Беседа о молитве. Часть 2

В прошлый раз мы остановились на одном, — на том, что молитва является встречей, встречей с Богом и, в каком-то отношении, потому что Бог проливает свет на все, до чего Он доходит, встречей с самыми своими глубинами. Но встреча бывает различна. Иногда встреча совершается в устном обмене. Два человека встречают друг друга, и у них есть что-то сказать, и тогда бывает порой очень глубокая, значительная встреча, потому что то, что ты слышишь от другого человека, может быть для тебя живым словом, животворящим словом, началом новой жизни. Это не обязательно бывает очень мудрое слово, это бывает слово, которое рвется из сердца одного человека с такой силой, что оно достигает нашего. Иногда эти слова бывают очень простые, и. однако. они остаются в нас на всю жизнь. Я некоторым из вас уже рассказывал о том, как раз, когда я был еще юношей, я вместе с другими мальчиками был у Плащаницы в Страстную пятницу. И у Плащаницы перед нами стоял очень простой, очень светлый, но очень простой священник, отец Георгий. Он долго стоял на коленях, потом повернулся к нам и сказал с лицом покрытым слезами: «Христос сегодня умер за нас; давайте плакать о себе»… И он стал на колени, и это слово ударило в каждого и нас. Каждый конечно отзывался по-своему, в том смысле, что одни были ближе к цели, другие еще как-то издали подходили, но это слово у меня осталось в душе до сих пор, а прошло 75 лет или может быть больше. Поэтому встреча бывает иногда не в меру глубины или значительности слов, а в меру того, из какого сердца, с какой силой и глубиной оно исходит. Это один род встречи.

Есть другого рода встреча, которая тоже имеет громадное значение, это встреча в молчании. Вы, наверное, знаете, как бывает, когда вы находитесь с очень близким человеком порой. Наступает вечер, сгущаются сумерки, и вы сначала разговариваете друг с другом, а потом этот разговор делается более тихим, негромким, прижимается /?/, и, наконец, находит время глубокого молчания, потому что через эти слова два человека как бы встретились. Но встретились и проникли в такую глубину, где уже словами ничего не выразишь. И тогда можно быть друг со другом так спокойно, в такой внутренней тишине, с такой глубиной чувства и вместе с этим не эмоций, а именно прозрачности. Есть рассказ из жизни одного из западных святых, французского священника начала 19 века. Он был человек очень простой, крестьянин, он не был одарен умственно, с громадным трудом кончил начальную школу, потом его послали в семинарию, он как-то пробился через нее и его назначили священником в малюсенькую деревушку. Все соседние священники на него смотрели как на дурачка: что от него ожидать, он не образован; а как-то что-то он делает в своем приходе. И как-то священники собрались к своему епископу и стали жаловаться на этого их собрата: как ты мог его сделать священником, как ты мог ему поручить человеческие души?! Он же необразован… И епископ, который был глубокий человек, по-видимому, им ответил: Он, может, не образован, но он просвещен. И вот этот священник, который каждый день совершал все уставные службы у себя в маленькой деревенской часовне, обратил внимание на старика, который приходил, садился на скамью и часами сидел. И как-то он к нему обратился и говорит: Дедушка, что ты часами делаешь здесь, в церкви? Я обратил внимание на то, что губами ты не шевелишь, значит, молитвы ты не произносишь, пальцы твои по четкам не бегают, а ты сидишь и прямо перед собой смотришь. И этот старик ему ответил: Я на Него гляжу, Он на меня, и нам так хорошо вместе!.. Он говорил не о «ком-то», а он говорил о Боге. И вот здесь переход из опыта, который у каждого из нас может быть, на опыт, который не всем дается сразу, но который всем доступен: возможность пребывать с Богом, пребывать с Богом в разговоре или пребывать с Богом в молчании.

