Евангелие от Матфея почти с первых же слов ставит нас лицом к лицу с самой сущностью молитвы: Волхвы увидели долгожданную звезду; они не медля пустились в путь, в поисках Царя; они пришли к яслям, пали на колени, поклонились Ему и принесли свои дары: они выразили молитву в ее совершенстве, т. е. в созерцании и трепетном поклонении.
В популярной литературе часто говорится, что молитва — это захватывающее путешествие. Нередко можно услышать: «Учитесь молиться! молиться и интересно, и увлекательно; молитва приведет вас к открытию нового мира; вы встретитесь с Богом; вы найдете путь к духовной жизни». Это разумеется верно; но часто при этом забывается нечто гораздо более серьезное: молитва — это путешествие опасное и мы не можем предпринять его без осознания риска. Апостол Павел говорит, что страшно впасть в руки Бога живого (Евр. 10, 31). Поэтому сознательно пойти на встречу с живым Богом значит отправиться в страшное путешествие: надо помнить, что каждая встреча с Богом это Страшный Суд. Когда мы предстаем пред Богом, будь то в таинствах или молитве, мы совершаем нечто опасное потому что, по слову Писания, Бог есть «огнь поядяющий». И если мы не готовы без остатка предать себя божественному пламени и стать горящей в пустыне купиной, которая горела бы не сгорая, это пламя опалит нас. Поэтому в опыт молитвы, познаваемой лишь изнутри, нужно вступать со всей серьезностью, собранностью и ответственностью.
Приближение к Богу всегда бывает открытием как красоты и близости Божией, так и расстояния, которое лежит между Ним и нами. «Расстояние» — слово неточное, ибо оно определяется не тем, что Бог свят, а мы грешны, а отношением грешника к Богу. Мы можем приближаться к Богу только если делаем это с сознанием, что приходим на суд; если мы приходим осудив себя; если мы приходим потому что любим Его несмотря на нашу собственную неверность; если мы приходим к Нему, любя Его больше, чем покой и «безмятежную жизнь», в которой Его нет — тогда мы для Него открыты и Он открыт для Нас, и расстояния нет: Господь снисходит к нам в любви и сострадании. Но если мы стоим перед Богом в броне своей гордыни, своей самоуверенности, если мы перед Ним стоим так, как будто вправе требовать от Него встречи и ответа, то расстояние, отделяющее творение от Творца, становится бесконечным. В «Письмах Баламута» (С. S. Lewis — «Screwtape Letters») есть место, где английский писатель Люис высказывает мысль об относительности этого расстояния: когда Денница предстал пред Богом, вопрошая Его, в тот самый миг, когда он задал свой вопрос не для того, чтобы в смирении понять, но чтобы принудить Бога к ответу, он оказался в бесконечной отдаленности от Бога. Бог пребыл недвижим, но из-за отсутствия устремления к Нему Денницы, бесконечная пропасть разверзлась между ними (письмо XIX).
Когда бы мы ни приближались к Богу, контраст между Ним и тем, что мы собой представляем, становится ужасающе ясным. Мы можем не сознавать этого пока живем как бы вдали от Бога, пока Его присутствие и Его образ остаются тусклыми в наших мыслях и восприятии; но чем больше мы приближаемся к Богу, тем острее ощущается контраст. Не постоянная мысль о своих грехах, а видение Божией святости позволяет святым познать свою греховность. Когда мы смотрим на себя не на благодатном фоне присутствия Божия, то и грехи и добродетели представляются чем-то мелким и в каком-то смысле незначительным; на фоне же божественного присутствия они выступают со всей рельефностью и обретают всю свою глубину и трагичность.
Всякий раз, что мы приближаемся к Богу, мы оказываемся перед лицом либо жизни, либо смерти. Если мы приступаем к Нему в надлежащем духе и получаем от Него обновление — это жизнь; если мы приносим с собой гордость и самонадеянность, то это гибель. Поэтому перед тем, как отправиться в так называемое «захватывающее путешествие молитвы», нельзя ни на минуту забывать, что с нами не может случиться ничего более значительного и повергающего в трепет, чем встреча с Богом, на которую мы идем. Нужно осознать, что в этом процессе мы в некотором смысле потеряем жизнь: ветхий Адам должен в нас умереть. А мы крепко держимся за ветхого человека и боимся за него. Не только в начале пути, но и годы спустя так трудно почувствовать, что мы полностью на стороне Христа против ветхого Адама!
