Будьте как дети. Детство на пути к реальности

Дорогие братья и сестры!

Тема, которую мне хотелось бы сегодня обсудить, так или иначе касается каждого человека. Детство – это пора, которую никому из нас не удалось миновать. Каждый имеет свой опыт детства, свою память, и свою радость детства, и свою боль. Однако обыденное взрослое сознание довольно быстро превращает детство в навсегда минувший этап жизни. Сознание взрослого человека сфокусировано на «реальных» насущных проблемах – семья, работа, заботы, стрессы, кризисы и так далее. На этом фоне место детства предельно умаляется и почти исчезает из памяти. И действительно, стоит ли рассматривать этот крайне короткий период жизни человека как важную детерминанту взрослого развития?

Многие упрекают психоанализ и другие психологические концепции, апеллирующие к детству, в том, что они слишком акцентируют внимание на этом периоде жизни человека и пытаются объяснить человека с точки зрения того, что происходило с ним в детские годы, вместо того, чтобы помочь ему решать актуальные проблемы его жизни «здесь и сейчас». В этой критике есть доля здравого смысла, поскольку человек не может быть детерминирован лишь своим прошлым. Однако никто из психологов не рискнет отрицать определенную причинную связь с детством, которая всегда присутствует в жизни взрослого человека.

Но что значит утверждение о связи взрослого человека с детством? Является ли это попыткой найти скрытые причины взрослых проблем в прошлом? Или тоска по утраченному раю, где еще нет границ между реальностью и мечтой? Что стоит за словами: «будьте как дети…»? Значит ли это возвращение к детской наивности, открытости, целостности? Но где тогда ценность зрелости, мудрости, полноты, обретаемые личностью в горниле испытаний и страданий на извилистых путях судьбы? Кто ближе к подлинной реальности этого Божьего мира – ребенок или взрослый?

Попробуем начать сначала, то есть с самого детства. Ребенок – существо, открытое, искреннее, его психика еще не расщеплена на части. Ребенок предстоит миру и другому человеку во всей полноте своей внутренней целостности, его отношения с бытием прозрачны и чисты. Скрытые в нем потенциальные таланты ожидают возможности их реализации. Но что же происходит дальше? В какой точке происходит слом, и за ликом чистоты и искренности вдруг проступает личина манипулятора, агрессора, ленивца или лжеца? Почему драгоценности и дары детства столь часто трансформируются в инфантильность, эгоцентризм и безответственность взрослого?

Карл Густав Юнг написал в одной из работ, что во взрослом застрял ребенок, вечный ребенок, нечто все еще становящееся, никогда не завершающееся, нуждающееся в постоянном уходе… А Достоевский вложил в уста великого инквизитора и вовсе страшную фразу, относящуюся к взрослым людям: жалкие дети, требующие своего детского счастья, нуждающиеся в том, чтобы спасти их от самих себя!

Мне, как психологу, с печалью приходится констатировать, что именно инфантилизм слишком во многом определяет жизнь взрослых людей. Эгоцентризм, безответственность, ненадежность, требовательность к окружающим и снисходительность к себе, желание превратить мир в средство для достижения собственных целей и удовольствий. Такое инфантильное, устремленное лишь на самого себя существование трудно назвать взрослым, тем более зрелым.

Но как же разобраться с этим противоречием: с одной стороны, человек должен не расплескать живительную непосредственность детского восприятия, с другой стороны – преодолеть инфантилизм детства, его беспомощность перед внешними силами и эгоцентризм? Как не выплеснуть с водой ребенка?

Вернемся к точке слома.

