О вере и о крещении. Часть 4

Сегодня мы приступим к вопросу о самом крещении. Но предварить вопрос о личном нашем крещении я хочу, обратив внимание на то,  что в Священном Писании, в Евангелии речь идет о трех крещениях. Говорится о крещении Иоанновом, говорится о крещении Самого Спасителя Христа, и говорится затем, позже о крещении верующих. И вот мне хочется остановить ваше внимание на каждом из этих трех крещений,  потому что они имеют непосредственное отношение к тому, что происходит с нами, когда мы готовимся к крещению и когда мы его принимаем.

Вы, наверное, помните из Евангелия, что  крещение Иоанново было крещение  в покаяние.  Иоанн Креститель вышел на проповедь. О нем говорится, что он был голосом Божиим в пустыне. Он  настолько отождествился со своим призванием, с тем, кто он был и чем он был, что речь уже не шла о том, что какой-то человек говорит слова, относящиеся к Богу; это был голос Божий звучащий. И поэтому люди, которые приходили, были глубоко поражены и потрясены тем, что слышали. А проповедь Иоанна Крестителя  была в том, что вы все изменили Богу, вы все отошли от того, что должно было бы быть правдой жизни; покайтесь, потому что иначе придет на вас суд… Вы, наверное, помните, что есть место в Евангелии,  где Спаситель говорит: примиряйтесь с вашим противником, соперником, как бы он не отдал вас судье, а судья отдаст  мучителю… Отцы Церкви под именем соперника понимали совесть, то есть тот голос в нас, который постоянно нарушает наш покой,  не дает нам уснуть в самодовольстве, постоянно нам говорит: нет,  ты не можешь довольствоваться тем, чем ты являешься теперь, ты ниже своего достоинства, вернись и вырасти. И вот проповедь Иоанна Крестителя была в том, чтобы разбудить в людях совесть, поставить их перед лицом собственного суда, может быть тоже суда человеческого вокруг, и также суда Божия. И люди приходили и каялись, причем замечательно то, что они каялись вслух, не обращая внимания на присутствие других людей, потому что эта проповедь настолько глубоко их задевала, настолько потрясала их душу, что им было все равно, услышит ли другой человек или нет о их греховности, потому что важно для них было, основное для них было — вырваться из этой греховности, признать ее перед Богом, отречься от нее и стать свободными людьми, освобожденными покаянием и милостью Божией. Это вещь, которая у нас в практике исповеди, конечно, исчезла. Но бывают случаи, когда эта практика, вернее, практикой это больше назвать нельзя,  когда такой подход может играть решающую роль в жизни человека, когда человек вдруг станет перед лицом своей совести и не может оторваться от своего прошлого, но заявив об этом прошлом перед другими людьми, он вдруг оказывается освобожден. И тут я должен сказать, что вопрос не в том, что человек в ужасе о себе себя обличает, не в том, что он со стыдом предстоит перед другими людьми, о которых он ничего, в общем, особенного не знает, но в которых предполагает судей; вопрос в том, как его исповедь будет принята. Я вам хочу дать один пример, чтобы это пояснить. Некоторые из вас, может быть, многие, уже его слышали от меня, но это настолько разительный пример, что он у меня остался в душе. Много лет тому назад, в 20-х годах был  1-й съезд РСХД во Франции. Один  бывший офицер пришел на исповедь к отцу Александру Ельчанинову, Записки которого вы можете еще и теперь читать, они были изданы, который был один из самых светлых духовников эмиграции ранние годы и до того времени, когда он умер уже после войны. Он исповедовался, но предварил свою исповедь тем, что сказал: я сознаю свою греховность умом, но ничего до моего сердца не доходит,  я знаю, в чем я не прав, я знаю, в чем я согрешил, я знаю, что я недостоин ни себя, ни Бога, ни тех людей, которые меня любят и уважают, и не могу этого почувствовать. И отец Александр сделал нечто очень смелое. Он сказал: Знаешь, не исповедуйся мне. Когда завтра утром мы соберемся на литургию,  ты выйдешь вперед и открыто всему съезду молодежи скажешь о том, что ты совершил в течение своей жизни. И этот человек настолько чувствовал, что ему нужна свобода, он должен был вырваться из плена греха, что на следующее утро, когда все собрались, и  молодежь и  люди менее молодые, которые оставляли этот съезд,  он вышел и объяснил, что он хочет сказать, для чего он вышел вперед, и начал говорить. И его тогда поразило: он ожидал, что люди, слыша его исповедь, будут как-то сторониться его, отреагируют отрицательно, закроются, отвергнут его: как ты можешь быть таким, как ты смеешь быть в храме, как ты можешь быть в нашей среде, когда ты исповедуешь такие страшные вещи!.. И вместо этого он почувствовал такое сострадание,  такую жалость, такую любовь, такую открытость, он почувствовал, что весь этот съезд молодежи  вместо того чтобы шарахнуться от его исповеди, открылся и открыл ему объятия своего сердца.  И этот опыт на него так подействовал, что он разрыдался, и его покаяние уже не исходило из его ума, а из глубин его сердца. Он стал новым человеком, потому что он был принят состраданием и любовью других людей. И вот это мне открыло немножко глаза на то, что когда люди приходили на Иордан к Иоанну Крестителю, когда они слушали его огненную проповедь, когда они слушали не  Иоанна, а Бога говорящего через него, они забывали о том,  что может быть стыд перед людьми, страх перед людьми и их судом, а единственно что важно —вырваться из этого плена. И они находили друг во друге, наверное, постольку поскольку они слышали взаимную исповедь, взаимный крик души, они  находили сострадание, потому что каждый каялся одновременно в своих грехах и не было места  тому чтобы судить другого человека. И вот почему я говорю об этом.. Потому что когда мы говорили об оглашении, о том периоде, когда люди услышали зов Божий, услышали слова Христа через Евангелие,  через проповедника и еще не были допущены в самый храм,  потому что в него можно было войти только путем крещения, эти люди стояли в притворе, который был украшен иконами суда, и они стояли перед судом Божиим, судом собственной  совести и судом других людей. И этот процесс их готовил к тому, чтобы растворилась эта дверь, и они могли войти в храм. И вы, наверное, помните, как Спаситель говорил о Себе: Я — дверь овцам, кто Мной войдет, тот и выйдет, и пажить обрящет.  И вот исповедь, которую мы внутренне произносим в притворе, когда мы еще оглашенные, исповедь, которую мы принесем — и вероятно не раз —  пока нас допустят к крещению, является именно этим периодом, который соответствует крещению Иоаннову. Люди исповедовали свои грехи, мы перед тем как будем крещены должны исповедовать всю свою жизнь, всю свою душу открыть, не оставить ни одного тайника,  во всяком случае намеренно, конечно, до самых глубин человек не может дойти, раньше чем в эти глубины войдет свет Самого Бога и Духа Святого, но все, что доступно нашему сознанию, мы должны принести на исповедь. Это может случиться враз,  это может случиться целым рядом случаев, но без этого к крещению приступить нельзя.

