Об о Михаиле Фортунатто и Косте Каррасе

Спасибо большое, что попросили меня рассказать об отце Михаиле. Он был одним из самых значимых людей в моей жизни. И отец Михаил, и Мариамна. Даже несмотря на то, что его уже нет с нами, для меня это огромная радость говорить и вспоминать о нем, потому что он сам во многом был человеком, который излучал радость. И он всегда сильно переживал, когда встречал людей, в чью скорбь не могла проникнуть та радость, которую он знал.

Мне кажется, впервые я по-настоящему познакомилась с ним и поговорила после похорон Николая Зернова. Насколько я помню, это было в Оксфорде в 1980 году. Мы тогда говорили о переводе одной из молитв об усопших, это была одна из многих наших бесед о богослужебных текстах, в которых было видно, насколько отец Михаил заботился о том, как проходит богослужение, чтобы во всем была красота и порядок, чтобы смысл передавался во всей полноте. На похоронах Николая Зернова я также впервые пела с отцом Михаилом. И потом, когда я переехала на семь лет в Лондон, несмотря на мое абсолютно никудышное пение, он позволил мне быть в хоре. И я безмерно благодарна за это, потому что петь с ним, то, как он руководил хором, как он пел и читал — это была настоящая школа богословия, молитвы, любви Божией. А также явление любви Божией. Его пение, его руководство — как и его личность — по-настоящему передавали нежность и силу этой любви.

В частности, я вспоминаю, как однажды мы репетировали одно песнопение — я уверена, что вы его знаете — седален недели о Блудном сыне. Вы, возможно, помните трогательные и прекрасные слова из него, которые я даже не буду пытаться спеть: «Согреших, Отче, на небо и пред Тобою». И, я помню, как отец Михаил, повернулся к хору и сказал: «Вы только послушайте! Разве вы ТАК каетесь?» Я думаю, этими словами он хотел нам сказать об этом радостном покаянии, о радости, любви и нежности, которые должны пронизывать наше покаяние, и оно не должно быть чем-то мрачным и безнадежным. Так сложилось, что я узнала о его смерти в воскресенье недели о Блудном сыне, и я вернулась к тому моменту, когда мы пели с ним по листочку, который был отксерокопирован, со всеми его заметками. И то же самое песнопение мы пели после похорон отца Петра Скорера. Так что получилось много аллюзий.

Отец Михаил был укоренен в духе русской эмиграции и, в частности, в этой идее церковности, подразумевающей, что вся жизнь должна быть воцерковлена, а также Церкви как соборности, как общины любви, в которой все мы, и клир, и миряне, носим бремена друг друга. Раньше он также интересовался более теоретическими вопросами, касающимися Церкви в миру и, насколько я знаю, по совету Николая Зернова, он написал диссертацию в Оксфорде о теократическом государстве в средневековом Новгороде.

Что касается прихода, там мы на своем опыте видели его понимание пастырства, понимание Церкви как Тела, как союза, общины любви. Он приложил большие усилия к созданию этого опыта Церкви как общины. Это непросто было сделать в Лондоне, где, как и в любом большом городе, люди очень разрознены. И, когда в 90-е был большой приток новых прихожан из России, он потратил очень много сил и времени и очень много думал о том, как попытаться передать это понимание церковности: не только научить основам богословия, но и тому, как сочетать богословие, богослужение и христианскую жизнь. И для некоторых людей это было замечательным открытием, но это была и очень сложная задача — обучать столько людей, многие из которых были совершенно далеки от Церкви. Но отец Михаил во многом воспринял от митрополита Антония глубокое понимание того, что священник должен быть прозрачным, что это не просто какое-то вышестоящее лицо, и что Литургию всегда по-настоящему совершает Иисус Христос. Я знаю, что так бы сказал митрополит Антоний, и я помню, как отец Михаил однажды говорил об этом группе школьников, которым он показывал храм.

И вот еще, что говорил митрополит Антоний, а отец Михаил показывал своим примером: единственное, что делает священник — это служит своими руками и своим голосом. И это было очень явно в том, как отец Михаил служил Литургию и как он пел. У него действительно был очень красивый голос, но было очевидно, что он отдает его, чтобы служить Богу и прославлять Его. Мы знаем, что даже пение во время богослужения часто бывает самовыражением того, кто поет. У него так не было никогда. Он очень остро чувствовал, что музыка служит тексту, словам, то есть служит молитве, молитве Церкви. И это было глубоко созвучно митрополиту Антонию, который, будучи племянником Скрябина, любил похвастаться тем, что совершенно немузыкален. Я помню, как во время одной из епархиальных конференций отец Михаил регентовал, и он показал мне записку, которую он написал митрополиту Антонию, совершавшему богослужение. В записке говорилось: «У нас не очень много времени. Вы не против, если мы сократим канон?» На что митрополит Антоний ответил: «Не против. Никогда не любил каноны». И отец Михаил показал мне его ответ со словами: «Видите, с чем мне приходится мириться!»

