жизнью, смертью готовили приход Христов. И на вершине — Та, без Которой, по слову святого Григория Паламы, самое воплощение не могло бы совершиться, потому что Бог не насилует человека даже во спасение. И Ее: Се, Раба Господня, да будет Мне по воле Твоей — было таким же решающим действием, как волеизъявление Бога и Отца и смиренное крестное согласие Сына.

И вот когда мы смотрим на эти Святые Дары, мы видим Воплощение, но мы видим каким-то таинственным образом, что это тело Христово, эта Кровь Христова содержат в себе всю телесность Божией Матери и вместе с Ней всю телесность мироздания.

Дальше мы молимся о святых и о всех тех, кто нуждается в молитве. И заканчивается эта часть словами: И даждь нам едиными усты и единым сердцем славити и воспевати пречестное и великолепое имя Твое, Отца, и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь. И священник (или епископ) дает великое благословение: И да будут милости великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа со всеми вами.

Дальше идет ектенья: Вся святыя помянувше, паки и паки миром Господу помолимся… Миром, примиренные. Примиренные с Богом, примиренные друг с другом, примиренные со своей совестью, примиренные со всей тварью, потому что, как Исаак Сирин говорит, никто не может чисто молиться, кто не помирится с Богом, с ближним, с совестью и даже с вещественным миром, который его окружает. О принесенных и освященных Честных Дарех Господу помолимся — ради этих Даров, которые были принесены, помолимся, чтобы Бог принял их в святой пренебесный Свой жертвенник и ниспослал нам обратно Божественную благодать и дар Святого Духа… И священник говорит: Тебе предлагаем жизнь нашу всю и надежду, Владыко Человеколюбче, и просим, и молим, и милися деем: сподоби нас причаститися небесных Твоих и страшных Таин, сея священныя и духовныя трапезы, с чистою совестию, во оставление грехов, в прощение согрешений, во общение Духа Святаго, в наследие Царствия Небеснаго, в дерзновение еже к Тебе, не в суд или во осуждение.

И сподоби нас, Владыко, со дерзновением, неосужденно смети призывати Тебе, небеснаго Бога Отца и глаголати: Отче наш…

И тут я хочу обратить ваше внимание на то, что на греческом языке это место гораздо более внятно говорит о том, что предполагается сказать, тогда, как на русском языке оно понимается неверно. На русском языке надо было бы сказать: “Призывать Тебя, Небесного Бога, Отцом”; по-славянски говорится “Отца”. Как я говорил, постольку и потому что мы сращены со Христом, как привитая ветвь к ветке или к стволу живоносного дерева, потому только, что Его жизнь, как живоносный сок, в нас течет, потому что мы и плотью, и духом, и кровью, и всем существом, — и волей, и верой, всем, всем своим существом соединены со Христом, можем мы назвать Небесного Бога Отцом, потому что Христос — Сын Божий, и в Нем мы приобретаем истинное, хотя бы и зачаточное сыновство.

После этой молитвы священник обращается к верующим при закрытых царских вратах как бы с предупреждением: Святая святым! Что это значит? Неужели мы можем себя называть святыми и эти Святые Дары получать, потому что мы святы?..