А что дальше происходило? Люди погружались в эти воды Иорданские. Что значило для них это погружение? Мне кажется, что это и просто, и ясно. Вода омывает грязь, омывает скверну, и поэтому когда люди погружались в эти Иорданские воды. Они с одной стороны чувствовали, что  омывают свое тело от всего того, что это тело осквернило: прелюбодейство, любодеяние, обжорство, все грехи, которые совершаются плотью нашей, или вернее, через плоть, потому что кто-то из отцов  Церкви ясно говорил о том, что грехи плоти это не грехи, которые плоть совершает, это грехи, которые  душа человеческая совершает над плотью, потому что перед тем как совершить любой плотской грех, будь то обжорство или любодеяние,  надо, чтобы человек душевно на это согласился, плоть является как бы жертвой этого позорного или оскверняющего порыва. И вот они погружались с сознанием, что  они  омывают себя, теперь будут чисты, но вместе с этим они понимали, что кроме этих грехов, в которых участвует тело, плоть, есть у них грехи, которые никаким образом к телу не относятся, гордыня, например, зависть и т.д. но по сравнению как бы, по аналогии они понимали, что погружаясь в эти воды и омывая свое тело от скверны, они как бы символически омывают также и свою душу от осквернения, которое они ей нанесли. Этот процесс весь соответствует тому, о чем я только что говорил, относится к предварительным исповедям перед нашим крещением. Без того чтобы пройти через этот процесс  глубокого духовного потрясения, отречения от всего того, что недостойно самого себя, недостойно  уважения, которое люди имеют к нам, недостойно любви, которую они нам дарят, недостойно нашего даже существования, недостойно, того что Бог нас сотворил, нам доверив жизнь  и поверив, что мы будем верны своему призванию, что все это должно быть очищено. И потом раскрывается дверь, и мы входим в храм путем крещения.

