О медицинской этике

В Англии (1968 год) состоялась серия дискуссий под общим названием «Вопросы медицинской этики», на каждой из них два докладчика противоположных мнений излагали свою точку зрения, а затем отвечали на вопросы присутствующих. Первая дискуссия была посвящена вопросу сохранения жизни тяжело больных и эвтаназии. Первый докладчик проф. Миллер подошел к теме с чисто философских и профессиональных позиций, рассматривая нравственность, как утилитарный момент социальной жизни, считая «метафизические соображения абсолютно праздными». Вторым докладчиком был митрополит Антоний:

Митр. Антоний: «Я попытаюсь подойти к проблеме под другим углом. По-моему, моральная проблема, перед которой стоит, с одной стороны, больной и его семья, а с другой — врач, покоится на оценке жизни и смерти: в соответствии с тем, что мы думаем о смерти и о жизни, мы неизбежно приходим к различным решениям.

Должен ли врач, семья или вообще каждый из нас пытаться любой ценой продлить жизнь больного? Это первый вопрос. Я имею в виду физическое существование и попытки продлить его до последних возможных границ. Это важно потому, что если мы должны принять решение о жизни, или смерти человека в зависимости от жизни или смерти другого человека, как например, когда речь идет о пересадках человеческих органов, нам необходим какой-нибудь критерий. Подчеркиваю: нам, потому что я имею в виду не только врача, но и больного, и его семью, а может быть и все общество.

Я думаю, что если мы начнем задавать себе вопросы о том, для чего мы хотим остаться в живых, хотим ли мы просто удержаться возможно дольше в жизни, или хотим жить для чего-нибудь, для какой-нибудь цели, мы этим сделаем, может быть, шаг вперед, решив заранее что мы готовы вытерпеть и что мы готовы сделать в вопросе жизни и смерти для других. Поэтому, есть доводы за то, что каждый из нас может заранее решить предоставить свое сердце, почки иди любой другой орган, который может помочь другому. Можно заранее установить такую готовность и зарегистрировать ее. Это было бы элементом жизни, но не элементом смерти. Установление своей воли входит в жизнь, а не в смерть, в том смысле, который люди придают смерти как концу жизни, как окончательному поражению человека.

Но забудем на секунду о вопросе жизни и её оценки и ценности. Как насчет смерти? Необходим положительный подход к смерти; и я думаю, что врачи, как и все другие, должны отнестись к этому более вдумчиво. Следует считаться со смертью, смотреть на умирающих, быть вместе с ними, занять в этом вопросе определенные позиции и не оставаться безучастными. Если бы я был просто откровенным неверующим, у меня, вероятно, было бы меньше проблем в области смерти, в которой я, надо полагать, видел бы в таком случае естественный процесс, относящийся к естественной же истории, и поэтому совершенно законной. Но для верующего — и сейчас я говорю с точки зрения верующего христианина — смерть, так сказать, двусмысленна. С одной стороны, она — зло, которого мы не можем принять, веря в то, что человек не создан для смерти, и что смертность — зло в человеческом существовании. Но с другой стороны, смерть — единственная возможность преодолеть границы и ограничения мира, впавшего во зло. В этом отношении у смерти есть положительное значение. Если не приравнивать жизнь к чисто физическому присутствию человека на земле, если у жизни есть смысл, потому что у живого человека должны быть цели, тогда можно иначе отнестись к смерти. И я думаю, что принимая те моральные решения, которые мы должны принять по отношению к умираюшему человеку — а мы все больны неизлечимой болезнью, имя которой — смертность, мы должны найти в себе мужество посмотреть на свою жизнь и признать, что она, по существу, не жизнь.

Жизнь может получить ценность только если человек готов отдать себя для того, чтобы могли жить другие. Достаточно вспомнить о славной, но злополучной экспедиции Скотта в Антарктику, когда один ее участник, ослабев от болезни, ушел со стоянки в снежную тьму и погиб, чтобы не задерживать своих товарищей. Такой акт — это акт высшего проявления жизни и осмысленной встречи со смертью. Конечно, мы не в Антарктике и не можем уходить в снежную тьму, но все же каждый из нас может либо помочь жизни окружающих, либо помешать этой жизни. Бывает, что готовность отдать свою жизнь для того, чтобы могли остаться в живых другие, является творческим и глубоко осмысленным актом. С другой стороны, смерть ожидает каждого из нас, и придет за каждым, и мы должны быть готовы отнестись к этому тоже, по возможности, творчески. Тут опять тесно переплетается жизнь со смертью. Когда приходится принимать реальное решение на чем следует их основывать? Как мы можем оценить другого человека?

Врач должен принимать решение, связанное только с данным человеком: этому человеку следует либо помочь остаться в живых, либо позволить ему умереть, но и то и другое требует активного решения. Есть и другие критерии: здоровье или болезнь, полнота жизни, или нечто похожее, как бы, на отсутствие ее. Тут следует соблюдать крайнюю осторожность. Я не говорю о младенцах, родившихся в таких условиях, которые не позволяют им жить и развиваться. Я имею в виду людей, ставших жертвами несчастных случаев, войны, ранений, что сделало их с циничной точки зрения «бременем» для общества. Это приводит к проблеме эвтаназии. К сожалению, у меня сейчас нет времени достаточно подробно на ней остановиться, но по-моему, мы все должны серьезно обдумать и пересмотреть этот вопрос.

