О литургии. Беседа 10

Я получил письмо по поводу прошлой моей беседы. Я хотел бы из него кое-что вычитать и с этого и начать мою беседу. Я это делаю тем более охотно, что в конце письма сказано: «А, может быть, в какой-ни­будь из Ваших бесед Вы ответите мне на некоторые вопросы из моего письма». Вот таким образом я, надеюсь, отвечу на письмо отсутствую­щего члена нашего собрания, и, с другой стороны, начну нашу беседу с очень важного, о чем здесь указано. «Беседа Ваша меня привела в глу­бокое уныние, может быть потому, что я нездорова и плохо соображаю, а может, правда, в Вашем толковании есть что-то очень страшное. По Вашим словам, на каждой литургии совершаемых на бесчисленных алтарях вот уже 2000 лет Господь снова умирает мучительной крестной смертью, а мы стоим и смотрим в безмолвном ужасе, и этой непрекращающейся Гол­гофе не будет конца пока в нас останется хоть капля себялюбия. Где же радость и торжество воскресения? Где слова апостола Павла «Христос, воскресший из мертвых, уже не умирает. Смерть уже не имеет над Ним власти»? И как можно радоваться Рождеству, если оно есть только на­чало нескончаемых мучений Спасителя?»

Вот первая часть этого письма, с которой я хочу начать сегодняш­нюю беседу. В прошлой беседе я действительно настаивал как можно более сильно, со всем чувством, которое это во мне вызывает, на одном из аспектов нашей литургии, именно на том, что когда мы присутству­ем на литургии, мы присутствуем отчасти, хоть в каких-то определенных моментах, на Голгофской трагедии, что каждый раз, как священник заколает Агнца на жертвеннике, каждый раз, когда образно этот хлеб образу­ет собой Агнца закланного еще до начала мира, когда лежит перед нами освященное тело и кровь, разделенные друг от друга, перед нами ставит­ся вопрос о Голгофе. Он стоит перед нами, и он стоит перед каждым из нас, потому что Христос умер не вообще за человеческий род, а Он умер за каждого из нас. И как говорится в житии одной святой словами Хрис­та, явившегося одному священнику: «Если бы один только человек согре­шил Я за него пострадал бы то, что Я пострадал за всех».

И вот это — одна из сторон тайны Божественной литургии, и это мы должны принять как факт; то есть это страшно и это более, вероятно, страшно, чем мы даже представить себе можем, потому что это относится к каждому из нас в отдельности, не в нашей совокупности, а каждый из нас перед этим вопросом стоит. И дай Бог, чтобы слова этого письма отражали бы собой правду, когда пишущая говорит: «А стоим и смотрим в безмолвном ужасе». Если бы мы стояли в безмолвном ужасе, если только бы мы так стояли! Если бы раз, побывав на литургии, нас охватил бы именно ужас и сковал бы нас до безмолвия, мы не могли бы уйти из церкви и моментально вернуться в мир в самом худом, самом неприглядном смысле этого слова. А это, к сожалению, так, и эти различные, противоречивые настроения, которые я описывал в прошлый раз, и которые можно было бы еще подробней, еще углубленней описать и уловить в се­бе, они действительно окружают крест Господень. Так что в этом отно­шении я от своих слов не отказываюсь: действительно это так, действи­тельно это страшно. Но вполне справедливо, что это далеко не исчерпы­вает тайны Божественной Литургии. В ней есть и другое.