Но тут я хочу сказать о крещении Господнем, потому что перед нами естественно встает тот же самый вопрос,  который встал перед Иоанном Крестителем: Ты ли ко мне идешь креститься?  как это возможно! Он в Нем узнал Сына Божия ставшего человеком. Как же он может Его крестить? У Него нет греха, Он — Сам Бог, присутствующий плотью в нашей среде. Есть место в пророчестве Исаии в 7 главе, которое читается в канун Рождества Христова, где говорится, что раньше, чем Младенец сумеет отличить добро от зла, Он выберет добро. Сын Божий, ставший сыном человеческим, никогда не пал грехом. Что же значило это крещение?  Крещение было в покаяние, а Сын Человеческий идет без греха принять это крещение… И это можно объяснить так (это объяснение я получил раз от протестантского пастора и нашел подобное объяснение и у святых отцов). Христос пришел для того, чтобы взять на Себя все последствия человеческого греха, не греховность как таковую, грешником Он не стал, но все последствия греха, то есть в первую очередь смертность, во-вторых, все страдания, которые связаны душевно и телесно с наследием греха, Христос принял. И Он эти грехи принял, погрузившись в эти воды. Вы, наверное, читали в русских сказках как бывают воды живительные и воды мертвые,  мертвящие. И вот эти воды, в которые люди погружались, которыми они омывали собственную греховность, отяжелевали как бы греховностью и, следственно, и смертоносной силой греха, которая в этих водах оставалась. И Христос в эту стихию смертоносной воды погрузился. И Он вышел из этой воды, как бы нося на Себе все последствия человеческой греховности,  все грехи как бы на Него легли. И я помню, как этот пастор мне говорил: случилось то же самое, что бывает, когда белый лен мы погружаем в красильню — лен погружается белым, а вынимается весь пронизанный краской. И то же самое случилось со Христом. Он вошел совершенно свободным от всякой греховности и от последствий этой греховности, потому что, как говорит святой Максим Исповедник, в момент воплощения  Его плоть стала бессмертной,  потому что невозможно человеку умереть, когда он неразрывно и полностью соединен с Богом. А в этот момент Он соединился с падшим человечеством с готовностью умереть смертью этого человечества. Еще в Ветхом Завете мы видим образы того, как приносилась жертва. Выбирали люди, пастухи для жертвы самых лучших своих ягнят, самых беспорочных. И этим им напоминалось: потому что ты грешен — невинный должен страдать и умереть. И вот тут случилось именно это. Невинный принял на Себя смерть человечества, потому что человечество оторвалось и отреклось от Бога. И когда Христос вышел из вод Иордана,  Он оставался тем же безгрешным Спасителем Христом, каким Он был, когда в них погрузился, но Он нес на Себе всю тяжесть тысячелетней человеческой истории греха. Вот второе  крещение, о котором речь идет.  И это погружение в эти воды Иордана очистили эти воды и, как в церковных молитвах и песнопениях говорится,  эти воды стали живоносными, потому что вся мертвость, вся мертвящая сила их осталась на Христе Спасителе. Они были очищены, они стали святыми водами,  священными водами, которые теперь могут приобщить нас к тому, что представляет собой чистота и святость человеческой плоти воплощенного Бога.

И дальше идет вопрос или факт о нашем крещении. Я с вами буду говорить отдельно об исповеди, отдельно о значении этих вод в нашем богослужении  и значении нашей плоти. Но сейчас я не хочу об этом говорить, потому что это отдельные большие темы. Скажу только то, что когда мы приходим к крещению, мы погружаемся в воды, которые  литургически освящаются благодатью Святого Духа и делаются водами Иорданскими, то есть водами, в которые Христос погрузился, очистив их от всякого зла, от всякой нечистоты, и которые могут нас приобщить к той чистоте, которая  превышает нашу чистоту и превышает чистоту обычных вод.