Тут надо вспомнить значение этого слова в Священном Писании и в литургической практике. Святой — не тот, кто достиг той святости, какую мы видим у Сергия Радонежского, Серафима Саровского и стольких других святых. Святой — тот, кто себя посвятил Богу и кого Бог освятил. Это человек, который избрал Бога своим Господом и своей любовью. И это нам напоминает о том, какая последовательность событий в нашей судьбе. Первый шаг делает Бог. Он вызывает нас из небытия в бытиё. Он открывается нам так, что мы знаем, что Он есть; раскрывается Его тайна в личности Христа, в Его учении и в проповеди апостолов. Совершается наше спасение /крестной смертью Христа/. А наш ответ может быть: “Я преклоняюсь перед Тобой, я верю Тебе, я верую в Тебя, я посильно Тебя люблю, я всего себя Тебе хочу отдать безотказно, до конца”. И это начало крещения, то есть погружение наше в смерть Христову. Мы хотим с Ним умереть, то есть стать чуждыми всему тому, что является грехом, отчужденностью от Бога. И потому что мы уходим в эти глубины даже не нашей смерти, даже не нашего покаяния, а Христовой смерти, мы можем ожить вечной жизнью и вместе с Ним воскреснуть, как об этом говорит апостол Павел в 6-й главе своего Послания к римлянам (этот отрывок читается в день крестин). И умерев со Христом в ответ на Его любовь, ожив со Христом Его ответным действием, мы теперь можем приобщиться на земле Его Пречистого Тела и Честной Крови, потому что мы уже Ему приобщены и можем назвать Его Отца — нашим Отцом.

И вот тут священник раздробляет Святые Дары, приготавливает их, причащается сам и потом выходит причащать народ, помолившись о том, чтобы дано было ему и самому причаститься и других приобщить: Вонми (обрати внимание), Господи Иисусе Христе Боже наш, от святаго жилища Твоего, и от престола славы Царствия Твоего, и прииди во еже освятити нас (приди и освяти нас). Иже (Который) горe cо Отцем седяй, и здесь нам невидимо спребываяй (Ты, Который на небе, в высотах вечности восседаешь с Отцом и одновременно невидимо здесь с нами), и сподоби державною Твоею рукою преподати нам Пречистое Тело Твое и Честную Кровь (дай нам Своей рукой причащение Тела и Крови), и нами всем людем Твоим.

И священник с ужасом берет частицу и причащается. Он знает, что причащает его Христос: руки его только действуют, но чудо совершается Спасителем. Он берет чашу и также приобщается чаше. А затем, когда он выйдет причащать народ, Христос будет причащать, а он только будет преподавать причащение. Как говорит дьякон священнику: Преподаждь ми, владыко,Честное Святое Тело Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа… Дай мне Его…

И тогда ставится вопрос о том, при каких условиях мы можем приобщаться. Разве это не ясно из всего хода? Если та служба, в которой мы участвуем, литургия верных, является самой Тайной вечерью, можем ли мы приступать к Святым Тайнам, если опоздали на службу? Можем ли мы себе представить, что кто-нибудь из апостолов ворвался в горницу, где совершалась Тайная вечеря, и сказал: “Господи, прости, я был занят другим, но я поспел к причащению…” Это немыслимо! Это немыслимо, когда мы так себе это представляем. Это немыслимо также, если мы вспоминаем, что Совершитель таинства — Христос вместе со всей Церковью: не Он в одиночку, и не Церковь без Него, а тело и Глава вместе, как единство. И также невозможно причаститься Святых Даров, если мы не примирены с Богом, если мы не примирились со своей совестью, если мы разделены с кем бы то ни было ненавистью, ревностью, злобой, взаимным отрицанием, оттолкновением. Это надо излечить, раньше чем приступить к Святым Тайнам; невозможно причащаться и в том случае, если к тому мiру, который создал Господь, мы относились небрежно, не понимая, что телесность Христа едина с материальностью этого мiра. Профессор Семен Людвигович Франк сказал, что христианство — единственный полный, совершенный материализм, потому что только в христианстве материя имеет окончательное, полное, вечное значение.

Также нельзя причащаться, если мы не принадлежим к Единой Церкви. Не потому, что мы отрицаем других, а потому, что мы должны причаститься единым сердцем, единым умом. Мы не можем причаститься ради того, чтобы на мгновение быть вместе, а потом разойтись. Святой престол — не перекресток, где встречаются люди, приходящие из разных вероисповеданий и намеренные разойтись после этого. Да, можно быть присоединенным к Церкви путем причащения, но после причащения в Церкви нельзя уйти в иную церковную общину.