Во-первых, есть то, что выражается первым возгласом, который священник делает в начале службы «Благословенно Царство». Мы благословляем то, что для нас наступило — Царство Божие, что для нас Господь есть Царь, что мы вошли в такое состояние и взаимное отношение в пре­делах церкви, что действительно Царство Божие дошло до нас больше или меньше. Оно зачинается внутри каждого человека, растет как горчичное зерно, развивается, разрастается, перерастает самого человека, как, опять-таки, в притче Христовой говорится, вырастает в целое дерево, под которым могут укрыться птицы небесные, и дальше, может быть, засеменяет собой почву шире, дальше, так, чтобы стало оно реальностью какого-то общества, или всего мира в свое время. И это мы предвкуша­ем не только надеждой, не только как что-то будущее, а, как я старал­ся объяснить, когда мы говорили о призывании Святого Духа на литургии, как что-то уже случившееся. Призывание Святого Духа, Его присутствие, Его действие на литургии нам говорит о том, что наш мир как бы пере­рос себя, что он как-то раскрылся, и что в этот открытый мир вошла тайна будущего века. Уже действуют законы будущего века, а не толь­ко законы времени, и в этом уже торжество и радость бесконечные. Но притом мы сознаём, что это нам дано только зачаточно, что этим мы об­ладаем только частично, и частично по двум причинам.

Во-первых, потому что Бог Духа Своего даёт без меры; мы-то принимаем Его по мере нашей открытости Святому Духу. И, с другой стороны, эта тайна будущего века, она как бы двоится — с одной стороны она пришла, а с другой стороны она еще в будущем. То слово, которое по-гречески выражает эти понятия, которое дало русское слово э с х а т о л о г и я, “то эсхатон”, показывает на двоякий смысл. То эсхатон — то, что решающе и то, что завершено. И в этом отношении крест Христов, вся тайна домостроительства Христова совершили что-то реша­ющее для судьбы мира; прибавить к этому ничего нельзя, ничего не нуж­но, всё крестом уже совершено, всё Духом Святым нам уже дается, но, вместе с этим, то, что дано и то, что дано Христом и во Христе должно стать достоянием каждого из нас, то есть еще находится в состоянии становления в нас по мере того, как мы приобщаемся, мы меняемся, мы врастаем в эту тайну будущего века.

И поэтому, несмотря ни на то, что ощутимо, таинство будущего ве­ка, радость и победа Царства нас достигла, все-таки стоит перед нами крест Господень, потому что пока есть становление, пока есть какие-то души, которые еще не спасены, которые еще не ищут спасения, Царство как победа Господня и крест как Господень подвиг нашего ради спасе­ния всё еще соприсутствуют, рядом стоят.

Дальше, мы говорим молитву «Отче наш». Бог, Отец Единородного Сына, через наше какое-то приобщение ко Христу уже стал самым настоя­щим образом нашим Отцом, а вместе с этим мы остаемся по отношению к Нему так часто блудным сыном. И, опять-таки, это совмещается; с одной стороны нам во Христе всё дано, потому что мы с Ним соединяемся не только в таинстве крещения, но тем духом крещения, всей любовью цер­ковной, всей жизнью Церкви это уже наше. А с другой стороны, нам еще надо совершить путь из далекой страны обратно в отчий дом. Да, мы де­ти Божии, мы сыновья Господни, а всё-таки мы не в самом Царстве, а еще на пути. И это одно от другого различно, но не противоречит одно другому.

Дальше, в Божественной литургии всё основано на воплощении и воскресении Господнем; не только крест обусловлен воплощением, воскресе­ние обусловлено воплощением и наше обожение, то есть то, что, приоб­щаясь Богочеловечеству Христову, мы приобщаемся тоже к божественной жизни и делаемся человеком по образу создавшего нас, делаемся чело­веком в подлинном смысле слова, а не только в том смысле, в котором мы наблюдаем человека на земле, падшего. Воплощение обуславливает са­мую возможность таинств, потому что только потому, что Христос стал человеком, только потому, что человеческая плоть соединилась с Боже­ством, видимое нашего мира, плоть нашего мира, вещество нашего мира связано уже с Божеством и может приобщиться к тайне Божества, может стать духоносным и Богоносным для нас. Этот хлеб и это вино делаются Богоносными, потому что Христос стал плотоносен, облекся в плоть, и в этом ликующее торжество, которое мы поем по случаю Рождества Христова, поклонения волхвов, Крещения Господня, Преображения, Воскресения и Вознесения, когда вещество нашего мира, собранного в личности Христа в виде плоти воплощенного Сына Божия возносится на небо и покоится те­перь в самых глубинах тайны Святой Троицы. Человек во Христе, через Христа, человек Иисус Христос, как Его называет апостол Павел, сидит одесную Бога и Отца, и в Нём вся видимая природа, вся видимая тварь себя видит в тайне Божества.