Я хочу сказать сначала о разговоре, потому что это очень важный момент. Очень часто мы жалуемся на то, что когда мы молимся, своими ли словами или уставными молитвами, молитвами святых, у нас такое чувство, что мы говорим эти слова, но что они никуда не доходят, что они теряются в какой-то пустоте, будто небо бездонное и ничего там нет. И вот мне кажется, что в таких случаях надо обратить внимание на то, что встреча происходит взаимообразно, то есть, разговор является как бы диалогом, обменом. И вот если у нас такое чувство, что мы начинаем произносить слова молитвы, но что эти слова как-то как медь звенящая, как будто никуда не доходят, не доходят до нас первым делом, до меня, в нас и по-видимому никуда еще не доходят, тогда надо сделать другое: вспомнить, что при встрече не обязательно вы должны завязывать разговор, что вы можете отозваться на что-то, что говорит вам собеседник. А это всегда возможно: если вы только откроете Евангелие на любой странице и прочтете несколько слов, вы сразу можете найти, что Богу сказать в ответ на то, что Он вам сказал, или в ответ на тот образ, который встал перед вами. Иногда Христос говорит, мы слышим Его слова, иногда Он действует; но так или иначе мы можем отозваться на Его присутствие и на это Его словесное или безмолвное действие. Если мы прочтем какие-нибудь слова, которые до нас сколько-то доходят, не обязательно ударяют в самые глубины наши, но которые осмысленны, мы можем с Ним начать разговор. Вот Ты, Господи, мне сказал то-то; как мне это понять, как в моей обстановке это применить /к этому примениться?/, что же мне делать?.. Или: Господи, я не понимаю Тебя! Как же это может быть?!.. И в тот момент, когда   на Его слова, или отзываясь на какой-либо Его поступок, мы можем обратиться к Нему со своей речью, мы уже начали молитву. Не молитву в обычном смысле слова, как мы всегда думаем, что молитва заключается в том, чтобы воспевать Бога, просить Его о себе, о других, каяться, — нет, это гораздо более простое начало: встреча. Христос что-то сказал, и я на это как-то отреагировал. А если я никак не отреагировал, это тоже начало как бы встречи, но по-иному. Предположите, что вы прочли отрывок из Евангелия, и этот отрывок не то что непонятен для вас, это дело другое, а просто прошел мимо вас. На этот отрывок вы отзываетесь тем, что скажете: мне никакого до этого дела нет!.. Эти слова падают как бы на камень в вашей душе. Но тут тоже есть что сказать. Неужели нельзя сказать: Господи, Ты со мной сейчас говорил, и все, что я могу Тебе сказать в ответ на Твои слова, которые для других являются жизнью, новой жизнью, вечной жизнью, все что я могу сказать: Нет, Господи, Ты напрасно все это мне говоришь это, мне это не интересно, я ничего в этом не понимаю, мне до этого дела нет… Если вы это скажете, потом остановитесь и поставите перед собой вопрос о том, что же это такое! Неужели вот к этому сводится мое отношение к Богу? — тогда у вас может подняться новая волна чувства, чувство ужаса, чувство стыда, чувство боли или мольба: Господи, не дай мне погибнуть, не дай мне остаться совершено бесчувственным, мертвым, дохни хоть грозой на мою душу, чтобы мне проснуться!.. Вот если мы так начнем молиться, если тогда когда мы хотим вступить в эту встречу с Богом, из нашей души не льется молитва естественно, то мы можем тогда прислушаться к тому, что говорит Господь, и на это отозваться, и это будет молитва. Если мы даже Богу поставим вопрос о том, что я не понимаю Тебя, Господи, как же это так, объясни! — и помолчим… Это очень важный момент.