И после этого Литургия, в сущности, кончена. Идут благодарственные молитвы со стороны народа, со стороны священника. И последнее действие, которое мы видим, это перенесение Святых Даров, то есть Чаши, в которой теперь находятся и Тело и Кровь Христовы, с престола на жертвенник. Священник говорит: Вознесися на небеса, Боже, и по всей земли слава Твоя, и проходит, благословляя народ Чашей. Это видение того, как Христос с Голгофы, с места распятия, с места смерти и Воскресения, — гроба, теперь возносится на небо, уходит в вечность. И хор отвечает: Видехом свет истинный, прияхом Духа небеснаго, обретохом веру истинную, Нераздельней Троице покланяемся, Та бо нас спасла есть: мы видели истинный свет, мы приняли Духа Небесного, мы обрели веру истинную, мы поклоняемся Нераздельной Троице, ибо Она нас спасла.

И в конце службы — благословение. Но это благословение не значит просто, что кончена служба. Вы, наверное, помните, как после Тайной вечери и того, что в ней как бы содержалось, то есть крестного пути, распятия, Воскресения, сошествия во ад, Христос вернулся к ученикам и им сказал: Мир Мой даю вам… — и послал их в мiр. Мы должны помнить, что завершение Литургии — это не конец службы, это момент, когда мы с Тайной вечери (без того промежутка ужаса, который пережили Апостолы: ведь мы — за пределом этого ужаса, они его за нас пережили, они его превозмогли, они каялись, они воскресли духом) теперь посылаемся в мiр вестниками Христа. В одном из романов французского писателя Жильбера Сесброна последние слова католической мессы Ite, missa est, отпуст “идите, служба окончена”, в его вольном переводе звучат: “Идите, теперь начинается ваша миссия”. Из Тайной вечери, исполненные Духа, в единстве со Христом, мы должны выйти в мiр и принести в него Евангелие, благую весть спасения, знание о Христе, не обязательно в словах, а в сиянии личности. Я вам уже приводил сказанное мне, что никто не может обратиться от земли к небу, если на лице или в глазах хоть одного человека не увидит сияние вечной жизни. Вот, эта вечная жизнь нам дается во всей совокупности Литургии, и мы должны всей жизнью вашей, молитвенностью, любовью, отдачей себя наподобие Христа тем, которые Его не знают, или тем, которые от Него отреклись, принести это им.

На этом кончаются те беседы, которые я хотел провести с вами о Литургии. Как я вам вначале говорил, я не предполагал описывать вам ход службы, вы его знаете. Если кому интересно, существуют комментарии к Литургии. Есть комментарий, написанный Гоголем, он доступен. Есть на английском и на греческом комментарий Николая Кавасилы, но не об этом шла речь. Я хотел вам представить то, как надо ее переживать и как можно ее пережить. Конечно, я ее переживаю очень ограниченно, в меру моего понимания, моих сил, вы можете пережить ее гораздо глубже. Но некоторые вещи я хотел вам указать, которые, мне кажется, надо уловить для того, чтобы войти вглубь, еще глубже, и всегда глубже, — как это происходит, я думаю, с каждым верующим, и, может быть, особенно с каждым священником, который всякий раз уходит в новые глубины Божественной Литургии и Божественной тайны.

Могу я попросить тебя, отец Михаил, сказать от себя нечто о Литургии в дополнение к тому, что я сказал, потому что, конечно, все это очень бегло…