Теперь я хочу сказать нечто о самом чине крещения. Я буду говорить не в деталях сначала,  а основными такими бросками. Первое, что надлежит человеку, желающему креститься, это отречься окончательно, всецело, всей душой, всей волей, всем умом,  всем своим существом от зла, от греха и от начальника зла, то есть сатаны. Но пока человек не находится под кровом Христовым, под Его защитой, он не может это сделать без страха.  Он не может отречься от того, кто был его хозяином и господином, без того чтобы быть взятым под защиту кем-то другим, который сильнее, чем тот, который над ним властвовал. И вот начинается чин крещения молитвой, которую священник произносит над крещаемым, в которой он как бы заявляет, что этот человек отныне берется под защиту Самого Христа и Церкви, и что теперь он может свободно и бесстрашно отречься от бесовской силы, которая им владела, потому что он под защитой силы беспримерно большей. Этот момент очень важный.  Вы, наверное, можете себе представить, я хочу это пояснить как бы образно, и каждый образ, конечно, жалкий образ.  Представьте себе, что в тюрьму, где находятся преступники, приходит комиссия и спрашивает заключенных: а скажите, к вам хорошо относятся? вас кормят хорошо?  Вас не истязают, не мучают, не терзают?.. Кто посмеет сказать: да, нас мучают, нас терзают, мы здесь находимся в аду, когда заключенные знают, что комиссия уйдет через четверть часа, а они останутся во власти тех людей, которые их и терзали и мучили, и будут продолжать терзать и мучить. Вот сравнение, которое я хочу вам дать, потому что если бы человек пришел и  когда он еще не находится под защитой ни Бога, ни Христа, ни Церкви, сказал: Отрекаюсь от всего зла! — что бы это зло ему причинило?..  Это первое. После того как Церковь, вернее, Христос взял этого человека под Свою защиту, ставятся ему вопросы. Первый вопрос ставится:  отрекаешься ли ты от сатаны, от всех дел его, от  всех поспешников его,  от всей гордыни его?  И человек может тогда ответить: Да, отрекаюсь. Этот вопрос ставится ему трижды, потому что ему надо дать время подумать: всерьез ли это? Готов ли я на это? Я исповедался, я готовился, у меня был перелом внутренний, но могу ли я действительно сказать, что отрекаюсь от всего зла, которое мне было так дорого, которым я наслаждался? Первый раз ставится вопрос, второй раз, третий раз; и каждый раз человек отвечает: “Отрекаюсь!” —  если только он находит в себе решимость и мужество это сделать. Если он по пути вдруг почувствует, что ему страшно, у него не хватит духа, он может в этот момент сказать: я не готов, простите меня. Вы меня готовы принять — потому что крещение, как в древности, так и сейчас, сколько мы можем это осуществить — происходило в среде общины, которая принимала человека;  и человек мог сказать: нет, простите меня. Вы пришли с открытыми объятиями, с открытым сердцем, вы готовы со мной все нести, весь ужас моей борьбы и жизни, а я — нет не могу отречься… И люди тогда не отреклись бы от него, они, вероятно заплакали бы над ним и окружили бы его  и постарались бы в течение какого-то времени ему помочь вырасти, окрепнуть с тем, чтобы снова прийти и снова быть поставленным перед этими страшными вопросами: отрекаешься ли ты от сатаны, и всех дел его, и всей гордыни его, и всех ангелов его, то есть служителей, посланников его. Эти посланники его — не обязательно темные силы, это могут быть люди, которые  являются соблазнителями другого человека. И если человек трижды отрекся, тогда ему  ставится вопрос (потому что одно не просто проистекает из другого): соединяешься ли ты со Христом? И это очень ответственный момент, потому что соединиться со Христом не значит просто прийти и говорить: я отрекся от зла, мне уйти некуда теперь, я пришел к Тебе, теперь Твоя очередь меня защищать, Ты должен быть моим Господином, но Ты должен также быть моим защитником… Нет, речь идет о том, что ты выбираешь Христа не только как своего Бога, как Хозяина своей жизни, как Учителя, но ты Его выбираешь как Друга, как Того, с Которым ты будешь связан дружбой. А что значит дружба?  Дружба значит взаимная верность, значит, готовность за своего друга и жизнь отдать, если нужно, значит искать того, чтобы быть на него похожим, быть с ним в гармонии во всем и все время.  Готов ли я на это? Готов ли я соединиться с Ним, как друг соединяется с другом, как муж соединяется с женой и наоборот, как человек дает клятву в том или другом? И тут тоже человек имел право и возможность испытать свою совесть последний раз: соединяюсь… Второй раз ставится вопрос, третий раз ставится вопрос; и каждый раз ты свободен, никто тебя не засудит, никто не отречется от тебя за это, потому что  ты должен соизмерять свои силы и знать, что желание в тебе есть, что ты, может быть, горишь им, а страх в тебе все еще действует.