В этом, конечно, ликующая и торжествующая радость, но мы не мо­жем забыть, что вся эта радость нам дана во Христе, Который назван перворожденным из мертвых, о Котором говорится, что Он — первый, за Которым должны последовать другие; но последовать как, почему? Потому что из смерти мы должны родиться в жизнь, потому что от зла мы должны
перейти к добру, потому что от обезбоженности мы должны перейти к Богообщению, к приобщению к Богу и к обожению. Но всё это, пока не совершилось, всё равно совершается в ужасе Голгофы и в ужасе ночи в Гефсиманском саду. Пока есть один грешник на земле, Гефсиманская тай­на в действии и в тайне Голгофской. Да, Христос воскрес из мёртвых; Он уже не умирает, но Его смерть присутствует среди нас. Она присут­ствует разно; она присутствует как наше воспоминание, как наш без­молвный ужас перед тем, что это должно было случиться из-за меня. В этом смысле, то, что она случилась, не требует того, чтобы она по­стоянно вновь случалась, чтобы меня заковать в безмолвный ужас. И она присутствует еще иначе; как говорит апостол Павел, мы как насмертники до скончания мира, до страшного суда. Смерть Христова действует в нас, то есть она присутствует как сила, убивающая в нас всё то, что противно Христу, то есть ветхого Адама, чтобы он умер до конца, а ожил бы новый Адам, новый человек родился бы в нас и действовал по образу Христа. Да, смерть уже не имеет власти над Ним, потому что смертью смерть Он победил, но можем ли мы это забыть?

Теперь, вопрос стоит о том, что на каждой литургии, совершаемой на бесчисленных алтарях, вот уже 2000 лет Господь снова умирает мучи­тельной крестной смертью. Это и так и не так. Христос умер однажды и больше не умирает, но каждый раз, когда совершается Божественная Литургия, это событие, которое случилось раз в истории, но пребывает как действительность всей вечности, вдруг оказывается перед нашими глазами реальностью нашего опыта, потому что вечность врывается во вре­мя, потому что во время этой литургии мы не живем моментом нынешнего дня и не возвращаемся в тот момент истории, когда был убит Христос, а мы стоим перед лицом события, которое — от века утаенная тайна нашего спасения, тайна крестной божественной любви. Крестной она была до во­площения, до смерти Христа на Голгофе. Это событие вечное, перед кото­рым мы находимся, также как та Тайная Вечеря, которой мы приобщаемся, когда мы причащаемся Святых Тайн; это — не новая Тайная Вечеря, это та единственная Тайная Вечеря, которая только один раз и могла быть со­вершена, потому что её совершает никто как Христос, и эта Тайная Вече­ря, потому что вечность прорывается в наше время и потому что мы в ней живём во время литургии, эта Тайная Вечеря однажды только совер­шенная, делается реальностью для нас в этом мире, в это мгновение, в этой церкви, в этом чуде приобщения. Одна Голгофа, одна крестная смерть, одна единственная Тайная Вечеря, но мы, потому что вступаем в вечность, находимся лицом к лицу с этим единственным событием со всей реальностью и во всём ужасе совершившегося.

И когда я говорил о том, что эта тайна, сокрытая от нас до мо­мента, когда открылась нам в ужасе Гефсиманской ночи, страстной сед­мицы и смерти Христа на Голгофе, эта тайна уже присутствовала, пребы­вала в Боге раньше. Вот, в каком смысле — что не падение человека, и не необходимость его искупить в любовь Божественную внесли крест­ный, трагический момент. Любовь в себе содержит его; Бог как полнота любви в себе содержит изначально радость давания, радость получения и трагедию самоуничижения.