Вспомним лицо маленького ребенка – оно излучает свет настоящей жизни. Можно сразу понять, что чувствует малыш, взглянув на его лицо. Преграды между подлинным состоянием и его проявлением практически нет. Если ребенок радуется, его лицо освещает улыбка, если грустит, слезы льются из его глаз, если устал – начнет капризничать, если ему что-то интересно – его ручки сразу тянутся к предмету его интереса. Но такая младенческая прозрачность быстро уходит, ведь ребенок стремительно входит в мир людей и начинается процесс, как говорят психологи, его социокультурного развития. А это значит, что между непосредственным состоянием ребенка и формой его внешнего проявления постепенно формируется целый мир промежуточных, вспомогательных или опосредованных механизмов. Этот сложный процесс крайне важен для формирования личности, он собственно и обеспечивает переход из младенческого, инстинктивного, непосредственного состояния в мир взрослости, встроенный в систему человеческих отношений, культурных норм поведения и сознания.

Однако этот процесс вхождения в культуру далеко не всегда бывает лишь позитивным. Причем опыт показывает, что очень часто наиболее болезненные, негативные воздействия могут идти со стороны самого близкого окружения. Это может быть и адресованное малышу раздражение, недовольство, усталость, а могут быть и не связанные с ребенком напрямую обстоятельства жизни взрослых, которые влияют на него с неизбежностью. Ссоры, болезни, разводы, появление брата или сестры и утеря внешнего внимания, длительное расставание с родителями и так далее. Все эти обстоятельства субъективно переживаются маленьким ребенком как боль, страх, тоска, одиночество, покинутость. Причем надо понимать, что маленькое детское сознание еще недостаточно развито, чтобы справляться и перерабатывать эти тяжелые переживания. То, что для взрослого пустяк, для малыша – тяжелое горе. Поэтому ребенок часто этот непереносимый для него негатив вытесняет, как говорят психологи, в более глубокие неосознаваемые пласты психики. Чем сильнее и болезненнее переживание, чем больше оно подавляется, тем сильнее оно хочет вырваться наружу, вернуться в сознание, как то осуществиться, разрядиться. Однако психика не случайно подавила, вытеснила, внешне забыла то, с чем сознание не могло справиться, охраняя себя от невыносимой на данный момент ситуации. Так создается мощный пласт защитных преград и механизмов, которые, образно говоря, держат вытесненные переживания под замком.

Так начинает формироваться теневая неосознаваемая часть души, которая наследуется психикой уже взрослого человека. Отсюда в жизни взрослого могут появляться и разнообразные эгоцентрические, гневливые, капризные, неуправляемые формы поведения. Сами по себе они могут быть достаточно случайными и неотрефлексируемыми. Беда, однако, если эти бессознательные импульсы не ограничиваются эпизодами, а начинают в значительной степени определять жизнь и поведение взрослого, не подозревающего, что его главные мотивы и решения на самом деле продиктованы отнюдь не взрослыми потребностями. Ясно, что при этом человек теряет связь с реальностью своей внутренней и внешней жизни, остается лишь отражение, проекции, бесконечные кривые зеркала, принимаемые за реальность.

Приведу пример.

Как-то я ехала в поезде, день был жаркий, все двери в вагоне были открыты, оттого слышимость была хорошей. В соседнем купе ехали мать и дочь лет восьми. Мать была крайне раздражена, может быть, она злилась на дочь, может быть, ее разозлило что-то еще, но дочь была под рукой, потому ей и досталась вся мощь материнского раздражения. Она настолько грубо, агрессивно и зло разговаривала с девочкой, что это привлекло мое внимание. «Ну что ты расселась!» – остервенело рявкнула мать. «Я же сказала тебе пять минут назад, чтобы ты разложила свои вещи. Что ты вылупилась на меня! Совсем ничего не соображаешь?» — продолжала наскакивать на свою бедную дочь злобная мамаша. Я не выдержала и встала у окна, надеясь, что мое присутствие как-то угомонит эту даму и ей станет неудобно при посторонних орать на бедного ребенка. Но я увидела поразившую меня картину – милая девочка совершенно беззаботно сидела на своей полке и рисовала кукол. «Мама, – голосом-колокольчиком сказала она, – посмотри, тебе нравится?» – и протянула разъяренной мамаше свой рисунок.