И этот совершенно литургический, богословский подход к пению он всеми силами стремился передать хору, которым он руководил в Лондонском приходе и другим хорам в епархии, а в 1990-х годах и русским хорам и регентам во многих городах России и Белоруссии. Митрополит Филарет очень поддерживал его и был очень заинтересован в использовании его педагогического опыта. Но в этих случаях, с этими новыми хорами в России все было по-другому. Обычно проблема заключалась в том, что в приходе были верные прихожане, готовые петь, но не разбиравшиеся в музыке. Здесь же были потрясающие музыканты, которые зачастую не понимали, что то, что они поют — не просто музыка, а богослужение и богословие.

А еще он любил учить, будь то обучение пению или обучение детей в воскресной школе или в лагере. Передавать не просто формальные знания, но свой энтузиазм, свою любовь к Богу и к Церкви. И это было очень глубоко. Он передавал нечто о Божественной любви, которая одновременно и любовь Отца, и материнская любовь, нежная любовь. И в его пастырской заботе, о которой знают меньше, чем о его музыкальных способностях, было много отзывчивости, простоты. Он мог подвезти кого-то из прихожан, у кого не было машины. Я помню, кто-то говорил, что отец Михаил собирается навестить кого-то из пожилых прихожанок, чтобы починить им кран, и они были очень этому рады. Конечно, это очень любили, потому что в некотором смысле это очень приземленная, современная версия того, как Христос умывал ноги ученикам. Делать простые вещи, которые нужны людям, — это способ показать им свою любовь. В частности, когда они жили в приходском доме, они принимали у себя людей. И встречи с ними, приобщение к их жизни как пары, для многих прихожан было невероятным вдохновением, для них это было образом христианского брака и христианского гостеприимства. Потому что раньше в Лондоне, в соборе было очень много людей, которые были не в браке, разведены или овдовели, у многих не было такого домашнего очага. Если говорить обо мне, то в нашей семье не было положительных примеров хороших браков, тогда как у отца Михаила и Мариамны был именно такой брак. И многие останавливались в приходском доме надолго, в частности мой муж. Он был кузеном Мариамны — так мы и познакомились.

Там бывали самые разные люди, некоторые из которых просто пользовались гостеприимством отца Михаила, но он просто принимал это. Это не была наивность, это было настоящее, реальное прощение по образу Христа. Я помню, вокруг церкви были разные люди, иногда попрошайки, иногда заходили мошенники. Был один ирландский бродяга. Как-то пропали деньги со свечного ящика, и было понятно, кто их украл. И я помню, как ко мне подошел отец Михаил с таким радостным выражением на лице. Он столкнулся с этим бродягой и сказал ему: «Знаешь, Джек, ты вор, разбойник. И знаешь, что тебе нужно сделать? Тебе нужно помолиться благоразумному разбойнику!». А мне он говорит: «Он все поймет, он же ирландский католик!» И все это с такой чудесной улыбкой!

На похоронах отца Михаила, на которых я имела честь присутствовать, один из клириков отметил, что там (не на Литургии, которая была перед этим), были священники из других юрисдикций, и все служили вместе. И так, по словам этого священника, даже в смерти отец Михаил объединял людей. И это так верно, потому что, я помню, как несколько лет назад Мариамна говорила мне, что еще до свадьбы кто-то из семьи отца Михаила сказал: «Миша у нас миротворец». И на иконе, которую она написала ему на их свадьбу, в раскрытом Евангелии были слова: «Блаженны миротворцы». Я думаю, это подходящие слова для завершения и для воспоминания об отце Михаиле.

Огромная честь говорить о Коста Каррасе, которого я не знала очень близко, но я всегда относилась к нему с огромным уважением, ценя его выдающиеся таланты, его цельность, и его всестороннее служение церкви. Я бы назвала его образом, иконой церковности, того, что значит быть крещеным и посвященным членом ордена мирян. И члена с полной ответственностью. И это как раз то, о чем говорил митрополит Антоний, а Коста воплощал как личность. 