Молитва — путешествие, приносящее не волнующие переживания, а новую ответственность. Пока мы пребываем в неведении, с нас ничего не спрашивается; но как только мы приобретаем какое-то знание, мы отвечаем за то, как мы его употребили. Пусть это дар; мы все же ответственны за каждую частицу истины, нами узнанную. Как только она становится нашей, мы уже не можем оставлять ее бездейственной: она уже должна отражаться в нашем поведении. За всякую правду, нами усвоенную, от нас требуется ответ.
Только с чувством страха, богопочитания, глубочайшего благоговения можем мы приступать к риску молитвенного делания; и в своей внешней жизни мы должны дорасти до него как можно более полно и определенно. Недостаточно устроясь удобно в кресле, сказать: вот, я приступаю к богопоколонению, становлюсь пред лицом Божиим. Ведь если бы Христос стоял здесь, перед нами, мы держали бы себя иначе; вот мы и должны научиться держать себя в присутствии невидимого Господа так, как мы держались бы пред лицом Господа, ставшего для нас видимым.
Прежде всего, это предполагает определенное состояние ума, отражающееся и на состоянии тела. Если бы Христос был здесь, перед нами и мы бы стояли под Его взглядом, видящим нашу душу и тело, то мы испытывали бы благоговение, страх Божий, любовь, может быть даже ужас, но мы не держали бы себя так вольно, как делаем это обычно. Современный мир в большой мере утратил дух молитвы и дисциплина тела стала в представлении людей чем-то второстепенным. Однако она далеко не второстепенна. Мы забываем, что мы — не душа, обитающая в теле, а человеческое существо, состоящее из тела и души и что, по апостолу Павлу, мы призваны прославлять Бога и в телах наших, и в душах наших; наши тела, как и наши души, призваны к славе Царствия Божия (I Кор. 6, 20).
Слишком часто молитва в нашей жизни не имеет такого значения, которое заставляло бы все остальное отойти, уступая ей место. Для нас молитва — добавление ко множеству других вещей. Мы хотим присутствия Божия не потому, что без Него нет жизни, не потому, что Он — высшая ценность, а потому, что это присутствие было бы столь приятным в добавление ко всем другим великим благодеяниям Божиим. Он — лишь добавление к нашим различным нуждам. Когда мы ищем Его в такой настроенности, мы Его не встречаем. Однако, несмотря на все, только что сказанное, молитва, как она ни опасна, есть все же лучший путь вперед, к исполнению нашего призвания, к всецелому осуществлению нашей человечности, т. е. к полному единению с Богом и в конечном счете к тому, чтобы стать тем, что апостол Петр называет причастниками Божеского естества.
Ни любовь, ни дружба не возрастают, если мы не готовы многим для них пожертвовать; точно также должны мы быть готовы отрешиться от многого для того, чтобы первое место отдать Богу.
«Возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всею крепостию твоею и всем помышлением твоим» (Лк. 10, 27). Это как будто очень простая заповедь и, однако, эти слова содержат гораздо больше, чем представляется с первого взгляда. Все мы знаем, что значит любить кого-нибудь всем сердцем; нам известна та радость, та теплая отрада, которую дает не только встреча с любимым, но и мысль о нем. Именно так нам надо стремиться любить Бога; каждый раз, как упоминается Его имя, оно должно наполнять наше сердце и душу бесконечным теплом. Бог должен быть в нашем уме всегда, а мы, на самом деле, думаем о Нем лишь время от времени. Что же до того, чтобы любить Бога всей нашей крепостью, то мы можем делать это только если решительно отторгнем от себя все, что в нас не Божье. Усилием воли мы должны постоянно обращаться к Богу: в молитве (тогда это легче, так как мы уже сосредоточены на Боге) и в действии, что требует упражнения, ибо здесь мы сосредоточены на том или ином материальном достижении и должны посвящать его Богу особым усилием.
Волхвы проделали долгий путь и никто не знает, какие трудности им пришлось преодолеть. Каждый из нас путешествует, также как и они. Они несли дары: золото для Царя, ладан для Бога и смирну для Человека, которому предстояло претерпеть смерть. Где взять золото, ладан и смирну нам, всем обязанным Богу? Мы знаем, что все что имеем, дано нам Богом и даже не является нашим навсегда и надежно. Все может быть отнято у нас, кроме любви; поэтому любовь и есть то единственное, что мы можем дарить. Все остальное может быть отнято у нас: члены нашего тела, наш разум, наше имущество… Только любви нельзя взять у нас, если мы сами не дадим ее. В этом смысле в отношении нашей любви мы свободны так, как не свободны ни в одном из прочих проявлений нашей души или тела. И хотя по существу даже наша любовь есть дар Божий, потому что мы не можем сами вызвать ее в себе, все же, когда мы ее имеем, она является тем единственным, в чем мы можем отказать или что можем дать.