Когда речь идет о страдающих людях, мне кажется, что очень часто люди могли бы справиться с такими страданиями, но отказываются от этого по малодушию, и в результате делаются все менее и менее способными переносить страдания и боль. В конце концов такие попытки спастись от страданий приводят к постоянным психическим страданиям, потому что даже если прямых болей нет, больной их ожидает, боится их, и это нависает тучей над всей его жизнью. Не следует ли нам систематически и сознательно готовиться к страданиям, и моральным, и физическим, проходить так сказать, соответствующую тренировку? Это, вероятно, очень помогло бы и нам, и другим, когда мы станем жертвами болезни, а помимо того придаст, вероятно, огромное значение страданию, как проявлению человеческой силы и величия. На протяжении веков мы видим много таких примеров на всех степенях цивилизации, и у религиозных людей, и у людей, лишенных религии.

Вопрос ведущего: «Профессор Миллер, нет ли у вас вопросов к Его Преосвященству?»

Проф. Миллер: «По-моему, основное различие между материалистом и христианином особенно касается проблемы страданий. Материалист отрицательно относится ко всякому страданию и боли и с удовольствием глотает какие-нибудь таблетки для того, чтобы избавиться от них, ему не кажется, что если он откажется от этой таблетки, он в какой-то степени себя этим облагородит… Но я согласен с Архиепископом в том, что многие тяжелые хронические больные показывают нам как можно не обращать внимания на страдания и боли.”

Вопрос ведущего: «Ваше Преосвященство, а у вас нет ли вопросов к проф. Миллеру?»

Митр. Антоний: «Только несколько замечаний. Я не утверждаю, что страдание может кого-нибудь автоматически облагородить. Я утверждаю, что наше отношение к страданию меняет дело. Есть люди, сломленные страданием; вот почему я считаю необходимым и самим готовиться и готовить поколение за поколением к другому подходу к страданиям.

Что касается вопроса о тех, кто хочет умереть или просто уйти из жизни, меня чрезвычайно поражает то обстоятельство, что люди готовы бороться до тех пор, пока остается хоть что-нибудь с чем можно бороться. Бывают очень трудные моменты, состояния бесцельного счастья, когда кажется, что для этого жить не стоит. Борьба придает неизменно ценность жизни, потому что мы борцы по своей природе. Даже когда наши страдания достигают невероятных степеней всё еще есть за что бороться. Я сам на протяжении полутора лет нес заботу о людях, переживших германские концентрационные лагеря, и работал в качестве врача. На меня всегда производили особое впечатление не столько их страдания, совершенно очевидные при первом взгляде, сколько их готовность бороться. Иначе, они тысячами умирали бы гораздо раньше. Поэтому, когда я говорил о необходимости цели и содержания в жизни, я имел в виду не метафизический взгляд на мир; я хотел указать такую цель, которая выше простого продолжения физического существования. Люди, уцелевшие в войну, хотят к чему-то вернуться, а люди, уцелевшие в жизни, живут для чего-нибудь. Не бояться смерти человеку помогает не «журавль в небе», а чувство глубины и интенсивности жизни, которого не может нарушить физическое страдание. Когда мне не было еще и двадцати лет, человек, который больше всех других помог мне в жизни, как-то сказал: Помни, что смерти надо ждать так, как влюбленный молодой человек ждет свою девушку. А между тем, этот человек не был ни романтиком, ни, тем более, — мрачным пессимистом. Он жил интенсивно и ожидал смерти, видя в ней дверь в новую жизнь. Только такие люди могут бесстрашно относиться к смерти.»

Вопрос из зала о праве человека положить конец жизни страдальца, оставляя в стороне отношение такого безнадежного больного к страданию и смерти.

Митр. Антоний: «Я должен сказать, что ни у кого нет права, активно, положить конец чьей-нибудь жизни. Но я считаю, что у человека есть право разрешить близкому существу мирно умереть, не подвергая его на протяжении недель или даже месяцев мучениям, связанным с попытками искусственно продлить такую жизнь. В таких случаях, я думаю, что совершенно законно ничего не предпринимать и разрешить человеку мирно умереть естественной смертью. А если этот человек находится в бессознательном состоянии, я думаю, другой человек вправе не возвращать его к жизни, если есть полная уверенность в его основной неизлечимости.»

Вопрос: Оправданы ли расходы, время и силы специалистов, связанные с пересадкой сердца, для того, чтобы продлить жизнь пациента на очень, по-видимому, короткое время?

Митр. Антоний: «Видите ли, это очень технический вопрос, а я вот уже двадцать лет не занимаюсь больше медицинской практикой. Но из того, что мне известно о других областях хирургии, большинство операций, которые сейчас требуют очень малого времени и при сравнительно небольших усилиях дают положительные и длительные результаты, недавно требовали гораздо больше и усилий и личной квалификации хирургов. Поэтому, если мы сейчас не приступим к тем операциям, которые до сих пор связаны с большими трудностями, я боюсь, что и через десять лет, и даже через сто, этих операций нельзя будет делать быстрее, дешевле и лучше.»

пер. с англ.