И когда ты отрекся от сатаны и соединился со Христом, тогда ты произносишь Символ веры: вот во что я верю отныне всем умом, всем сердцем, всей волей, всей плотью, всей жизнью своей, я верю, то есть я уверен, что это так, я доверяю этому Богу, Которого я исповедую, и я буду верен Ему и той клятве, которую я сейчас дал. Это моменты очень как бы трагические.

А до того происходит еще одно действие церковное, это освобождение Церковью или вернее Христом и Духом Святым в Церкви этого человека от сил зла. Это запрещение, которое произносится над тем, который сейчас будет отрекаться от сатаны и принимать Христа, запрещение сатане и его силам подходить близко к нему. Этим заканчивается как бы первая часть, которая еще составляет завершение оглашения. Человек еще не крещен, но он делает последние шаги, чтобы крещение принять. Вот на этом я кончу свою теперешнюю беседу. И в следующий раз мы перейдем к самому крещению, я вернусь к некоторым моментам оглашения в связи с тем, что дальше происходит.

/…/

Если позволите, к тому, что сказал владыка Анатолий, два примера привести из жизни одного подвижника, сейчас не припомню имени. Первый рассказ о том,  как однажды  спросили этого подвижника: каким образом бывает, что каждый раз, когда к нему приходит человек исповедоваться, душу свою открыть, его охватывает такое глубокое покаяние, что его жизнь меняется.  И этот подвижник ответил: когда человек со мной говорит о своих грехах, я сознаю, что он и я — одно, и я шаг за шагом спускаюсь в глубины его греховности, сознавая, что его греховность — моя греховность. И когда я дошел до глубин, я свою душу связываю узлом с его душой и начинаю каяться, и это покаяние делается нашим общим покаянием. Другой случай: он странствовал и остановился ночевать в каком-то селе, и не было другого места, где бы остановиться, кроме пивной. Он попросился туда. Хозяин говорит: да нет у меня никакого места. — Может, есть какой-нибудь закуток. Хозяин говорит: Хорошо. Вот за этой дверью я держу метлы и прочее, спи здесь. Тот вошел и начал молиться о хозяине. И по мере того как он молился, он начал осознавать всю его жизнь и начал вслух рассказывать Богу, но уже не в  виде повести, а в виде покаянного крика, все, что случилось с этим человеком. А человек этот слышал, что тот за дверью что-то  говорит, стал прислушиваться и услышал всю свою жизнь, но в форме покаяния и  крика души о  спасении. И в какой-то момент он открыл дверь и сказал: Спаси меня! Ты все обо мне знаешь… Вот два примера, как подвижники могли, с одной стороны, состраданием соединиться с тем человеком, который во грехе, но не судом его спасти, а именно состраданием и каясь за него вместе с ним, как бы; и с другой стороны, могли видеть человека в его грехе, но вместо того чтобы его осуждать с высоты своей чистоты, воспринимать общую греховность, которая соединяла двух, и каяться в том, что составляло эту греховность, за себя и за этого человека.

Вы говорили о необходимости готовиться  к крещению и об ответственности этого момента. Когда крестят младенца, это не осознанное действие…

Видите, ребенок в каком-то отношении лично безгрешен. На нем лежит тяжесть греховности всего человечества, той ограниченности, которая принадлежит всем нам. Но он сам лично не совершил ни одного греха, в котором ему надо было бы каяться, и крещение ему дается, потому что это встреча между живой душой и Живым Богом, которые не отделены  друг от друга средостением, выбором греховным, который в нашей жизни, к сожалению, бывает.