Создавалось такое ощущение, что вопли ее матери были адресованы не ей, а кому-то другому. Думаю, мама часто так разговаривала со своей дочкой, и та просто привыкла и перестала обращать на это внимание. Обычный наблюдатель скажет: «И прекрасно! Не стоит реагировать на крики матери. Покричит и успокоится…». Однако любой психолог знает, что психика девочки была вынуждена просто перестроиться, адаптироваться к характеру матери, но это вовсе не значит, что в глубине души ребенок не испытывал боль, страх и тревогу, порожденные материнским поведением. Любой ребенок нуждается в образе доброй и любящей мамы, ему необходимо ощущать пространство своей жизни как безопасное и принимающее. Оттого все, что разрушает эту идиллическую картину, вытесняется психикой в глубину бессознательного, как бы стирается, а на картину реальности накладывается другая, более приятная и комфортная, позволяющая ребенку не просто выживать, отбиваясь от агрессии и раздражения матери, а жить, радоваться, творить, делиться с мамой результатами своего творчества.

Специально подчеркну еще раз, что сам по себе механизм вытеснения, защиты нельзя рассматривать только негативно. Он может играть крайне важную роль в жизни человека, как маленького, так и взрослого, ведь бывают периоды, когда эта способность психики оказывается буквально спасительной. Достаточно вспомнить ситуацию потери родного человека. Это тяжелейшее переживание часто сопровождается состоянием ступора, бесчувственности. Психика защищает человека от невыносимой боли потери дорогого ему существа, ведь нужно время, чтобы адаптироваться к произошедшему. Но если этот защитный механизм, блокирующий связь с реальностью, становится превалирующим, то в психике, как уже говорилось, формируется устойчивая малопрозрачная конструкция, заслон, мешающий увидеть не только реальность внешнего мира, но и свою собственную глубинную душевную и духовную реальность. Создается некая запруда, затор, засор, если хотите, между сознанием и тем глубинным душевным миром, в котором должны жить и только и могут жить самые прекрасные душевные и духовные чувства и переживания.

В психологии это приводит к тому, что называется расщеплением или сциндо-синдромом. Во взрослой жизни мы будем наблюдать последствия этого расщепления, разрыва сознательных и бессознательных структур через разрыв интеллекта и чувства, ума и сердца, ценностей и поведения, духовного и душевного… Этот разрыв нарушает как целостность внутреннего мира, контакт человека с самим собой, так и связи с внешним миром, подменяя реальность бытия бесконечными проекциями, порой крайне далекими от действительности.

Неудивительно, что все психотерапевтические школы мира в той или иной степени обращают на это внимание. Задача психолога состоит тогда в том, чтобы соединить поверхность сознания с глубинным миром чувств бессознательного, чтобы преодолеть тот внутренний разрыв, конфликт, который мешает человеку стать целостным, самим собой, выйти на собственный путь жизни. Детство при этом играет особую роль: если оно не осмыслено, не понято и не принято, то его травмы и коллизии могут стать между человеком и его взрослым ответственным бытием, между личностью и реальностью.

Какова же здесь роль родителей, воспитателей и как избежать или хотя бы минимизировать опасность негативного процесса расщепления целостности, могущего начаться в детстве и сохраниться во взрослом состоянии?

Рассмотрим, как это происходит и как могло бы происходить на примере таких хорошо знакомых русскому человеку феноменов, как обида и вина. Многие из нас встречали, наверное, людей, которые непрерывно обижаются, да еще делают это так, чтобы другие чувствовали себя перед ними виноватыми. Обратимся к истокам этих чувств.

Один клиент поделился со мной детским воспоминанием – когда он был маленьким, его мама создала вокруг него мир, наполненный «виноватыми» предметами. Когда он задевал ногой стульчик и падал, мама хватала этот стул и била его, приговаривая: «Плохой стульчик, обидел нашего мальчика. Накажем его!». «Плохими» и «виноватыми» оказывались и нож, и вилка, и тарелка, и подоконник.