С другой стороны, мы часто употребляем молитвы, которые были составлены — хотя это слово не годится, потому что молитвы не составлялись, молитвы не писались у письменного стола, молитвы вырывались у святых в момент величайшей радости, или ужаса, или горя, или покаяния, они, как кровь, били из человеческих сердец. Поэтому если мы читаем их молитвы, которые именно являются жизнью, изливающейся из их души, то мы порой можем что-то из них воспринять. Почему? Потому что иногда бывает, что святой пережил нечто, конечно, в большей мере, чем мы умеем переживать, но что мы уже можем понять. Но иногда бывает, что в молитве того или другого святого есть доступные нам места, места, где мы как бы прикасаемся к его душе и к его опыту, и такие места, которые остаются как бы вне нашего опыта и до нас не доходят. И вот тогда опять-таки надо быть честными, добротными. Мы должны быть в состоянии начать читать эту молитву, и те слова, которые мы можем сказать от себя, хотя, конечно, не с такой силой и глубиной и правдой, с какими они были сказаны святым, мы можем произнести; а когда мы дойдем до такого места, которое не соответствует в нас ни в каком отношении ничему, это для нас чуждо, потому что мы Бога недостаточно знаем чтобы с Ним так говорить, мы себя недостаточно понимаем для того, чтобы так о себе сказать, тогда мы можем остановиться и сказать: Господи, этот святой так выразился, этот святой так Тебя знал и себя самого прозревал благодаря Твоему свету, а я не могу, было бы нечестно мне эти слова сказать Тебе как бы от себя самого, я к ним прислушаюсь, я их положу в памяти если не в сердце, и буду над ними задумываться, ставить перед собой вопрос: знаю ли я что-либо, что мне сделало бы эти слова понятными, и помогло бы мне отозваться и сердцем на них.

И еще есть один момент, который мне кажется очень важный, когда мы употребляем молитвы святых. Это то, что мы можем обратиться к святому, имя которого написано в заглавии этой молитвы, и ему сказать: святой Василий, святой Иоанн, святой Симеон, я сейчас буду читать твою молитву, я буду ее читать, и это будет лепет детский по сравнению с тем зрелым словом, которое ты ее произнес. Пока я буду произносить твои слова на уровень моей неопытности, моей бедноты, помолись за меня перед Господом, чтобы Он мне помог твои слова понять, твой опыт сколько-то уловить…

И тогда получается три вещи. Во-первых, некоторые вещи мы можем сказать совершенно честно и убежденно, потому что мы не будем стараться всё говорить и поэтому не убежденно говорить и то, что могли бы сказать совсем честно от себя. Во-вторых, будут места, как я сказал, на которые мы не можем еще отозваться, но мы будем честны перед Богом и честны перед самими собой. И наконец, если в этом процессе мы обратимся к тому святому, который эти слова произнес когда-то из самых глубин своих, со всей силой, со всем напором души, то между ним и нами устанавливается связь. Мы молимся его словами, а он молится за нас. И если даже мы можем сказать два-три слова из его молитвы и остановиться над ними и задуматься, то мы уже связались и с Богом и с ним и сделали попытку войти в свои собственные глубины.

И вот если мы начнем молиться так, как я предложил, тогда всякий из нас сможет молиться, но это значит, что порой будет длительная и сложная как бы борьба, которая займет сколько-то времени. И поэтому нельзя себе поставить задачей каждый день и на всю жизнь вычитывать все молитвы, которые положены на вечер, на утро, вечерню, утреню, полунощницу и другие молитвы, которые нам могут быть дороги в какие-то моменты. Об этом говорит очень определенно святой Феофан Затворник. Он говорит, что важно слова молитвы довести до своего сознания, и через сознание довести до своего сердца, потому что только если мы как-то умом можем уловить, понять, что мы говорим, эти слова могут дойти до нас самих. И он дает такой пример, он говорит: не ставь своей целью     вычитать целое правило, а поставь перед собой вопрос: сколько у меня времени на молитву? Двадцать минут? — поставь будильник, и знай, что как бы ты ни молился, сколько бы ты ни успел прочесть, когда зазвенит будильник, ты исполнил все свое молитвенное правило. И он дает пример, он говорит: если мы возьмем, например, вечерню и прочтем первые строки из предначинательного псалма, и вдруг что-то в этих словах нас поразит, не иди дальше, остановись на этих словах. Произноси их вновь и вновь, держи их в своем уме, если можно так выразиться, не его словами, а словами другого святого писателя, «смакуй» эти слова, так, чтобы вкус этих слов до тебя дошел. И если за все эти двадцать минут ты прочел три строчки из первого псалма, и зазвонил будильник, знай, что ты выполнил вечерню.