О. Михаил: Это совсем не бегло, а очень богато. Есть у меня такая мысль. Поскольку Литургия и причастие ведут нас к спасению, это Божия пища, которая нас поддерживает в жизни, ведет в Царство Божие, очень важно помнить, что Господь участвует в этой Литургии не частично, а полностью, весь. Он Сам входит в эту Литургию, в том смысле, что часто мы чувствуем: и Отец, и Сын, и Дух Святой участвуют. В тех молитвах, которые ты читал, мы обращаемся к Отцу, но, с другой стороны, мы знаем, что Сын присутствует полностью Своей жизнью, Своей волей и всей Своей судьбой на земле — смертью, воскресением. И тут же Литургия, в частности и очень точно, заключается тоже в призывании Святого Духа, то есть Третье Лицо тоже призывается, и, как всякое Божие действие, Литургия является Троичным действием. Это, может, не всегда очевидно в Литургии, но это переживается ясно в текстах Литургии. Например, если вспомнить о том, какие случаи в Евангелии описываются, где это заметно. Скажем, в крещении Господнем, когда Он сошел в воду Иордана, то послышался голос с неба; Отец говорил совершенно ясно: здесь Сын Мой возлюбленный, Его слушайте… Значит, Отец присутствовал; кроме того, евангелист говорит, что Дух Святой сошел. И настолько это было конкретно, настолько ощутимо, что говорится: Святой Дух сошел, как будто голубь сходит и опускается на голову Христа как бы чувственно. Вот еще одно событие в жизни Христа, где Вся Троица участвует. Мне кажется это значительным, потому что наше спасение именно происходит действием всей Святой Троицы, и во всей Литургии это, конечно, видно.

А вторая мысль: когда священник после того, как произнес слова: Святая святым, и хор ответил: Един Свят, Един Господь Иисус Христос…, приступает к приготовлению, и тут он говорит удивительные слова, они совершенно парадоксальны. Агнец раздробляется — но Он неразделяем. Неразделяем, а раздробляется, потом Он раздается, но Он неиждиваемый, значит, “не расходуется” как бы, всегда Он будет. Сколько бы Он ни раздавался, Он всегда будет. Это — Христос. Христос всегда Один, однако каждому раздается и всегда будет. Вот такие парадоксы.

М. А. Как ты думаешь — можно ли употребить этот образ: Раздробляемый и неразделяемый, всегда едомый и никогдаже иждиваемый, к мысли о раздроблении христианского мира? Мне все больше и больше кажется: да, это хлеб ломимый, то есть трагедия есть, этот Хлеб как Тело Христово ломимо, оно раздроблено, оно раздается — и остается едино. И я думаю, что очень, очень нам надо осторожно к этому относиться. Это не значит, что мы должны стирать границы; есть правда и неправда. Скажем, в учении той или другой церкви могут быть ошибочные элементы, которые порочат церковное учение; есть и грехи. Но мы, во-первых, должны помнить, что и мы не без греха, а во-вторых, что этот образ Хлеба, может быть, — образ всего христианского мира…

О. Михаил: Недаром эта тайна настолько глубока, что в древности в церкви это таинство совершалось при закрытых дверях, на ключ закрывалась церковь, чтобы никто не подходил уже. Если сегодня закрыть врата, так никто и не поймет, будут стучаться, хотя совершенно верно, что нельзя опаздывать, и что пропускаешь таинство, если не придешь вовремя.

М. А. Почему-то у многих все-таки остается чувство: батя там, в алтаре, совершает таинство, а мы приходим и пользуемся им. Если можно так, очень грубо, выразить: как в ресторан приходят. Там повар на кухне работает, а мы в свое время придем, закажем… Тогда как совершается таинство всей Церковью. Если ты не пришел к Литургии, то ты не участвовал в ней, ты не участвуешь и в причащении в каком-то смысле. Это очень страшная мысль. Это не относится к случаям, когда человек не мог прийти или болен, это дело другое; но если просто “Ах, успеется”…

Знаете, в Париже была прихожанка, рослая, крепкая; и муженек ее, бывший офицер белой армии, тоненький, худенький. Он все стремился в кабак, она все стремилась в церковь и его тащила насильственно в церковь. Она стоит, молится, а он периодически дергает ее за рукав, говорит: “Адочка, пойдем домой, они же никогда не кончат своих поповских парадов!” У него не было никакого чувства, что он участник службы (он и не причащался, должен сказать). Как-то раз ему повезло, Адочка заболела, и он надеялся попасть в кабак. Жена говорит: “Ты сегодня в церковь пойдешь, а чтобы я знала, что ты там был, ты мне проповедь перескажешь”. Он пришел домой, Адочка спрашивает: “Ну, о чем батюшка говорил?” — “О грехе”. — “Что же он сказал?” — “Так чего от него ожидать: он против!..” Так что вот.