Этот хорошо знакомый многим воспитательный прием я наблюдала и в своем детстве. Нечто подобное рассказывали мне и многие мои клиенты. Чем чревато такое «воспитание»? Попробуем описать одну из типичных ситуаций. Малыш неуклюже бежит за мячиком, на его пути стоит тот самый злосчастный стул, он видит перед собой только мяч и, конечно, цепляется ногой за стул. Малыш падает, разбивает коленку, испытывает боль, плачет. На его плач приходит мама, она видит его слезы, его расстройство. Он не обижен на стул, ему просто больно, но он – совсем маленький ребенок и объяснить, дифференцировать свои чувства ему очень трудно. Задача мамы немедленно успокоить его, она не хочет, чтобы он плакал и расстраивался, и она отвлекает его, переключая внимание на стул, «наказывая» этот невинный предмет.

Этот исконно русский традиционный метод воспитания кажется ей эффективным и уместным, ведь ее задача – повторяю – успокоить ребенка. Малыш заворожено смотрит, как мама со всей силы колотит по стулу, это действительно быстро отвлечет его от его коленки, и он перестанет плакать. Но, спустя некоторое время, он и сам начнет колотить по стулу, считая именно его виноватым в разбитой ноге. Что происходит в данной ситуации? Ребенок испытывает боль, он расстроен и больше ничего. Эта боль хочет быть увиденной, услышанной и понятой. Однако ее блокируют, предлагая совершенно другое чувство – обиду! В данном случае происходит не просто блокирование боли, но и подмена реальности. «Ах вот, оказывается, как называется то, что я чувствую», – мог бы сказать нам этот удивленный малыш! Это крошечное по своим масштабам вытеснение боли не может вызвать никаких серьезных последствий, однако если представить себе, что боль значительно больше и она блокируется значительно чаще, то сработает именно то, о чем мы говорили раньше.

Рассмотрим этот феномен с другой стороны, со стороны «вины». Ребенок шалит, если бы он мог анализировать себя, он бы сказал нам: «я не шалю, я просто играю». Но, с точки зрения взрослого, он именно шалит. Как угомонить его, как заставить слушаться!? Нередко мама «обижается» на ребенка. Она перестает с ним говорить, надувается, может молчать целый день, и всем своим видом показывает, что ребенок должен чувствовать себя виноватым. Что в результате происходит в сознании малыша. Ребенок пока еще не знает про такой способ «воспитания», использующий манипулятивную дубинку, один конец которой называется «обида», а другой – «вина». Он мыслит другими категориями. Он чувствует себя брошенным, покинутым, «плохим» – ведь мама отвернулась от него, она не смотрит ему в глаза, она не разговаривает с ним, она холодна и безразлична. «Ты не любишь меня!? Что я должен сделать, чтобы вернуть твою любовь, ведь без нее мне так плохо!» – вот что чувствует маленький ребенок. Что же говорит ему мать своим молчанием: «Ты хочешь вернуть мою любовь!? Пока ты не почувствуешь себя виноватым, пока не попросишь прощения, я не приму тебя!» — «Если я буду чувствовать себя виноватым и попрошу прощения, ты вернешь мне твою любовь?» – печально спросил бы малыш, если бы мог понимать свои чувства. «Да, я опять буду любить тебя!» – обнадежила бы его мать.

Одна моя клиентка рассказывала мне о том, как в детстве с ней не разговаривали по три, четыре дня, пока она не просила прощения. «Я не понимала, в чем я виновата. Но если я не произносила одну и ту же фразу «Простите меня пожалуйста, я больше так не буду!» – со мной могли не разговаривать неделями!» Подобные истории я слышала от многих людей. Что происходит в этой глубоко нездоровой ситуации, да к тому же, если она повторяется с завидной регулярностью? Огромный страх ребенка потерять любовь матери – такой пугающий и нестерпимый – вытесняется в бессознательное. А на его место приходит «вина», с помощью которой решается проблема, но настоящее успокоение не наступает.