В «Дневнике сельского священника» Бернанос говорит, что мы можем отдать Богу и свою гордость: «Отдай свою гордость вместе со всем остальным, отдай все». Гордость, отданная таким образом, превращается в дар любви; а все, что есть дар любви, весьма приятно Богу.
«Любите врагов ваших, благословляйте ненавидящих вас» (Мф. 5,44) —заповедь, исполнение которой может быть более или менее легким. Но совсем иное дело — прощать тех, кто причиняет страдания людям, которых мы любим. Здесь может показаться, что совершаешь своего рода предательство. Однако, чем больше любовь к страдающему, тем способнее мы становимся разделить его страдание и простить. В этом смысле величайшая любовь та, при которой мы можем сказать как раввин Егел Микаэл: «Я и мой любимый — одно». Пока мы говорим «я» и «он», мы еще не разделяем страдания и не можем принять его. У подножия Креста Матерь Божия стояла не в слезах, как часто изображается в западной живописи; Она достигла такой полноты единения со Своим Сыном, что Ей нечему было противиться. Она переживала распятие вместе со Христом, переживала Свою собственную смерть. Здесь Мать завершала то, что начала в день принесения Христа во храм, когда Она отдала Своего Сына. Единственный из всех сынов Израилевых Он был принят как кровавая жертва. И Она, принесшая Его тогда, принимала последствия совершенного Ею ритуального действия, получившего свершение в действительности. Также как Он был тогда един с Нею, так и Она теперь была полностью единой с Ним и нечему было Ей противиться.
Любовью мы становимся едины с тем, кого любим, и благодаря любви можем разделять без остатка не только страдание, но и отношение к страданию и к тем, кто его причиняет. Невозможно представить себе, чтобы Божия Матерь или ученик Иоанн протестовали против того, что было явной волей распинаемого Сына Божия, «Никто не отнимает жизни Моей у Меня, но Я Сам ее отдаю» (Ин. 10,18). Он умирал добровольно, соглашаясь на смерть ради спасения мира. Смерть Его и была этим спасением; поэтому те, кто верил в Него и кто хотел быть единым с Ним, могли разделить с Ним страдание Его смерти, могли пережить страсти вместе с Ним, но не могли их отвергнуть, не могли обратиться против толпы, распявшей Христа, потому что распятие это было волей Самого Христа.
Мы можем противиться страданию того или иного человека, восставать против его смерти тогда, когда сам этот человек, будь то правильно или нет, противится им, или же в случае, если мы не разделяем его намерений и его отношения к страданию; в таком случае наша любовь к этому человеку неполноценна, недостаточна и создает разделение. Это та любовь, какую проявил Петр, когда Христос на пути в Иерусалим сказал своим ученикам, что идет на смерть. Петр, «отозвав Его, начал прекословить Ему». Христос ответил: «отойди от Меня, сатана, потому что ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мр. 8,32). Мы можем представить себе, что жена разбойника, распятого слева от Христа, была полна того же протеста против смерти своего мужа, как и он сам; в этом смысле они были вполне едины, но и оба неправы.
Разделять же со Христом Его страсти, распятие, смерть, — значит принять безоговорочно все это в той же настроенности как Он, т. е. принять добровольно, страдать вместе с «мужем скорбей», пребывать в безмолвии, безмолвии Самого Христа, нарушенном лишь немногими решающими словами, безмолвии истинного общения. Это молчание не просто жалости, но сострадания, делающее нас способными врасти в полное единство с другим, так, что нет уже одного и ДРУГОГО, но одна общая жизнь и одна, общая смерть.
На протяжении истории люди неоднократно бывали свидетелями гонений и не боялись, а разделяли страдания, не протестуя. Такова, например, София, мать, стоявшая рядом с каждой из своих дочерей, — Верой, Надеждой и Любовью, вдохновляя их на смерть, или многие другие мученики, помогавшие друг другу, но никогда не обращавшиеся против мучителей. Дух мученичества можно показать на целом ряде примеров. Первый выражает самый дух мученичества, как таковой, основную его установку: дух любви, который не может сломить страдание или несправедливость. Один очень молодой священник, попавший в заключение в начале революции и вышедший на свободу разбитым человеком, на вопрос, что осталось от него, ответил: «От меня ничего не осталось, все решительно вытравили, осталась только любовь». Человек, который может так сказать, стоит на правильной почве и всякий, кто разделяет с ним его трагедию, должен разделить и его непоколебимую любовь.