А умер он как, не знаете?

Не знаю; я уехал до того, как он умер. Но я думаю, что Бог таких не только терпит, — Бог таких любит: он без лжи, без лицемерия, весь, как на ладони; и верующий был.

У меня был товарищ очень дисциплинированный. Он приходил в церковь, становился по стойке “смирно” и стоял так до конца. Я ему как-то сказал: “Алеша, что ты делаешь в церкви, вот так стоя?” Он ответил: “Я могу за всю службу только одну молитву сказать от души, всем существом: Отче наш. Я прихожу, говорю Отче наш, а потом “смирно” стою до конца”. Таково его участие было. Я думаю, что Бог с уважением относился к такой — лояльности, что ли. Он говорил Отче наш из нутра своего, а не только потому, что пришло время петь эту молитву. И это, вероятно, для Бога больше значило, чем если бы он как-нибудь проковыливал через те или другие молитвы, думая: “Когда же это все кончится?”

Когда дьякон выносит дискос и возглашает: И ныне и присно и во веки веков…
— какое значение?

Вы не слышите (я не знаю, почему тут “тайна”, не в хорошем смысле, а в плохом). Священник берет Чашу и дискос и говорит про себя: Вознесися на небеса, Боже, и по всей земле слава Твоя, всегда, ныне и присно и во веки веков. Почему-то принято, и в служебнике так сказано, что священник начало фразы говорит про себя, а во веки веков произносится вслух. Тогда как полный смысл был бы именно, произнося эти слова вместе, показать движением вознесение Господне, и перенести.

Тут более общий вопрос о тайных молитвах. У нас они называются “тайными” и даже печатаются так. На самом деле они никогда не предполагались быть “тайными” в том смысле, что это не тайна от народа, ничего “секретного” от народа нет, ничего нет такого, чего народ не мог бы слышать. Я вам их читал, в них нет ничего такого, во что вы не верите и, что не составляет часть вашей веры и молитвенной жизни. С другой стороны, есть в канонах Церкви, в правилах церковных одно место, кажется, в 6-й Новелле Юстиниана, где говорится, что священник должен произносить эти молитвы так, чтобы последний мирянин в глубине храма мог их слышать. Так что единственное правило, которое у нас есть, мы тщательно нарушаем. И я думаю, что происходит это тоже не по простому безумию. В малом храме возможно эти молитвы говорить так, как говоришь с Богом или говоришь с другом. Если находишься в Елоховском соборе (или даже в нашем), то сказать эти молитвы “во всю глотку” лишает их той теплоты, той непосредственности, которую хочется в них вложить. У нас дело другое, у нас есть микрофон, поэтому на фоне некоторых песнопений я эти молитвы читаю вслух. Но вы себе представляете, например: вы кого-нибудь полюбили. Вы можете нежно сказать: “Я тебя люблю”, и невозможно через мост гаркнуть “Я тебя люблю!”, чтобы она услышала; это будет тогда по всему миру и потеряет теплоту и естественность. Я думаю, поэтому у нас и тайные молитвы в этом смысле произносятся “тайно”. Длину службы они увеличили бы очень немного.

О. Михаил: А может быть, выражение” тайные молитвы” происходит не от “тайна”, а от “таинство”? Что это молитвы таинственные?

Почему дьякон препоясывается так, накрест?

Чтобы руки у него свободные были.

Я чувствую себя очень богатой, что имею возможность участвовать каждую
неделю или часто в Литургии, и мне кажется, что я недостойна иметь такую привилегию,
эту возможность, а другие люди, среди которых я живу, в одном обществе, не имеют этого. Вы говорили, что другие христиане, может быть, как Хлеб….