И вот тут мы приходим ко второй теме этого письма. Вопрос о самоутверждении и самости. Об этом я хотел бы говорить в следующий раз в связи с остальными моментами этого письма, а сейчас предлагаю перейти к собеседованию. Но я хочу сначала вернуться к теме о славе, о радости, о торжестве Божественной литургии. Вся Божественная литур­гия возможна только потому, что воскрес Христос. Если бы Христос не воскрес, всё было бы безумно, бессмысленно. Ничему не было бы места, потому что всё тогда во что мы верим, было бы основано на иллюзии, на мечте, на том чего на самом деле никогда не было, никогда не случа­лось. Если Христос не воскрес, говорит апостол Павел, то мы самые не­счастные из людей, потому что мы живем ложью и мечтаем о несбываемой надежде. Поэтому, всё, что совершается в литургии, основано на этой изумительной радости воскресенья Христова. Но кроме радости воскресения я хочу обратить ваше внимание на одну вещь: каждая литургия ос­тается незаконченным событием.

Вы знаете, что в конце литургии священник говорит: «Вознесися на небеса, Боже, и по всей земли слава Твоя», и потом поворачивается к народу и говорит про себя: «Благословен Бог наш» и вслух — «Всегда, ныне и присно и во веки веков». Здесь есть что-то незаконченное; Хри­стос возносится на небо и ангелы говорят: «Он вознесся на небо откуда Он в свое время вернется». Когда Святой Дух дается, опять-таки Дух Святой и святая Церковь ждет возвращения Христа во славе: «Ей, гряди Господи Иисусе!» Что же здесь совершается? В чем эта незаконченность и в чем она нас касается? Она имеет прямое к нам отношение и вот какое: эти Тайны Христовы, к которым мы приобщились, нас делают в самом страшном смысле слова присутствием Христа на земле. Мы приобще­ны Его телу и крови, мы делаемся соучастниками Его человечества и приобщаемся тайны Его Божества, хоть частично, зачаточно. И вот этот хлеб и вино, которые торжествующе, ликующе, дивно, радуя весь види­мый вещественный мир, стали телом и кровью Христа, этот хлеб и вино совершили весь свой таинственный действительно путь от вещества к при­общенности тайне будущего века, когда будет Бог всё во всём. Но мы нет, мы только отчасти. Они вне греха и потому они могли стать Богоносны, но мы в грехе и только постольку делаемся Христовы по образу Его человечества и приобщаясь Его Божеству поскольку мы преодолеваем грех и делаемся новой тварью силой благодати и силой своей верности Богу.

И вот незаконченность литургии обращена на нас; всё то, что касалось вещества, завершено, большей славы оно не может достигнуть. Но мы, которые через это освященное вещество приобщились ко Христу, на­чинаем теперь только новый свой путь, или заново начинаем путь, на который нас поставило крещение, миропомазание и первое наше приобще­ние. И эти Тайны, которые должны нас преобразить, в нас должны теперь начать действовать. И литургия в полном смысле будет только тогда за­вершена в одном отдельном человеке, когда он достигнет святости, и литургия только тогда будет завершена на земле, когда после последне­го суда явится слава сынов Божиих, победа Господня во всех, и Бог бу­дет всё во всех.

Так что здесь опять-таки та ликующая и торжествующая слава воскресения, вознесения, дара Святого Духа, пришедшего Царствия будуще­го века, которое уже достигло до нас, вошло и стало зерном горчичным внутри нас, раскинулось вокруг нас, охватывает нас, вводит нас в са­мую вечность уже теперь. Вся эта слава нам дана и, вместе с тем, она вся еще впереди, она всё еще наше призвание. Церковь уже одновременно в Отчем доме и еще на пути, в лице каждого своего члена, и вот в этом отношении каждая литургия остается незаконченной, потому что только последнее совершение закончит тайну Божественной литургии, потому что только тогда Евхаристия как последнее ликование благодарной твари будет доведена до конца, когда вся тварь сможет сказать перед лицом Божиим: «Ты был прав, Господи, во всех путях Твоих», когда всё будет совершено и исполнено.

Вот, что я хотел сказать в ответ на первую часть этого письма, а в следующий раз будем продолжать его разбор.

Опубликовано с сокращением: «Труды» Т.2. 2002. М.: Практика