И мне, как психологу, не раз приходилось видеть следующее. Если взрослому человеку удается осознать, что за его «виной» (в кавычках) или «обидой», к которым он так привык с детства, на самом деле скрываются совершенно иные чувства – страх одиночества, покинутости, боль непонимания, желание близких отношений – то он обретает значительно более глубокий контакт с самим собой, поскольку в его мир проекций и искажений входит реальность. Этот процесс благотворно влияет не только на самого человека, но и позволяет ему перестать транслировать подобные деструктивные модели в отношении других людей, особенно собственных детей. Это порождает совершенно иное отношение между взрослыми и детьми. Тогда становится возможным диалог, построенный на взаимопонимании, любви и уважении.

Владыка Антоний в своих размышлениях о причащении детей вспоминал о семье известного русского философа и богослова Лосского. Лосские были соседями владыки, жили на одной улице, и как-то владыка застал их дома, когда те собирались идти в храм на литургию. Он увидел, что Владимир Николаевич и его супруга поклонились в пояс своим детям, попросив у них прощения. Он спросил: «Вы это всегда делаете?» — «Нет, мы сегодня будем причащаться, – ответили они. – Мы, наверное, в течение этих недель чем-нибудь обидели, ранили своих детей. Мы не можем причаститься без того, чтобы они нас простили…»

Что тут добавить, можно лишь сказать, что это глубочайший пример подлинного воспитания, любви и уважения со стороны родителей, который останется в памяти (в сознании и в бессознательном) детей как образец взаимодействия, отношения друг с другом. В каком-то смысле родителей можно уподобить проводникам, которые помогают своим детям дойти до той точки собственного развития, до которой дошли сами, чтобы дети могли опираться на опыт родителей, знать его, понимать, отчасти разделять. Это не просто знание, это возможность отнесения к иному опыту, вырабатывание своей собственной личностной позиции, условие дальнейшего движения вперед. Тогда становится возможной преемственность, снимаются противоречия между детьми и родителями, возникает подлинный диалог поколений. Только в этой уважительной атмосфере, ответственность за которую лежит на плечах родителей, ребенок обретает взрослого и любящего друга, опытного и мудрого спутника, которому можно доверять. Учась доверять родителям, дети учатся доверять самим себе и собственной жизни.

Однако, если нам не столь повезло и наши родители не Лосские, а обычные люди, ставшие к тому же жертвой всеобщего невроза и бережно передавшие его нам в наследство, нам придется самостоятельно преодолеть глубинное расщепление, стоящее на пути к внутренней целостности, без которой невозможна встреча с реальностью бытия.

В этом процессе помощь профессионального психолога невозможно переоценить, поскольку именно в терапии возможно наиболее полно, но в то же время безопасно осуществить встречу со своим внутренним ребенком – с этой наиболее ранимой и уязвимой частью нашей психики, подвергшейся безжалостному вытеснению.

Наш внутренний взрослый должен понять, утешить и ободрить малыша, должен стать нашему внутреннему ребенку родителем – надежным, верным, любящим, понимающим. И вследствие этих метаморфоз, о которых легко сказать, но нелегко произвести, внутренний, бунтующий, стремящийся быть услышанным ребенок наконец-то успокаивается и занимает соответствующее ему место, переставая определять взрослую жизнь и влиять на нее, за исключением опыта спонтанности, живости, творчества, радости, то есть сугубо детских счастливых особенностей и свойств, которые так украшают любую взрослую жизнь.

Итак, когда детство не осознано и не переработано, оно стоит на пути между человеком и его взрослым ответственным бытием. Непрожитое, не интегрированное в сознание детство становится преградой между человеком и реальностью. Но именно ее преодоление позволяет сделать оптику нашей психики более прозрачной, открытой в мир внутренний и внешний. Тогда человек перестает видеть только свои невротические отражения, а способен видеть реальность себя, мира и людей вокруг такими, какими они есть.

