Взаимная любовь детей Божиих

Говорить о любви Отца к детям Божиим — это суд и для говорящего, и для слышащего: нет ничего более опасного, как возвещать любовь Божию, не познав ее, и нет большей ответственности, как услышать о ней, — потому что, приняв эту весть, мы будем судимы по тому, чтó мы поняли и чтó сделали за свою жизнь с услышанным. Так что я приношу вам эту весть искренне и с трепетом и прошу принять ее также с трепетом, какой бы недостаточной она ни казалась в том виде, как я сумею ее донести, поскольку сами слова «Божественная любовь» уже нас обязывают.

В заглавии беседы есть два слова, которые прежде всего следует хоть сколько-то определить: взаимная любовь Божиих детей. Кто эти дети? И что такое эта любовь, которую они должны иметь и распространять, которая должна переливаться поверх границ Церкви на весь Божий мир, мир, сотворенный Господом? Легко ответить, что дети Божии — это члены Церкви. Однако за прошедшие два дня мы увидели, как трудно очертить границы Церкви. Даже те из нас, кто имеют точное представление о Церкви в формальном плане, вынуждены постоянно соглашаться с тем, что за пределами видимых границ существует христианский мир, который невозможно рассматривать как чуждый их собственной Церкви. Я говорю о православных и о католиках, имеющих более ограничительное богословие, чем мир Реформации. Нужно отдавать себе отчет, что все определения Церкви, говорящие о ней только как о человеческом обществе, предстоящем перед Господом и Творцом, охватывают лишь часть того, о чем идет речь. Церковь гораздо больше человеческого общества.

Церковь — это организм, тело, одновременно и равно, человеческое и Божественное. Человеческий ее аспект бросается в глаза: мы крайне недостойные члены Церкви. Но в Церкви есть нечто большее: Первенец Церкви, ее Господь и Глава, Иисус Христос, не только истинный Бог, но и истинный Человек. С этой точки зрения Церковь в лице Христа изначально превосходит тварный мир и охватывает мир нетварный, ибо в Нем полнота Божества обитает телесно[1]. Мы знаем также, что никто не может признать Христа воплощенным Словом, если ему не открыл это Святой Дух[2]. А Дух Святой, открывший всем нам Господа как нашего Учителя и Бога, живет в Церкви, обновляет в нас знание, причастность, приобщает все глубже к превосходящей нас реальности, которая уже дана и, однако, от столетия к столетию восходит к большей полноте. Мы знаем, что во Христе, со Христом жизнь наша сокрыта в Боге[3]. Так что мы можем сказать, что Церковь — не просто собрание верующих: это собрание верующих, соединенных в Боге Едином во Святой Троице. Церковь — таинственное тело, одновременно Божественное и человеческое, полнота которого покоится в ее Божественной природе, а будущее коренится в спасении ее человеческих членов.

Церковь — место встречи Бога Единого во Святой Троице со Своим творением. Однако Творец Вседержитель — изгнанник в сотворенном Им мире. Человеческое предательство вырвало у Него Его достояние, и Он ходит от двери к двери, стучась в каждую, как странник, как бродяга, в надежде, что кто-то окажет Ему гостеприимство. Церковь — это место, где Бога принимают, тогда как мир, Им сотворенный, остается Ему чуждым. В Церкви Он принят с поклонением, с любовью. Он превращает ее в рай, потому что рай — не точка в пространстве, а всякое место, где Бог и Его творение соединены верой твари и любовью Божией: тварные существа отзываются любовью к Господу, и Он отдает Себя им. С этой точки зрения Церковь можно рассматривать как таинственное общество, которое находится среди тварного мира и связано с ним. В целом Церковь можно рассматривать как противоположность миру, но внутри Церкви, внутри ее таинственного тела ее человеческие члены вступают между собой в отношения, которые должны быть определены. Церковь — это Бог вместе с теми из Его творений, которые Его принимают, Ему поклоняются, Его чтут и хотят Ему служить, находясь в мире: том мире, который принадлежит Богу и который, однако, Бог должен вновь завоевать. В этом мире, который подлежит отвоевать, есть бесконечное количество оттенков.