Это очень важный момент, потому что часто нам мешает молиться сознание того, что, во-первых, у меня времени мало, во-вторых, у меня сейчас какие-то дела, или усталость меня заедает, и мы стараемся прочесть как можно скорее эти молитвы — и совершенно напрасно. Потому что они до нас не доходят. Бог их слышит, но слышит с какой-то грустью: Да, когда-то эти слова до Меня доходили, когда они исходили из живых сердец с такой силой, с такой красотой, зачем ты эти слова порочишь, портишь, из дивной мелодии делаешь скучную песню?.. Если вы будете так подходить к молитве, то молитва станет всегда возможной, потому что будет зависеть от вашей честности, а не от количества слов, которые вы произнесете. С другой стороны, не все молитвы до нас доходят в разное время. Есть молитвы, которые трогают одного человека, и не трогают другого, молитвы, которые меня трогают в какой-то момент, но уже не трогают столь глубоко в другой момент. И вот если мы вчитываемся, не в молитвенное время, а когда у нас есть сколько-то досуга, в те молитвы, которые нам предложены, то мы можем из них выбрать те молитвы или те частицы молитв, которые уже нам сродни и которые могут разбудить нашу душу. У каждого есть такие молитвы. Одного трогает одна молитва, другого другая. И вот если вы начнете с этого, то вы увидите, что постепенно желание молиться, углубляется и ширится.

Есть рассказ в жизни святого Симеона Нового Богослова о том, как он пошел к своему старцу, к Симеону старшему, когда он еще был юношей, и его спросил: как мне научиться молиться? И старец ему дал две или три короткие молитовки и сказал: вот эти молитвы ты читай утром и вечером неопустительно. Если эти молитвы в тебе возбудят желание молиться дольше, продолжай молиться. Но перестань молиться в тот момент, когда тебе уже не хочется молиться. В каком-то смысле — я не уверен, что он это сказал, но кто-то из духовных наставников говорил: молись, пока тебе еще немножко голодно, когда еще хочется помолиться, остановись, потому что молитва может умереть от пресыщения: слишком долго молился, и на следующий день думаешь: ой нет, нет! я больше не могу…

Бывает так, что даже молитвы, которые нам дороги, до нас не доходят, рассеивается ум. И об этом пишет святой Иоанн Лествичник. Он говорит, что если ты молишься и в какой-то момент твое внимание уходит, ты больше не можешь обратиться к самой молитве, если рассеянность тебя поглощает, то ты просто вернись к этому месту и повторяй это место, пока ты не сможешь его сказать внимательно. Он говорит о том, что часто злые силы нам мешают сосредоточиться на молитвенных словах, рассеивают нас, и он говорит очень — ну, как бы остроумно по-человечески; он говорит: если ты будешь упорно возвращаться к этим словам и повторять и повторять, то бес вдруг сообразит, что чем больше он тебе мешает, тем больше ты эти слова произносишь перед лицом Божиим, и что это ему невыгодно. Это не точные его слова, но это мысль, которую он выражает. Поэтому если мы начинаем читать молитву, которая для нас обычно какое-то значение имеет, и вдруг рассеивается ум, остановись и вернись, остановись и вернись…