Да, но когда он вырастет? Человек взрослый сознает себя обязанным соблюдать обет, а у ребенка такого не остается…

Тут играют роль два рода людей: его родители и его крестные. И это очень важный момент. Мы сейчас крестных выбираем как бы случайно. Но в более серьезные времена крестными выбирались такие люди, которые в случае смерти родителей могли бы взять на себя духовное воспитание ребенка и могли бы восполнить то, чего не хватает у родителей для воспитания этого ребенка. Отец Георгий Флоровский, разговаривая со мной о крещении, сказал: крестить человека это как бы заложить зернышко вечной жизни в его душу, но это зернышко надо оберегать, надо взращивать, и это дело родителей, крестных, церковной общины, включая и духовенство, это не автоматическое спасение как бы, это дается нечто, что принадлежит вечной жизни, жизни Божественной, но может заглохнуть. Вы помните, наверное, притчу Христову о  семенах и сеятеле, как сеятель бросал семена, одни упали на добрую почву, другие на каменистую, третьи на дорогу, еще другие в кустарник, и судьба их была различная. Но семена просто кидаются, а это семя крещения, которое вкладывается в душу, должно быть оберегаемо и взращено родителями, крестными и всей церковной общиной. Поэтому здесь, например, мы стараемся как можно чаще, когда бывают крестины или принятие в православие, чтобы присутствовала община, потому что община на себя берет ответственность за этого человека. Это не то что: ах, такой-то крестился, он стал один из нас… Это человек, который теперь — наша ответственность, мы должны его защитить от зла,  уберечь, ему помочь вырасти, быть для него доброй почвой.

Вы говорили: быть христианином — значит быть другом Христовым. Дружба предполагает какое-то равенство отношений, равенство положения. Как это возможно?

Христос — всё, а я, фактически, ничто. Как же я могу быть равен Христу?

Нет, неправда, что вы ничто. Вы настолько дороги Богу, что Он решился стать человеком, учить, жить и умереть, чтобы вы поверили в Его любовь и поверили, что Он вас не предаст. Равенство не заключается в том, чтобы иметь  равные права. Равенство заключается в том, чтобы друг друга равно любить, равно быть преданным друг другу. Мы можем, конечно, дружить с человеком, который выше нас, это постоянно бывает, но который без снисхождения к нам настолько нас любит, что нас приравнивает себе. Вы помните, например, в Евангелии после Воскресения Христос говорит Марии Магдалине и другим женщинам: Пойдите к братьям Моим… то есть к апостолам. Он их признает за Своих братий. Они Ему стали, может быть,  более родные, чем их собственные родные, чем были родные, которые были чужды всему тому, что они пережили и узнали. Если мы хотим быть равными, мы должны быть равными в верности, равными в любви, и постепенно вырасти в ту меру, о которой говорит Христос: вы во Мне и Я в вас.