Как я говорил, достойным быть невозможно. Мы можем сказать, как в псалме говорится: ”Я как иссохшая земля перед Тобой. Если не польет дождь на меня, если роса не сойдет, я ничего не могу произвести, а сам росу произвести не могу тоже. Поэтому я прихожу к Тебе, Господи, Ты из мертвого сделай меня живым, живой”. Поэтому о достоинстве не может быть и речи. И я настаиваю, что мы не говорим о том, что другие христиане недостойны, мы говорим, что для того, чтобы приобщаться вместе, нужно такое внутреннее единство, которое дало бы возможность всем нам едиными устами и единым сердцем совершать эту службу. Мне кажется, что в этом ударение. Я не богослов, и не мне судить, но я не могу поверить, что если человек, даже не католик, а протестант самого протестантского типа приносит Христу хлеб и вино и говорит: “Господи, я не знаю, как это совершается, но я верю Твоему слову; благослови этот хлеб, благослови это вино, пусть они будут Твоим Телом и Кровью для причащающихся” — Бог ему отвечает: “Ты не православный, ты не так веришь, и поэтому ничего с тобой не будет”… Не могу поверить в это! Искреннему, правдивому сердцу Бог отзовётся. Так же как я скажу, что можно быть недостойным даже того, что нам дается как православным. Но нельзя разделять людей, сказав: потому что он не православный, он лишен благодати… Митрополит Платон в одном из своих писаний говорит: Не лишение таинства, а презрение к таинству лишает благодати… Это очень важно. Благодать Бог может дать свободно, Он не связан. Он обещал, что когда будет совершаться таинство, Он в нем будет участвовать, но никогда Он не говорил, что если не совершается таинство, а человек просто помолится, то Он ответит: “Ну, нет…”

У нас есть пример Древней Церкви, которая признавала желание крещения за крещение. То есть человека, который уверовал во Христа, мечтал о крещении, о том, чтобы его крестили, но по обстоятельствам умирал некрещеным (например, потому что некому было его крестить), такого человека считали крещеным. Бог отвечает на искренность и на правдивость сердца. Поэтому надо очень не то, что осторожно, а — бережно относиться ко всему этому. Я был еще гораздо более узок, чем теперь, когда мне было двадцать лет, и одна из вещей, которая меня очень в этом смысле не то что переменила (прошло много времени, пока я начал меняться), но поставила передо мной вопрос, это война. Когда видишь людей самых разных убеждений, друг другу неприемлемых по убеждениям, и думаешь: “Вот бы мне быть таким, каков этот безбожник, а не таким, какой я есть, или каков этот благочестивый человек!” Я своими глазами видел людей, которые отдавали свою жизнь за других, хотя отрицали и Бога, и Церковь, и что угодно. И я не могу поверить, что Бог может их не принять. Просто не могу. Если я не прав, Бог мне потом это скажет, но пока Он мне ничего такого не говорил.

Во время войны многие начали верить…

Да, но даже те, которые не верили, могли отдать свою жизнь. Это потрясающе.

Обращение к Богу бывает на “Ты” и на “Вы”…

“Вы” пришло гораздо позже. Это произошло (я только передам то, что мне было сказано), когда в Римской империи, покрывавшей Рим и Византию, было два императора, которые говорили одним голосом, они говорили от своего имени “мы”, потому что говорили одно и то же, хотя их было двое. От этого пошло, что когда кто-то на таких вершинах стоит, ему стали говорить “вы”, забыв, что говорилось “вы” — двум, не одному только.