Когда-то мой духовный отец мне советовал, выполняя вечерние молитвы, каждую фразу, каждый отрывок, строчку произнести медленно, неспешно, вот как я молюсь перед вами, потом положить земной поклон и в земном поклоне произнести те же слова. Потом встать, успокоиться немножко, потому что порой бывает, что от земного поклона как-то возбуждаешься физически, и снова сказать эти слова. Если каждый раз это делать, то, конечно, можно в течение того времени, которое у нас есть, то конечно, не выполнить всего правила. Но дело не в том, чтобы выполнить правило, а в том, чтобы использовать правило для того, чтобы вмолиться в эти слова, чтобы уйти в эти слова до самый глубины, поскольку она вам доступна. Феофан Затворник еще одно говорит: что если мы хотим молиться молитвами, которые мы находим в богослужении, псалмами, молитвами святых, мы должны их продумывать и обчувствовать, как он говорит. Что это значит? Это значит, что, во-первых, нам надо точно понять, что в этих молитвах говорится, что говорится в каждом слове, в каждой фразе этой молитвы, чтобы не произносить слова, которые, в общем, для нас ничего не значат. Поставим перед собой вопрос (и это можно делать и по отношению к отрывкам из Евангелия), поставить перед собой вопрос: вот я прочел такие-то слова. Есть ли во мне какой-то опыт, который вокруг этих слов может, как бы, кристаллизоваться? Что я знаю об этом? Например, я скажу о Святом Духе, что Он жизни Податель. Объективно говоря, да, я живой, значит, Бог мне дал жизнь. Но как я отношусь к этой жизни? Хочу ли я жить? Радуюсь ли я этой жизни? Хочу ли я из этой жизни сделать творческое употребление, чтобы оправдать доверие Бога, Который мне эту жизнь дал, оправдать Его надежду на то, что я Его пойму и что я эту жизнь использую на добро? Если я жить не хочу, если мне тошно жить, если я только мечтаю о том, чтобы мне уйти из этой жизни, то я должен остановиться, я не могу сказать Святому Духу, что я Ему благодарен за эту жизнь, когда я только мечтаю, чтобы ее не было. Это пример. Но можно этот пример, такой подход применить и к другим местам и молитв, и Евангелия. И вот когда мы читаем Евангелие, когда мы вчитываемся в слова молитв уже не в момент молитвы, а в момент, когда мы можем сесть и задуматься над молитвенными словами, если мы будем ставить перед собой вопрос: знаю ли я что-либо о том, что здесь сказано? Как я понимаю эти слова? Что они для меня значат? Есть ли у меня хоть зачаточный опыт того, что здесь говорится? Тогда постепенно вокруг этих слов собирается опыт всей нашей жизни, не только того момента, когда мы молимся или ближайших времен, но постепенно из самых далеких глубин нашего прошлого всплывают воспоминания, всплывает какой-то опыт, и тогда эти слова как бы облекаются в плоть. Когда мы сначала на них смотрели, они были как кости, мертвые кости, и вдруг они обрастают плотью. Вы, наверное, помните чтение, которое во время Страстной седмицы провозглашается о том, как пророк увидел большое поле покрытое костями, и как Господь ему велел вызвать в них жизнь. И как эти кости начали облекаться в плоть, как натягивалась на них кожа, как вошел в них дух, и как они стали как великое войско перед ним. И вот это может случиться со словами молитвы, любой молитвы, это может случиться с любым отрывком из Евангелия не по нашему выбору, а когда мы созреем к этому. И тогда постепенно эти слова вызывают все, что мы знаем о жизни, о себе, о Боге, о других людях, обо всем, каждый раз, когда мы слова произносим.