Но каким бы ни было тварное существо, стоящее перед нами, как бы, по своей человеческой слабости, мы к нему ни относились, каково бы ни было отношение того или другого создания к Церкви или к одному из членов этого мистического тела, — в целом мире нет ни одного создания, которое не является для Бога одним из Его детей. Современный богослов В.Н. Лосский дерзнул написать: не забудем, что если на земле, в происходящей здесь борьбе, сатана — враг Бога, он, тем не менее, остается для Бога одним из Его созданий, и у Бога с сатаной другие проблемы, кроме падения человека; и борьба на нашей земле так мала по сравнению со всем миром в целом… Здесь В.Н. Лосский недалек от традиции бесконечного сострадания, которую мы находим, например, у Исаака Сирина: он говорит, что сердце милующее не может вытерпеть погибель и страдание никакой твари, оно молится о врагах и даже о демонах[4]. Здесь налицо другая система связей, внешняя по отношению к Церкви: мир, который можно назвать миром врагов Церкви или врагами Божиими. Эта проблема входит в тему моего доклада, поскольку Церковь, как и Бог, не имеет врагов. Церковь преследуют, ненавидят, отвергают с самого ее начала, равно как и Бога, но она никого не признает врагом себе, ибо признать и принять ненависть означает стать чуждым Царствию, которое Церковь олицетворяет.

Скажем теперь несколько слов о любви. Наш Бог, Тот Бог, Которого мы знаем, не есть Бог любви, Он — сама любовь. Разумеется, здесь уместно вспомнить все, что утром было сказано сегодня об опасности применять человеческие понятия к Богу как Личности. Бог есть любовь не в том смысле, что Он — человеческое чувство, доведенное до предела. Бог не чувство, Он — Бог. И, однако, есть таинственное тождество между Богом Единым в Троице и тайной Божественной любви, ипостасной любви, любви, которая и есть Бог. В православной Литургии перед провозглашением Символа веры священник оборачивается к верующим и произносит: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы»[5]. В этот момент мы не стараемся описать Бога; мы делаем попытку, усилие провозгласить тайну, мы даем как можно более точное и совершенное ее выражение, но тайна остается Личностью, а не умственной догмой.

Поскольку мы говорим об отношениях между детьми Божиими, я позволю себе обратиться к писаниям святых отцов, столь богатым тринитарными размышлениями, а именно к тексту святого Григория Богослова, в котором он пытается помочь нам проникнуть в тайну Триединства Бога через человеческие сравнения. Ясно, что он не пытается объяснить нам необъяснимое, он не пытается выразить человеческими словами, что такое Троица, но, прибегая к человеческим категориям, он хочет нам дать почувствовать глубокое тождество между Троицей и Любовью. В рамках нашей темы это тождество поможет нам определить человеческие отношения.

Вот что говорит святой Григорий, обращаясь к области психологии. Понятие Троичности совершенно совпадает с понятием любви, даже такой, какой мы ее знаем на земле. Монада не есть выражение любви. Единичное существо не может любить. В лучшем случае, оно могло бы любить себя, если бы единичность могла вместить понятие любви. Двоица есть форма любви часто интенсивной, глубокой, но любви исключающей. Все мы знаем семьи, где женщина и мужчина соединены глубокой любовью, но их любовь пугает, поскольку она исключительна, она — замкнутый круг, двойная монада, группа из двух, отвергающая любое вторжение, их тесная близость исключает любовь к чему-то внешнему. В этой двоице есть взаимоотношения, принадлежащие области любви, но любви неполной. В этой любви есть полная самоотдача, полное приятие другого, здесь часто возникает тайна, которую святой Мефодий описывает в своем комментарии к книге Бытия, когда говорит, что падение человека можно описать в простых словах: до падения Адам был для Евы alter ego (другой я). После падения один становится ego, а другой — alter. В тайне любви двух возможно такое превращение, соединение двух в одну личность, где каждый живет только в другом. И, однако, это скудная, исключающая любовь, которой недостает чего-то существенного.