То, что я говорил о “ты” или “вы”, в общем, сейчас ослабело в том смысле, что мы говорим “ты” очень свободно, и “вы” в значительной мере вымерло. Но по существу то, что я говорил, действительно было когда-то так. Скажем, даже теперь, если изучать немецкую грамматику, там будет сказано: “ты” говорится родителям, детям и животным. Кошке “вы” не скажешь. Мы теперь говорим “ты” по-товарищески. В армии до революции офицеры между собой говорили “ты” и можно было сказать “ты, Иван Петрович”, потому что отношения были еще не такие личные, чтобы сказать “ты, Ваня”. Можно было говорить “ты, Ваня”, “ты, Иван Петрович”, “ты, Николай” — все эти нюансы были. А Богу мы говорим “Ты”, потому что Он самый близкий. Люди на обращение “ты” иногда обижаются, потому что люди не понимают очень многого. Старца Амвросия Оптинского спросила одна старушка, как ей быть: у нее ноги больные, она стоять в церкви не может? Тот ответил: Бог в сердце смотрит, а не в ноги… Это того же порядка вопрос.

Что значит выражение, оно два раза встречается, в частности, в тайных молитвах:
и молим, и просим, и милися деем?

Я думаю, это можно понять, если подумать о том, как мы употребляем это слово на русском языке. Мы говорим о помиловании, о милости, говорим о милостыне, называем человека милым, милой. И вот милися деем: мы обращаемся к Тебе — за чем? За тем, чтобы Ты нас пожалел, приласкал и т.д. То же самое, когда мы говорим: “Господи, помилуй!” это не значит “не бей”, это значит: “Не осуди, пожалей, поддержи, приласкай, утешь”.

То же самое — славянское слово “Утешитель”. У нас есть слово “утеха” по-русски. Мы говорим о Духе Святом, что Он Утешитель. Он нас утешает, если мы чувствуем свое сиротство без Христа; но Он тоже нам дает крепость, Он тоже нам дает радость, — это разные оттенки того же слова.

Я не понимаю об Иуде: как Христос называет его другом, когда тот подходит  к Нему. В то же время Христос говорит Отцу перед Своей смертью: всех Я сохранил, никто не погиб, только сын погибельный… А мы в Церкви, так часто осуждаем Иуду во время страстной недели как предателя и даже перед причащением говорим: “не поцеловать бы Тебя, как Иуда”. Я думаю, его отчаяние в душе, его любовь ко Христу такая глубокая, что он даже удавился. Если бы Христос ничего не значил для него, он не удавился бы, а раз он так отнесся к тому, что совершил, значит, он очень глубоко…

Иуда — сложный вопрос. Из Евангелия мы об Иуде, в общем, ничего не знаем, что нам бы его объяснило. Только в одном месте у Иоанна сказано, что он был вор, прикарманивал те деньги, которые давались на общину, но этого недостаточно, чтобы охарактеризовать человека. Французский писатель Сартр говорит: мы должны понять, что Иуда не потому предатель, что предал Христа, — он предал Христа, потому что был предателем по сущности… Мне это кажется ужасным, я этого не могу принять.

Я думаю, что тут есть очень разные моменты. Христос Своего отношения к Иуде не переменил потому просто, что тот Его предал. И поэтому когда Он обращается к Иуде, Он говорит: Друг!.. Да, ты остаешься Моим другом, но другом, который Меня предал или предает. С другой стороны, Христос знал на Тайной вечери, что этот человек идет на погибель. Христос всех защитил, но по каким-то таинственным путям Божиим этот человек на земле не разрешит своего вопроса.

Какова вечная судьба Иуды? Конечно, у меня ответа нет, в том смысле, что он действительно предал Христа, и этого не снимешь. Но я как-то ставил этот вопрос отцу Василию Осборну, и он мне сказал: “А вы когда-нибудь задумывались над тем, что все ученики Христа Его бросили, Петр отрекся и т.д. — но они Христа вновь встретили и могли покаяться и начать новую жизнь. Иуда на земле Христа не встретил, но после Своего распятия Христос сошел в ад, и там Иуда встретил Его снова. И это оставляет вопрос как бы открытым.

Это не ответ на вопрос, но это значит, что есть какой-то…