Он был очень скромным человеком, Коста, он знал, как быть авторитетным, но он никогда не навязывал себя. И только теперь, ретроспективно я стала понимать, как сильно он повлиял на путь моей жизни. Он сыграл решающую роль в том, что я взялась переводить мой первый греческий богословский текст, поскольку он был вовлечен в проект по переводу трудов современных греческих теологов в издательстве Свято-Владимирской духовной семинарии в Америке. И также, что очень важно, та работа которой я занималась впоследствии по православному богословию и окружающей среде, сейчас я понимаю в какой степени она происходит из бесед с Костой. Это было в одной из епархиальных учебных групп, которые у нас тогда были, в митрополии владыки Антония, посвященных разным темам, связанным с церковной жизнью, сущностью церкви. Эта конкретная группа была посвящена христианам в светском мире. Группа собиралась в доме Косты и Лидии. Я уже говорила это о семье Майкла и Мариам, но Коста и Лидия тоже были замечательными примером христианской семьи. Дома как малой Церкви. Это была чудесная учебная группа, включавшая кроме Косты о.Сергея Гаккеля, Эндрю Уокера, Ирину Кириллову… не могу вспомнить, кто был там еще. И в группе обсуждались социальные, политические, культурные темы, экономические вопросы с церковной точки зрения. И это было очень близко Косте. Это интересно, он и митрополит Антоний были согласны в довольно непопулярной точке, что это не дело церкви как института делать общие и официальные заявления по разнообразным вопросам. Но это в высшей степени обязанность христиан и особенно мирян, граждан, членов общества говорить и действовать в мире в глубоком согласии со своей верой, не просто нравственно, но богословски, действовать как часть церкви. Коста, разумеется, был историком, он читал античных классиков, глубоко изучал историю Византии и искал в опыте христианской Византийской империи и другие примеры как на образцы ответственной публичной жизни христианина. И конечно старинные наставления христианским государям говорят об ответственности, которая сейчас, можно сказать, разделена внутри современных демократий. Коста был судовладельцем, весьма богатым человеком и как мы знаем из Евангелия, а также многочисленных исторических примеров, материальные богатства делают духовный путь более трудным и опасным. Богачу совсем не легко быть целостным христианином, но Коста не только являл образец личной нравственности в общественной жизни и работе, он неустанно работал над тем, чтобы использовать все влияние, которым обладал благодаря своему богатству и положению, для служения ближнему, церкви, распространению знаний о месте православной традиции в европейской и мировой культуре. Это было чрезвычайно важным моментом в его работе, и его положение очень в этом помогало, его слушали люди в верхах. Вы знаете, у него было так много проектов, о большинстве из них я не знаю, в том числе, как я уже говорила, переводы греческих богословских трудов, другие переводческие проекты. Я помню, он и его жена, Лидия, которая много занималась созданием фильмов, сделали фильм, очень хороший фильм о Монастыре Святой Екатерины на горе Синай. Они создали организацию по сохранению церковных и культурных памятников в Греции и пытались повысить этические и экологические стандарты в морских грузоперевозках. Он был также вовлечен, работая без устали, хотя и без большого успеха, в попытки остановить все усиливающееся разделение Кипра. И он замечательно объяснял сложные исторические и культурные предпосылки конфликта в православном мире. Например, мой двоюродный брат, квакер, хотел, чтобы какой-нибудь православный написал статью о войне в Косово, и я связала его с Костой, который тогда был в Индии, и Коста прямо по мобильному телефону немедленно составил в высшей степени компетентную, информативную и объективную статью. И еще одна вещь большой и непреходящей важности — это его экологическая работа. Возможно его последним публичным выступлением был онлайн круглый стол Института изучения Православного христианства при Кембриджском университете в ноябре прошлого года, посвященный православию и изменению климата. И хотя Коста был уже тяжело болен, он согласился принять участие, поскольку считал это очень важным. Он показал историю и контекст экологического кризиса, который мы ассоциировали, особенно на публичном уровне, с Константинополем. В каком-то смысле эта дискуссия берет начало в епархии митрополита Антония, поскольку Коста много раз обсуждал эти вопросы с Иоанном Зизиуласом, сейчас греческим митрополитом, но в то время мирянином, преподавателем теологии в Шотландии. Тогда Зизиулас много работал над исследованием богословских связей, что привело к проведению конференции «Православие и экология» на Патмосе в 1987 году, а затем к разнообразным заявлениям и инициативам патриархов Димитрия и Варфоломея. Коста не был единственным, но он был одним из главнейших двигателей этого процесса. Но возможно одной из самых значительных вещей, которая вышла из дискуссии на Кембриджском круглом столе, был вопрос, «что можем сделать мы», заданный кем-то, кто был поражен разрывом между своим влиянием и влиянием Косты, которое он имел на мировые процессы в течение своей жизни. И ответом Косты были слова: «Начните с того места, где вы сейчас находитесь». Невероятно просто, но и невероятно важно и глубоко. И это говорит нам, что у каждого из нас есть ответственность, призвание и возможность для приложения сил. И мне кажется, что те из нас, кто знал его и знал о нем, лучшим образом могут почтить его память, осознавая, что ни в одной части нашей жизни, кем бы мы ни были, где бы мы ни были, мы не перестаем быть частью Церкви в мире, там где мы находимся. Наша ответственность в том, чтобы наш свет сиял и люди видели его и прославляли Отца нашего Небесного. 

пер. с англ. В. Ерохиной