Третий момент у святого Григория чрезвычайно глубокий и многое открывает: здесь нужна помощь, чтобы приблизиться к тому, что превосходит человеческое понимание. Подумайте о любви, соединяющей троих, которые любят друг друга со всей полнотой. В каждый момент двое из них едины через полную отдачу себя и приятие другого. И одновременно третий, чтобы дать им войти в эту тайну сопричастности, должен быть готовым не быть, он должен выйти из круга, оставить их наедине. Это самоустранение, готовность не быть, чтобы другие достигли полноты, — тайна, о которой сегодня утром нам напомнили словами: Друг жениха…[6] Друг — не жених, это тот, чья радость совершенна, потому что его нет, он вне. Когда в акте совершенной любви мы соглашаемся на полное, всецелое небытие, мы соглашаемся на жертвенную смерть. В тайне Святой Троицы содержится полнота любви, самоотдача, приятие другого и добровольная смерть, дабы не оказаться третьим в отношениях, где могут существовать только двое. Таким образом, жертвенная смерть вписана в самую сердцевину тайны любви, тайны Пресвятой Троицы, и можно сказать, что Крест Христов вписан прежде всех веков в самую тайну Тройческой любви. И значит, совершается нечто — если тут можно говорить о событии, — что соответствует одновременно смерти и воскресению. Только тот, кто может полностью умереть в акте самоуничтожения, живет во всей полноте. Он за пределами смерти.

Обратимся теперь к предложенной мне теме — «Взаимная любовь детей Божиих» — и рассмотрим ее в этой тринитарной перспективе, в Боге и в связи с тем, что мы знаем о Божественной любви. Бог изначально Своим творческим актом утвердил вне Себя некую реальность, которую Он возжелал сотворить и сотворил независимой. Независимость творения основана на том, что оно не необходимо для полноты Божества. Бог не нуждается в Своем творении, чтобы быть Самим Собой во всей Своей полноте. Он творит по любви, и Своему творению Он дарует свободу отвергнуть Божию любовь. В человеческих отношениях, как внутри Церкви, так и в отношениях Церкви и ее членов с внешним миром, есть нечто, что соответствует этому первому основоположному действию Божию. Господь призывает нас к освобождению как первичному условию для установления христианских отношений между нами и ближним. Чтобы увидеть ближнего, желающий любить подобно Христу должен научиться ненавидеть — то есть не видеть — самых близких, к кому прикован его взор, иначе он не сможет увидеть остальных[7].

Первое христианское действие, которое ставит нас в здравые отношения с нашими братьями, с детьми Божиими, которые Его отвергли или борются с Ним в ночи, — это действие освобождающее. Пока мы связаны между собой страстной любовью, мы неспособны действовать свободно. Слово «страсть», «пассия» имеет тот же корень, что слово «пассивный»: нами что-то движет, но сами мы ничем не движим. Один писатель сказал, что, если бы пробка, брошенная в море, могла мыслить, она бы сказала: «Какая я могущественная! Стоит мне всплыть, как волны образуют бездну!» Когда речь идет о человеческой любви, мы очень часто подобны этой пробке: нас бросает из стороны в сторону, нам кажется, что мы так сильны, — а на самом деле мы так легковесны!

Прежде чем что-то решать, мы должны освободиться от страстности, которая движет нами; сами мы не движемся. В этом смысл слов Христа, Который призывает нас ненавидеть самых нам близких: достичь такого состояния духа, которое позволит нам пройти мимо, не оборачиваться, как жена Лота[8], а устремляться вперед, по образу Христа, идти, куда бы Он ни шел; Христос — путь; и Он же Сам ведет нас по этому пути. Тогда, свободные идти куда угодно, не будучи уже рабами своей любви, своей страстной привязанности, мы сможем любить Божией любовью: не пылкой и такой жалкой любовью, которая сгорает, как солома, а долготерпеливой любовью Самого Бога. Как часто мы не ограничиваем свои порывы и бываем подобны хищникам: любим ближнего, как волк любит овцу! Как часто оказывается, что любить значит причинять страдания. Все это преграды, которые надо преодолеть. Вот крайне реальный и серьезный момент в человеческих отношениях. Хищников так много! Мы все тем или иным образом привязаны к кому-то и часто его используем. Как часто в семейных отношениях любимый человек просит только одного: свободы, — и это единственное, в чем ему отказывают любящие. Все ему дадут, но свободу — никогда. Об этом говорит Исайя: отпусти пленных на свободу[9] — не только рабов, но мужей, братьев, сестер, друзей, детей.