/Вопрос о крещении в России, часто формальном/

Тут играет роль очень многое. Играет, во-первых, роль количество людей. Я не считаю, что это настоящая причина, но фактически это играет свою роль. Скажем, когда я занимался людьми, которые хотели креститься или стать православными, я им давал 30 часов встречи, где мы говорили обо всем, о чем умели говорить. Здесь мы это можем делать, потому что нас мало. Если нахлынула бы толпа в 600 человек, которые хотят креститься, то надо было бы подходить иначе. Подход был бы в  основе тот же. Мы об этом недавно  говорили с о. Михаилом: устраивать беседы коллективные, где можно было бы  говорить все, что надо было бы каждому сказать, вот как я сейчас делал. Мы по сговору с отцом Михаилом решили, что  я проведу эти беседы, а он будет с каждым человеком, который хочет креститься, говорить отдельно о том, что касается его лично, его самого. И это можно, это возможно всегда.  Есть люди очень сложные, которым надо дать много времени, скажем, у кого прошлое очень сложное, ломаное, исковерканное; а есть люди очень простые, которые могут вот так подойти почти что. И  я думаю, что еще в России одно несчастье, об этом писал Лесков еще в 19 веке, когда говорил, что наша Русь была крещена, но не была просвещена. Крестили как бы автоматически: ты родился в православной семье — как тебе не быть крещеным. Это не причина. Это основание, но за этим стоит целый мир подготовки родителей, крестных, окружающей общины и постепенного воспитания мальчика или девочки в вере. Причем воспитание не заключается только  в том, чтобы его научить катехизису, чтобы он знал истины веры. Я помню, одна наша прихожанка, которая  теперь уже не девочка, девочкой ходила в воскресную школу, и как-то сказала на собрании родителей: отец Антоний  нас ничему не научил, но он в нас зажег интерес, и мы сами начали учиться. Я думаю, что в этом очень важный момент. Когда мы готовим людей к крещению, есть вещи, которые мы можем сказать, есть вещи, которые должны быть сказаны лично, а есть момент общий: зажигания, того, что человек захочет крещения, потому что он что-то через другого человека, который, может быть, гораздо хуже него,  вдруг проснется. У нас был выдающийся богослов в Париже, который кончил целый ряд богословских школ и в России, и в Париже, и в Риме, который все мог объяснить;  единственный его был недостаток: он пил отчаянно. Я помню  разговор между ним и смелой прихожанкой: Слушайте, каким образом вы нам так ясно указываете  путь на небо, а сами ни с места!.. Он тогда (он не был пьян) на своего совопросника посмотрел и ответил: А что бы вы сказали, если бы все придорожные столбы вместо того чтобы указывать вам, куда идти, умчались бы к цели… Я к тому говорю, что  иногда человек, который вас учит, ничем не лучше вас, или даже хуже… Я помню одну исповедь. Я исповедовался раз у одного очень несчастного священника. Его многие осуждали, потому что он пил крепко, приходил в церковь в нетрезвом виде, не служил; я его ставил в угол и становился перед ним, чтобы он не упал. Я его очень любил и уважал, потому что знал, отчего он стал таким. Когда Белая армия покидала Крым, он, молодым офицером, был на одном корабле, а жена с детьми на другом, и он видел, как это судно потонуло, его жена и дети потонули у него на глазах и он ничего не мог сделать. Конечно, вы можете сказать: а Иов не пришел в отчаяние, Иов этого не сделал… Но кто из нас имеет право  что-либо такое сказать?..  Он действительно начал пить. Я у него был на исповеди, и я никогда так не переживал исповедь, потому что я исповедался — мне тогда было двадцать с небольшим лет —  и он стоял и плакал надо мной, не пьяными слезами, а плакал о том, что вот молодой человек, у которого есть возможность победить зло, не побеждает зло. Когда я кончил, он мне сказал: ты понимаешь, что я не имею права какой бы то ни было совет тебе дать, ты знаешь мою жизнь; но я тебе скажу: ты еще молод, у тебя все силы, ты еще не сломлен, —  борись и победи… И я такой исповеди никогда не переживал. Я  к тому это говорю, что вы не обязательно ищите святого, который вам все пути раскроет, а человека, который сам умеет каяться и у кого каменное сердце сломалось и стало плотяным, как говорит Иезекииль в своем пророчестве. Я лучше сказать не умею.

Иоанн  Креститель крестил без подготовки, просто немедленно всех желающих. И так и Христос в начале; почему?       

Тут два момента. Во-первых, Иоанн Креститель  крестил, как сказано в Евангелии,  крещением покаяния. То есть люди  приходили к нему, слушали его проповедь, были ею потрясены, в них совершался внутренний переворот, который потом сказывался более или менее совершенно в жизни, и как символ того, что они хотят смыть свое прошлое, очиститься от него, они погружались в эти воды, омывались ими и из них выходили. Эти воды сами по себе не совершали как бы таинства, это был образ того, что я вымылся, мое прошлое смыто, оно теперь  лежит грязью, смертоносной силой в этих водах.