А вот пример человека, вернувшегося из Бухенвальда. Когда его спросили о нем самом, он сказал, что страдания его ничто по сравнению с его сокрушением о несчастных немецких юношах, которые были способны на такие жестокости; мысль о состоянии их душ не дает ему покоя. Его забота была не о себе самом — а он провел там четыре года — и не о бесчисленных людях, страдавших и умиравших вокруг, а о душевном состоянии мучителей. Те, кто страдал, были со Христом, те, кто был жесток, с Ним не были. Третий пример — молитва, написанная в концентрационном лагере заключенным евреем:
«Мир всем людям злой воли! Да престанет всякая месть, всякий призыв к наказанию и возмездию… Преступления превзошли всякую меру, человеческий разум больше не в силах вместить их. Слишком много мучеников… Итак не возлагай их страдания на весы Твоей справедливости, Господи, не обращай их против мучителей грозным обвинением, чтобы взыскать с них страшную расплату. Воздай им иначе! Положи на весы в защиту палачей, доносчиков, предателей и всех людей злой воли мужество, духовную силу других, их смирение, их высокое достоинство, их постоянную внутреннюю борьбу и непобедимую надежду, ту улыбку, что осушила слезы, их любовь, истерзанные, разбитые сердца, оставшиеся непреклонными и верными перед лицом самой смерти, даже в моменты крайней слабости… Положи все это, Господи, пред Тобою в прощение грехов, как выкуп для торжества праведности, прими во внимание добро, а не зло! И пусть мы останемся в памяти наших врагов не как их жертвы, не как кошмар или как преследующие их призраки, а как помощники в их борьбе за искоренение разгула их преступных страстей. Мы не хотим от них ничего другого. А когда все это кончится, даруй нам жить как людям среди людей и да возвратится на нашу исстрадавшуюся землю мир — мир людям доброй воли и всем остальным… (Найдено в архивах немецкого концентрационного лагеря и опубликовано в «Зюддейче Цайтунг»).
Был также один русский епископ, который говорил что мученическая смерть для христианина особое преимущество потому, что никто кроме мученика не может на Страшном Суде встать перед Судилищем Божиим и сказать: «По Твоему слову и примеру я простил. Тебе больше нечего взыскать с них». Это означает, что тот, кто претерпел мученичество во Христе, чья любовь не побеждена страданьем, обретает безусловную власть прощения над тем, кто причинил эти страдания. Это применимо и на гораздо более обыденном уровне, к повседневной жизни. Всякий, кто претерпевает от другого хотя бы малейшую несправедливость, может простить или же отказать в прощении. Но это обоюдоострый меч: если мы не простим, то и не получим прощения.
Французские римо-католики, с их острым ощущением справедливости и чести и славы Божией, ясно сознают, какую победу может одержать Христос через страдания людей: с 1797 года существует орден Воздаяния, который в непрестанном поклонении Святым Дарам молит о прощении преступлений всей земли и отдельных грешников по молитвам их жертв. Орден ставит себе также целью воспитывать в детях и взрослых дух любви.
Характерен также рассказ о французском генерале Морисе д’Эльбе, периода революционных войн; его солдаты схватили нескольких «синих» и собирались расстрелять. Генерал вынужден был уступить, но настоял, чтобы они сначала прочитали вслух молитву Господню. Это они и сделали и, когда дошли до слов «и остави нам долги наша якоже и мы оставляем должником нашим», то поняли, заплакали и отпустили пленных. Позднее, в 1794 году, генерал д’Эльбе сам был расстрелян «синими».
Французский иезуит, Жан Даниэлу, в своей книге «Святые язычники» пишет, что страдание — связующее звено между праведниками и грешниками: праведниками, терпящими страдание, и грешниками, причиняющими его. Не будь этого звена, они были бы совершенно разобщены; праведники и грешники оставались бы как бы на параллельных линиях, никогда не пересекающихся, и не могли бы встретиться. В таком случае праведники не имели бы власти над грешниками, потому что невозможно иметь отношения к тому, с кем не встречаешься.
Перевод с английского.
Опубликовано: «Вестник русского западноевропейского патриаршего экзархата». 1968. № 61.