В основе творческого действия лежит акт веры Бога в Свои создания. Мы много говорим о нашей вере в Бога. Еще чаще мы говорим о любви Бога к Своим созданиям, которая предваряет любовь человеческую. Но в основе творческого действия, которым созданы свободные существа, лежит безмерная вера, и она дорого обойдется Творцу: Ему придется стать их Спасителем ценой Воплощения, Страстной седмицы, Гефсиманского сада и смерти на Кресте. Часто в моменты удручающего отчаяния — собственного или того, которое мы перекладываем на окружающих, — мы могли бы вспомнить о вере Бога в то или другое создание, в нас или нашего ближнего. Бог создал каждого из нас не на погибель, а на спасение, и вопреки всякой очевидности этот акт веры хранит нас живыми. Нас держит вера Божия. Именно это почти полностью отсутствует в наших взаимоотношениях. У нас есть сколько-то веры в Бога; часто это скорее легковерие или способность верить, поскольку нам это ничего не стоит. Мы много бы выиграли, если бы сколько-то верили друг в друга, действительно верили! Вера — прежде всего поступок, а не чувство. Вера, которая дает чувство уверенности, безопасности, мира, это тоже вера, но она — результат долгого пути. Первый акт веры — это риск, дерзновенная решимость признать возможным то, о чем мы ничего не знаем. Как часто было бы лучше даровать ближнему доверие, будь то в семейной или общественной жизни, будь то в церковных отношениях. Как часто вся очевидность свидетельствует в пользу нашего брата во Христе, а мы говорим: «Да, но он часто нас обманывал, он лжец». Очевидности мы противопоставляем свой недостаток веры.

В начале службы венчания в Православной Церкви мы молимся, чтобы Бог благословил брачующуюся пару благими дарами, и чтобы Он дал им взаимную веру. Эту взаимную веру да подаст нам всем Бог, чтобы мы могли верить: другой, alter ego — тоже дитя Божие!

И еще: личность каждого человека есть тайна. Никто никогда не познает своего ближнего ни так, как он сам знает себя, ни так, как его знает Бог. В человеческих отношениях мы должны об этом помнить часто, постоянно, всегда. Отношения и сами люди более всего разрушаются нашим стремлением проникнуть в глубины другого, в потаенную храмину души, известную только Богу, тайну которой Он открывает только этой душе. В книге Откровения, в Апокалипсисе нам говорится, что все, кто станут жителями вечного града, получат белый камень с именем, известным только Единому Богу и тому, кто его получит[10]. Вот указание на эту важнейшую тайну. Нет двух людей идентичных, взаимозаменяемых, каждый человек знает Бога своим несравнимым образом. Никто не знает Бога так, как знает Его каждый человек в отдельности, и вся совокупность этого знания явит однажды славу Божию. Мы должны это помнить и научиться уважать тайну человеческой личности; иначе говоря, согласиться не понимать и не судить, научиться подходить к каждой личности с глубоким почитанием, не пытаясь проникнуть за завесу, оставаться по эту сторону, в поклонении тайне встречи живого человека с Богом Живым. Такова основа, как мне ясно представляется, наших отношений с Богом, отношений твари с Творцом.

Мы призваны содействовать спасению наших братьев, призваны провозглашать слово истины, призваны открывать полноту жизни в Боге еще не знающим о ней или знающим, быть может, недостаточно, призваны свидетельствовать о нашей вере вплоть до пролития крови. Но к этому надо быть готовым. Недостаточно быть узником, чтобы стать узником Христовым по примеру апостола Павла[11]. Нужна долгая подготовка человека, чтобы мы стали способными умереть мучениками или жить свидетелями. Это наш долг перед Богом и перед ближним, ведь очень часто мы оказываемся преградой, которая мешает видеть свет, вместо того чтобы быть окном, позволяющим увидеть небо. Кто будет осужден за отступничество современного мира: атеист или христианин, чья безобразная жизнь доказала атеисту, что Евангелие — ложь, а Церковь — сплошной обман?!

Следует также учитывать в наших взаимоотношениях дело спасения. В каждом из нас есть Бог и мамона. Как часто мы служим мамоне в нашем ближнем, как часто мы поддерживаем слабости ближнего, помогая ему быть тем, чем он быть не должен, просто потому, что много легче жить с грешником, чем со святым! Мы призваны подходить к ближнему так же, как Христос. Христос приносит животворящую веру, уважение к человеческой личности, но и самоотдачу, вплоть до смерти на Кресте.