В раннем христианстве был переворот такого рода, которого мы, в общем, не знаем. Я не говорю сейчас о странах, где были гонения и т.д., но в среднем, в христианском мире. В древности был выбор между идолопоклонством и поклонением Единому Богу во Христе. И если человек решался на это, это значило, что он будет отвержен своим окружением, что он берет на себя риск мученической смерти, что порой  его собственные родные его предадут на эту смерть. И тогда, когда человек приходил и говорил: со мной случился такой переворот, я теперь не могу жить прошлой жизнью, теперь я готов умереть скорее,  чем остаться язычником, поклоняться как бы бесам, тогда его крестили с гораздо большей легкостью. Я думаю, что в России или в других странах, где было гонение на верующих, многих можно так крестить, которые сделали абсолютно решительный выбор, который может обернуться для них трагедией. Но в нашей здешней обстановке приходится быть более осторожными, потому что это переходы теневые от серого в менее серое или в более светлое. Очень мало кто проходит через такой  драматический  переворот, который значит для него новую жизнь, — пошлого быть не может. Я помню одного человека, который пришел на исповедь и сказал: Батюшка, я вам могу поисповедать все свое прошлое, но я над ним больше плакать не могу, потому что оно во мне вымерло и это жизнь другого человека, которого больше на свете нет. И это было правда, это не была иллюзия, когда на одно мгновение ему показалось, что он стал другим человеком, это был переворот такой трагический и решительный, что он не мог больше, будучи тем, кем он стал, каяться в том, что совершил тот человек, которым он больше не был.

Я крестилась пять лет назад в России, совершенно случайно, я даже с каким-то отвращением заходила в храм. Если бы меня тогда спросили, я бы сказала: Не хочу…

Зернышко, которое тогда вам вложили, вы сохранили, оно выросло.

А если бы не вложили, если бы запретили тогда, я бы никогда этого не сделала…

Как помочь человеку, который в сознательном возрасте, чтобы жениться в храме, потому что так в России делают, перешел в православие (он был католик)? После этого его жизнь стала рушиться. То есть не материально; но духовно он очень страдает.

Я думаю, что вообще — но это тема большая сама по себе — к браку людей не готовят и они себя не готовят. И они  венчаются так же,  как регистрируются в государственном учреждении. Я думаю, что тут нужна, гораздо, большая подготовка. Католик – не католик, не в этом дело,  вопрос в том, как он относится. Помню случай: ко мне пришли двое, она — православная румынка, он англичанин. Они хотели венчаться, я им поставил несколько вопросов и оказалось, что он неверующий, просто без-божник. Я сказал, что венчать их не буду. Он мне сказал: а почему нет? что я могу получить от венчания или не получить, не венчавшись? Что Церковь знает о любви, чего я не знаю?..  Я сказал: хорошо. Вот текст службы венчания, мы с вами начнем ее разбирать, и вы попробуйте понять, что Церковь знает о любви, о чистоте, о браке и т.д. Мы с ним в тот день начали читать самое начало службы, и через час он меня остановил и сказал: Нет, свадьбу мы должны отложить. Я вижу, что Церковь знает то, о чем я понятия не имею; я не буду венчаться, пока сам этого знать не буду. И мы в течение нескольких месяцев встречались, и, начиная с таинства брака,  он постепенно пришел к пониманию о том, что Церковь знает о человеке, о Боге. Через несколько месяцев крестился, и потом я их венчал.

Князь Владимир крестил Русь насильно, без всякой проповеди, тем не менее, он причислен к лику святых…

Князь Владимир не был причислен к лику святых просто за то, что крестил  киевлян. Если посмотреть  на жизнь князя Владимира до того, как он сам крестился, и потом, вы увидите, до чего он сам переменился и какой строй жизни он учредил в Киеве и в своем княжестве. Он просто стал другим человеком. Его сейчас мы ублажаем за то, что благодаря ему Русь была крещена, но не благодаря тому, что он призвал греческих священников крестить своих подданных, а потому что он сам так переменился. И, между прочим, его святость очень долго не воспринималась на Руси. Он был признан святым много спустя после Бориса и Глеба. Их святость ярко представилась, ее поняли,  а роль Владимира, которую он совершил через внутренний переворот,  была воспринята гораздо позже людьми.

Вопрос в том, что крестили на Руси не по убеждению, а насильно. Как к этому относится Церковь в наши дни? Это неправильно!

Я бы сказал — болезненно, с сожалением. Потому что человек, который крестится иначе как по своей воле, по своему выбору, лишается чего-то. Он никогда не сможет пережить того, что он мог бы пережить перед крещением, во время подготовки или по случаю крещения. Разумеется, он может потом вернуться к этому, пережить, но чего-то он лишился. Я думаю, что это реально для многих, кто был крещен в детстве, которые  забыли о Боге или были обезбожены воспитанием, которые потом нашли веру  и вернулись к вере, вошли в Церковь через покаяние и через причащение Святых Таин, но без этого чудесного погружения во Христа.

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007.