Возвращаясь, таким образом, к главному вопросу нашей конференции – как возможно и возможно ли нам увидеть реальность Божьего мира – можно сказать, что в качестве одного из первых и необходимых шагов является очищение нашей психологической оптики, той оптики, сквозь которую мы смотрим в мир. Если стекла этой оптики замутнены, то мы будем видеть лишь грязные разводы, оставленные нашими неврозами и неразрешенными конфликтами. Чтобы порадовать и временно успокоить себя, мы можем поверх этих разводов придумать и нарисовать какую-нибудь красивую картинку. Однако она не будет иметь никакого отношения к той реальности, которая действительно предстоит нам. Поэтому осознаем выбор: или застрять в псевдореальности мутных отражений или все же набраться мужества и шагнуть вперед, точнее в себя, чтобы осознать, увидеть и принять себя на глубине. Именно это слово – «глубина» – часто употреблял владыка Антоний в своих беседах. Это позволит нам овладеть собственной психологией, которая уже без искажений откроет нам мир Божьего присутствия, реальности Его любви, света и спасения. Тогда все то, что осталось у нас за спиной, наше детство и наш опыт лишь добавят нам сил и энергии, чтобы идти по этому открывшемуся пути до конца. И тогда не мир будет обслуживать нас и наши желания, а мы сами сможем отдать миру тепло нашего сердца и свет нашей души.

Ответы на вопросы

Вопрос из зала: У меня вопрос по приведенному примеру с четой Лосских. «Мы, наверное, чем-то обидели, мы просим прощения» – вместо анализа, чем конкретно обидели, просто «простите», на всякий случай. И честно говоря, меня это удивило, что это позитивный пример. Второй вопрос по поводу «дубинки», обиды и вины. Допускаете ли Вы, чисто теоретически по крайней мере, что, если ребенка правильно воспитывать и не учить его эту дубинку применять, то у него не будет возникать ни захватывающего чувства обиды, ни чувства вины на пустом месте.

Н.В.Инина: Большое спасибо за вопросы. Начну с первого. Я очень от многих своих клиентов слышу этот призыв, эту надежду. Родители, как правило, очень стараются, они ведь не монстры и не ставят перед собой задачу изувечить ребенка в детстве, чтобы это осталось у него, как шрам на всю жизнь. Они стараются изо всех сил. Но очень часто они транслируют ребенку свои неосуществленные желания и неосуществленные надежды относительно самих себя. Они стараются детей учить музыке, если сами не стали музыкантами. Иными словами, они достраивают, доживают свою жизнь в жизни своих детей. Но так бывает, и довольно часто, что ребенок-то про что-то совсем другое. Он не хочет играть на фортепьяно, а хочет заниматься спортом.

Были такие ситуации, когда мои клиенты, закончившие сильнейшие, серьезнейшие институты, типа Бауманского или Мехмата, уходили куда-то в совершенно другие области, сугубо творческие или прикладные, не имеющие ничего общего с первым образованием. Потому что первое образование было ответом на зов родителей, а второе было уже ответом на собственный зов. И в этом плане прощение родителей – это некий акт уважения. Некоторое выстраивание параллели – т.е. я с тобой на одном человеческом уровне. Это не на всякий случай. Это не для того, чтобы успокоить свое тревожное внутреннее чувство. Это акт уважения.

Сейчас, к сожалению, нет времени подробно отвечать на этот вопрос, но есть очень глубокие исследования, подтверждающие мои слова. Могу сказать – и спасибо большое Елене Юрьевне, которая сказала про книгу, – когда она вышла, ко мне подошел один очень немолодой мужчина и сказал: «Я прочитал Вашу книжку и попросил прощения у своей дочери». Ему за 60, ей за 40. Эту дочку я некоторое время назад консультировала. И она говорила мне о том, что у нее нет надежды, что папа когда-нибудь перед ней извинится. И я уверена, что его мужественный, внутренний шаг встать на равных со своей дочкой, был для него очень ценным и важным.