История предлагает нам множество людей, которые осуществили тайну искупления, приводящего к единению, например, святой Михаил Черниговский, который сумел своей смертью во имя Христово объединить людей[12]. Речь идет не только о физическом пролитии крови. Старец Силуан говорил: «Молиться за людей — это кровь проливать»[13]. Когда мы любим, мы живем устремленными к другому (греческий текст Евангелия: «Слово было к Богу», а не «у Бога» — Ин 1:1). Следует помнить также, что любовь, с которой Бог заповедует нам относиться друг ко другу, — это любовь к ближнему, но ближнего мы не выбираем. Ближний — тот, кто ближе всех, но не по кровной или дружеской связи, ближний — тот, кто рядом, кто в нас нуждается, и он перестает быть ближним, когда больше не нуждается в нас. Именно здесь важна роль высвобождения. Надо уметь полностью отдаться ближнему и надо уметь быть свободным, когда он в нас больше не нуждается, когда он получил свою долю любви и помощи.

Любовь придает ценность другому, а не наоборот: не другой «заслуживает» любовь. Мы все знаем по опыту, как человек, который ни для кого не представляет ценности, вдруг становится драгоценным для того, кто его заметит, посмотрит на него с любовью. Цена, ценность каждой человеческой личности, каждого грешника — любовь Божия к нему. Цена каждого из нас — это жизнь и смерть, и Крест, и кровь Христова. Разве этого недостаточно, чтобы послужить тому, кого Бог избрал подобным образом? В некотором смысле, в таких взаимоотношениях, где ценность каждого безгранична, справедливо сказать, что мы служим Христу, но и Христос служит через нас. Непосредственный смысл святоотеческого изречения прост: кто видел брата своего, тот видел Бога своего[14]. Но в какой мере каждый из нас может приложить к себе другую сторону этих слов: «Я — Христос по отношению к ближнему»? Ведь у Христа нет никого, кроме нас, каждого из нас, чтобы выразить Свою любовь, Свою жалость, деятельную доброту, участие тем Своим созданиям, которые в этом нуждаются. В этом смысле, поскольку мы — живое тело Христово, мы призваны быть для каждого Божьего создания провидением, милосердием, Божественной любовью. Через нас, не через кого другого Бог может снизойти милостью к Своему творению. Если мы отстраняемся, творение остается лишенным Божественной любви. В этом смысле на нас лежит тяжелая ответственность.

Эта ответственность распространяется не только на живых, но и на умерших. Христиан веками разделяет давний спор: что мы можем сделать для усопших? Одни говорят: молиться, творить милостыню; другие утверждают: ничего… В основе спора лежит нечто более существенное, чем заступническая молитва. Дело в том, что каждая встреча между людьми связывает две жизни нерасторжимо и навсегда. Даже мимолетная встреча оставляет в нашей жизни след, который может позже сыграть свою роль. Вполне можно сказать, что жизнь всех, кто встречается между собой, выглядит как гигантская сеть, где мы — узелки, где все мы связаны между собой навсегда. Придет день, когда мы принесем плоды не только собственных убеждений, но и того, что узнали из чтения и из наших встреч. Кому будут принадлежать плоды? Не тому ли, кто обратил меня в христианскую веру? Не тот ли будет прославлен, кто научил меня быть достойным Христа? Так что мы играем решающую роль не только на земле, но и в вечности, за пределом своих слов, просто самым своим существованием…

Один русский епископ говорил: «Нам дано не только верить во Христа, но и страдать за Него и вместе с Ним»; и далее: «Для христианина умереть мучеником — преимущество, ибо только мученик сможет встать в день Суда на защиту тех, кто его мучил, и сказать: «Во имя Твое, Господи, и по Твоему примеру я простил; они отныне свободны». Вот какова любовь детей Божиих, этой необъятной семьи, которая простирается на всю тварь, ради спасения всех, чтобы, когда придет день Господень, Бог был всем для всех во славу Божию и нам, на радость.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ[15]

Есть ли разница между любовью к верующим и к неверующим?

Новизна заповеди в том, что мы должны любить друг друга, как Сын возлюбил нас и как Сын любит Отца, то есть любовью, которая далеко превосходит человеческие возможности. Мы призваны принимать друг друга так, как Христос принял нас[16]. Когда происходит встреча между верующими, любовь одного соединяется с любовью другого в тайне радости. Когда верующий отдает свою любовь неверующему, это всегда Голгофа. Любовь — та же, но взаимные отношение другие. Я не думаю, что любовь Бога к Адаму и Еве до и после падения отличалась, но в первом случае это была любовь-радость, а во втором — любовь-боль. Думаю, трудность в этом, а не в качестве любви. Христианин не может предложить две разные любви. Нужно любить всем сердцем, вот и все. Когда отдаешь кому-нибудь сердце, отдаешь его целиком, если на то хватает мужества. Дар — тот же. Результат может быть разный: может быть радость или боль, пир Царствия или Гефсиманский сад. Я не могу себе представить, что Христос, встречая учеников или преследователей, мог бы проявить разнящуюся любовь; но воспринята она будет по-разному, и последствия будут разные. Христос в каждом случае отдает всего Себя. Добавить нечего. Мы отдаем малую часть того, что получили; сердца наши узкие[17]. Вспомните слова святого Иоанна Златоуста: любовь — не обязанность, это неоплатная задолженность; чем больше потребность, тем больше долг.