Я некоторым из вас уже рассказывал о том, как мне встретился, когда мне было лет 19, русский дьякон, Евфимий, он был по моим тогдашним понятиям очень стар, ему было 86 лет, он потерял голос, старость его заедала. И как-то мы на клиросе стояли вместе, я читал, а он читал и пел. Он читал и пел с такой быстротой, что я даже глазами не мог уследить за теми словами, которые он произносил. И когда он кончил, я ему сказал: Отец Евфимий, вы сегодня у меня украли всю службу. А что хуже: вы, наверное, ее украли и у себя, потому что вы не могли внимательно произносить слова с такой быстротой!.. И он заплакал и мне сказал: знаешь, прости меня! Я родился в очень бедной семье, в голодной деревне. Пяти лет меня отправили в монастырь, и с пяти лет до сих пор я каждый день эти слова слышу, читаю и пою. И знаешь, достаточно чтобы я видел слово, даже не прочел его, а видел, я его узнаю, и тогда бывает, будто Божия рука касается каких-то струн в моей душе, и вся моя рука, как гусли, начинает петь. Мне тогда стало очень, очень стыдно. Потому что я полз от слова к слову, да и слова-то я не мог понять до конца, они до меня не доходили глубоко, а этот человек так врос в эти молитвы, что каждое слово рождало в нем живое, трепетное чувство. И вот к чему надо стремиться и чему надо научиться, чего надо, сколько возможно, добиваться. Я говорю: добиваться, потому что мы можем добиться, есть вещи, которых мы не можем осуществить, но мы можем осуществить это. Мы можем постепенно собирать вокруг слов наш человеческий опыт, и когда мы будет произносить эти слова, этот опыт будет в  нас  подыматься  волной.            Это бывает у нас в обычной жизни, когда какие-нибудь события произошли в нашей жизни, которые связаны с теми или другими словами, с тем или другим переживанием. Долго мы не слышали этих слов, и вдруг мы услышали эти слова, и вся душа затрепещет. Это может быть песнь, это может быть имя, это могут быть какие-нибудь слова из стихотворения, это может быть псалом, это может быть какая-нибудь молитва, которая когда-то была мною услышана, ударила меня в душу, забыта была годами, а теперь вдруг всплыла полная жизни и животворной силы. Я рассказывал опять-таки некоторым из вас об одной старике, который у нас здесь был. Он пел у нас в хоре, с детства пел сначала у себя в деревне, а потом в течение всей жизни в церкви пел. Он заболел раком и стал умирать. Я его посещал, и каждый день, когда его видел, служил короткий молебен. Сначала он пел, потом уже не мог петь, и я пел за него. А в какой-то момент я пришел, и мне старшая сестра говорит: напрасно вы сегодня пришли — он без сознания, умирает. И знаете, какой ужас: его жена и дочь, которых он в течение года не видал, потому что они были за границей, приехали слишком поздно!.. Я поднялся. Дочь и жена сидели по ту и другую сторону кровати. Я их попросил сесть рядом, и потом стал на колени и начал петь, как умел, отрывки песнопений Страстной седмицы и Пасхи, которые этот человек слышал, переживал, пел в течение всей своей жизни. И по мере как я пел, можно было видеть, как-то воочию чувствовать, что сознание в нем поднимается, что из тех глубин, в которые оно ушло, оно начинает подниматься, подниматься… — и вдруг он открыл глаза. Я ему сказал: Павел Васильевич, жена и дочь сидят рядом с вашей кроватью. Вы при смерти; проститесь с ними. Он повернул голову, они простились, и потом я ему сказал: а теперь вы можете спокойно умереть. Я его перекрестил, и через несколько мгновений он умер. Его сознание вернулось, потому что оно было связано, неразрывно связано и с музыкальными молитвами, и со словами молитв. Они его вернули на несколько мгновений к земной жизни, и, исполнив, доведя до конца все, что составляло его земную жизнь, он ушел.

С молитвой еще связано другое, о чем я могу только очень коротко сказать сейчас: что если мы произносим те или другие слова в молитве, мы должны их воплотить в жизнь. Мы не можем говорить: Прости, как я прощаю! только на словах, и не прощать никому ни больших проступков, ни малых прегрешений. Мы не можем Богу говорить то, что является ложью. Мы не можем говорить слова, которые в себе носят как бы зачаток действий,  и  отказываться  действовать. И это очень важно. Потому что если мы не будем воплощать свою молитву в действия, то она начнет в нас чахнуть и умирать. Потому что одними словами душа не питается, душа питается совокупностью всего того, что составляет нашу жизнь. Поэтому нам надо в молитве учиться тому, как жить, и жизнь нашу научиться, как бы, вкраплять, воплощать в молитвенные слова. Мы не можем сказать, например: Господи, в покаянии приими мя! — и на это успокоиться, не принеся Богу, ни в какой момент, никакого покаяния, потому что мы вполне довольны самими собой. Мы не можем сказать: Господи, даждь ми смирение, целомудрие, послушание! — если в течение всей нашей жизни мы не обращаем внимания ни на одно из этих слов, не стараемся из них сделать жизнь и действие. И вот это тема, которая каждого из нас касается и каждый из нас должен ее решить. У каждого из нас есть свои проблемы по отношению к молитвенным словам, у каждого есть свои проблемы по отношению к словам Евангелия. И если мы хотим молиться, то мы должны так жить, чтобы, когда мы будем поизносить эти молитвенные слова, они были бы выражением того, чем мы живем и ради чего мы живем.

Вот на этом я кончу свои беседы о молитве, и следующий раз уже владыка Анатолий будет и начнет свои беседы в течение этого года, я не знаю, на какую тему, потому что и он не знал, когда уехал в Россию, о чем он будет вести беседы.