Что касается второго вопроса. В психологии есть такое разведение – невротическое и здоровое чувство вины, невротическое чувство обиды и здоровое чувство обиды. Чувство обиды или чувство вины – это нормальное человеческое чувство, если оно переживается в адекватных ему ситуациях, ничего в этом нездорового нет. Я описала как раз модель невротического чувства вины и чувства обиды, т.е. это некоторая несвязанность с реальностью происходящего.

Вопрос из зала: Спасибо большое за доклад. Хотел спросить, есть ли, помимо психотерапии, у Вас какие-то конкретные предложения или идеи для современного взрослого человека, как можно позаботиться о своем внутреннем ребенке и как можно прояснить эту оптику души.

Н.В.Инина: Когда начинаешь работу, чувствуешь какую-то невозможность пройти еще раз этот путь. Только единственное, что спасает, что знаешь, что этот путь уже проходила не раз, и люди его проходили, только это дает чувство надежды, что это возможно. Через какое-то время начинается просветление, в конце ты уже не успеваешь за своим клиентом, он уже несется быстрее тебя, и тебе уже остается только пытаться его догнать.

Я просто хотела проиллюстрировать довольно непростую задачу, как это сделать. Такая психотерапия, индивидуальная работа не единственная панацея. Единственное условие, без которого невозможно это сделать, – это отсутствие связи с Богом. Пусть это даже такое искаженное – есть такой термин в психологии – невротическое чувство религиозности, оно значительно лучше, чем его полное отсутствие. Об этом говорят многие психологи, которые работают как с людьми верующими, так и с неверующими. При равных психологических проблемах у человека верующего значительно больше шансов и значительно больше глубинного онтологического ресурса с этим справиться. Поэтому приход в храм – это основополагающая точка, с которой может что-то начаться.

Вопрос из зала: Наш сегодняшний первый докладчик вечерней сессии озвучил концепцию о том, что в Церкви сейчас существуют несколько укладов – так было обозначено. Можно ли предположить, что некоторые из существующих укладов актуализируют в прихожанах чувство вины, потому что угнетенными легче управлять.

Н.В.Инина: Вы практически не спросили, а констатировали. Я вынуждена согласиться, и действительно это так. Но надо сказать, что мы с профессором Братусем регулярно читаем небольшой курс лекций для московских клириков по психологии. И уже около тысячи московских клириков прослушало этот курс. Это, конечно, огромная цифра. И это каждый раз поражает, потому что возникает диалог, возникает какое-то взаимодействие и понимание того, что то, чего не может сделать психолог, находясь на нижележащем уровне по отношению к священнику, может сделать священник, а именно дать духовную важнейшую компоненту для облегчения и эффективного движения человека к себе и к Богу. Но равно и наоборот. Сами священники говорят о том, что очень часто у них нет инструментария для того, чтобы решать проблемы нижележащего уровня. И иногда приходится пользоваться директивным способом ответа.

У меня был такой интересный опыт: ко мне пришел один мужчина, его прислал батюшка. Но к тому батюшке, который прислал его ко мне, он попал от другого батюшки, вернее, он сбежал от одного батюшки к другому. Его проблема была в том, что у него были навязчивые движения, у него были не очень нормальные поведенческие отклонения. Он был очень тревожным человеком, все время проверял все, делал какие-то бесконечные записи, по два-три часа не мог выйти из дома, потому что проверял воду, пальто, газ и так по кругу. И вот такой тревожный человек пришел к одному священнику и принес ему небольшой список грехов. Реакция священника была такова: «Что такой маленький список? Неубедительный он у тебя. Как-то вдумайся в свою жизнь, отнесись к себе повнимательнее, не будь снисходителен». В результате это очень сильно усугубило проблему. И когда он попал к другому батюшке, тот сказал: «С тобой все хорошо, все прекрасно. К психологу надо. Дам тебе телефон». И это было очень мудрое решение, потому что он увидел перед собой другого уровня проблему. Это проблема не духовного порядка. Это уже немного клиническая ситуация, и с ней надо разбираться. Как врачу надо решать проблемы физиологии, так психологу – проблемы психики.