Что нас разделяет при основополагающем единстве христиан?

Нас разделяет наша верность благой вести, Евангелию Христову. Мы разделены не потому, что мы плохие христиане, а потому, что, будучи плохими христианами, мы почитаем Христа и Его слово, которое понимаем по-разному. Мы должны постоянно помнить об этом и глубоко уважать этот элемент верности. Вот где следует проявить полное уважение к другому: не говорить, будто он прав, но и не судить. Мы можем оспаривать положения другого, рассматривать их с разных точек зрения, но мы обязаны воспринимать его слова как честное, добросовестное выражение его веры во Христа.

В экуменической работе у нас много общего в рамках этой темы. Во-первых, уверенность в том, что все, кто верят в Господа Иисуса Христа как своего Бога и Наставника, глубоко едины. Во-вторых, не следует опасаться признать, что мы разделены, часто — очень глубоко. В-третьих, то и другое соединяется в уважении, которое — не просто проявление вежливости, но подлинное уважение к верности, которая приводила представителей всех христианских конфессий к смерти за веру.

Как очистить любовь от всякого элемента страсти?

Не следует путать страсть и горение, отсутствие страсти и холодность. Сущность страсти в том, что она сосредоточена на второстепенном, то есть в центре — не другой; в центре — вы сами, другой — только объект страсти. Он — объект-овца, вы — волк. Священное Писание говорит нам о любви Божией не только в категориях agape (Божественная любовь), но и philia (любовь-дружба), storge (материнская любовь). Слово eros отсутствует. Но Божественная любовь — пламенная, интенсивная. Греческое слово zelotes, переводимое как «ревнитель», означает: полный любви и огня. Любовь следует отделять от страсти, то есть любимый никогда не должен становиться объектом, но всякая любовь должна проявляться с интенсивностью, пылом.

Пер. с французского М..В. Шмаина под ред. Е.Л. Майданович.

Опубликовано: Труды Т 3. — М.:Практика, 2020.

[1]  Кол 2:9.

[2] 1 Кор 12:3.

[3]  Кол 3:3.

[4] Преп. Исаак Сирин. Творения. Слова подвижнические. Сергиев Посад, 1911. Слово 48. С. 205–206. Что такое сердце милующее? — Горение сердца о всем творении, о людях, о птицах, о животных, о демонах и о всей твари. И от воспоминаний о них и созерцания их очи его источают слезы. От великой и сильной жалости, охватывающей сердце, и от великой выдержки умиляется сердце его, и не может он вынести, или услышать, или увидеть вреда какого-нибудь или печали малой, происходящей в твари. И вследствие этого и о бессловесных, и о врагах Истины, и о вредящих ему — ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы они были хранимы и чтобы им быть помилованными…

[5] «Возлюбим друг друга, чтобы в единомыслии исповедать» — и хор продолжает: «Отца и Сына, и Святого Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную».

[6]  Ин 3:29.

[7]  Лк 14:26 — Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником.

[8]  Быт 19:26.

[9]  Ис 58:6.

[10]  Откр 2:17.

[11] Еф 3:1.

[12]  См. беседу митрополита Антония О подвиге любви в сб. «Беседы о вере и Церкви». М.,1991; переизд. М.: 2017.

[13] Архимандрит Софроний. Старец Силуан. М., 2002. С. 327.

[14] Ср.: Отечник. Избранные изречения святых иноков и повести из жизни их, собранные епископом Игнатием (Брянчаниновым). Брюссель: Жизнь с Богом, 1963. С. 71, п. 6.

[15] Ответы на вопросы, по всей видимости, не являются стенограммой, записаны в сокращении.

[16] Рим 15:7.

[17] Ср.: 2 Кор 6:12: вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно.