Христианская молитва сегодня
Брайн Райс: Ваше Преосвященство, для англиканина – редкостное удовольствие говорить с Вами о молитве. Вы с такой щедростью дарите свое время Англиканской Церкви, и мы бесконечно благодарны Вам за это. И в результате Вашего общения с нами, что Вы можете сказать о духовности в нашей Церкви?
М.А. Если определять духовность как дыхание, действие Святого Духа в людях и в общинах, больших и малых, то я могу сказать, что в англиканском исповедании – как в римском, как и в нонконформистских – на меня сильное впечатление производит горячее стремление людей к Богу, к тому, чтобы слушать Его, стараться понять пути Божии, а не пытаться переиначить их по-своему. Меня поражает сила, с какой Бог действует, и небывалая готовность, которую люди Ему предоставляют слушанием, исканием ответов на глубинные вопросы, принятием требований Божиих и Его неумолимой требовательности к нашему поведению.
В искании новых путей молитвы есть ли, по-Вашему, такие факторы в современной жизни, которые требуют ломки традиционных христианских методов молитвы и духовной жизни?
Нет, не думаю.
Значит, те же формы молитвы годятся для всякого поколения?
Никакие формы никогда не выразят полноты Божественной жизни в нас, – не могут они и создать ее. Сейчас есть люди, которым кажется, что какие-то формы устарели. Но новые формы может создать только новое биение жизни Духа, а не какие-то попытки с нашей стороны придумать выражения более подходящие для данного поколения.
Существуют ли какие-то основные формы молитвы?
Я все больше убеждаюсь, что мы должны помнить о некоторых факторах. Любая частная или общинная молитва должна выражать природу Церкви, которая есть Тело Христово и Храм Святого Духа, но также и совокупность людей, которые нуждаются в спасении и борются с грехом, стремятся к покаянию, обращению, обновлению. Но в молитве нет места лирическому самовыражению – когда люди, вместо того, чтобы выражать свою христианскую сущность, пытаются включить в акт молитвы свое мелко-повседневное “я” и опыт.
Вас это тревожит?
Я считаю, что это совершенно ошибочно, этому не может быть места в христианской молитве.
Думаете ли Вы, что нынешнее общество вседозволенности является соблазном или опасностью для духовной жизни и духовного развития?
Если вседозволенность означает, что не существует абсолютных нравственных норм и единственный критерий – мое желание или настроение, то, разумеется, это идет вразрез с духовной жизнью, ибо голос Духа что-то повелевает и что-то запрещает, так же, как и Евангелие и Церковь, – потому что какие-то факторы неизбежно разрушают духовную жизнь.
Есть ли в современном человеке что-то по существу своему без-божное или противо-божное?
В нас масса безбожного и противобожного; Бог не есть вседозволяющий Бог.
Многих христиан приходится убеждать в том, что молиться стоит, что молитва реальна и важна. Как можно убедиться, что молясь, мы не занимаемся самообманом и не говорим в пустоту?
В корне молитвы лежит наше взаимоотношение с Богом. Оно так же хрупко, как и любые другие отношения. В процессе взаимной беседы мы раскрываем общие для нас моменты, гармонию ума и души. Единственный способ испытать, чего стоит молитва, это взяться за нее и убедиться, насколько она реальна как опыт.
Могли бы Вы назвать нашу беседу сейчас молитвой?
Нет, молитва – это наше отношение с Богом. Хотя беседа наша уходит корнями в ту же уверенность в вещах невидимых.
Мой духовный руководитель сказал мне недавно, что молитва становится для него все более и более трудной. Я задумался: отчего бы? Соответствует ли это и Вашему опыту?
Нет, я не могу сказать так по своему опыту, вероятно, я просто недостаточно усерден! Но временами употребление формальной молитвы становится более трудным: когда двое становятся очень близки, традиционные выражения могут быть в тягость, утомляют.
Но Вы не находите, что молиться становится труднее?
Нет, напротив, я нахожу, что молитва становится опытом более легким, более радостным, что она более отвечает своему назначению, чем раньше.
Есть ли какое-нибудь правило?
Основное правило – искать Бога и никогда не искать никакого “опыта”. Целью должен быть Один Бог.
Но если вычеркнуть мой опыт Бога, то я останусь ни с чем. Бог открывающий Себя есть неотделимая часть меня и моего опыта…
Можно относиться к этому двояко. Можно смотреть на Бога как на обстоятельство для получения опыта. Или можно сказать: мой опыт – это побочный результат моей встречи с Богом… Общая сумма одинакова, отношение же совершенно разное.
Значит, не надо искать мистического опыта?
Ничего не ищите; сделайте усилие, чтобы встать перед Богом такой, какой вы есть, с всецелой устремленностью и с трепетом, на какие вы способны. Не старайтесь натянуть на себя какую-то личину… будьте готовы ко всему, что Он захочет вам дать. И тогда каждая встреча становится обращением, изменением, превращением; она очищает наше сердце, укрепляет нашу волю, увеличивает готовность к послушанию.
А надо ли делать сознательное, напряженное усилие с тем, чтобы угадать намерение Божие, или следует сохранять непринужденность и просто дать Ему проникнуть в вас?
Думаю, что усилие необходимо.
Я отметил в Вашей последней книге, Вы говорите об усилии и называете его очень напряженным. Когда Вы сами кончили молиться, есть ли у Вас чувство, что Вы прошли через напряженное упражнение, как бы выдохлись, чувствуете себя усталым?
Нет, это опыт действительно животворящий, из молитвы выходишь ожившим.
Вы не находите, что напряженное молитвенное усилие (которое Вы проповедуете) духовно утомительно?
Нет.
Существенно ли, чтобы занятые люди отводили для молитвы строго определенное время?
Да; чем более вы занятой человек, тем существеннее выделять для молитвы определенное время.
Играет ли фактор времени какую-то роль в молитвенной жизни, Ваше Преосвященство? Есть ли разница, короткое это время или продолжительное?
Невозможно вырваться из суеты и установить себя в присутствии Божием мгновенно и с легкостью. У разных людей это бывает по-разному. Тот, кто отводит молитве полчаса, имеет какие-то шансы на успех. Пять минут – рискованно; может, конечно, вам и повезет. Идеальное время – час в день.
Могут ли помочь, наряду с определенным временем, и определенные формы молитвы?
Очень мало кто может начать молиться без каких-либо привычных форм; иногда можно брать эти молитвы предложение за предложением, расширяя и разбирая их подробно, углубляя и развивая.
Как тогда в отношении умной молитвы и медитации – являются ли они уделом простых христиан или лучше оставить их святым и “специалистам”?
Суть вопроса в том, должен ли христианин постоянно и упорно размышлять о каких-то вещах. Разумеется, должен. Возьмите молитву Господню, Отче наш, или ектеньи, – мы часто должны были бы продумать: что означают эти прошения?
Надо посидеть и подумать молитвенно?
Да. Надо также продумать молитву с практической точки зрения действования. Не взваливайте это на Бога: Его дело – дать нам силу действовать. Но наше дело – действовать, и это нужно делать с умом.
Важна ли тишина, молчание?
Тишина, молчание – существенная часть наших молитв. Как и в каждом взаимоотношении, мы тогда близки с человеком, когда можем молчать вместе, когда не нужно непременно что-то говорить: подлинное, теплое, сближающее, радостное молчание.
Состоит ли Ваша собственная молитва главным образом из молчания?
Молчания должно быть как можно больше – лишь бы оно не выливалось в мечтательность или туманное состояние. Это должно быть активное безмолвие часового, бдительное и трепетное, с чувством Бога и жизни. Мы должны стремиться к внутреннему безмолвию, независимо от того, безмолвны ли мы внешне или нет.
Что Вы можете сказать о самовыражении и молитве на языках (глоссолалии? – Пер.) Является ли это частью Вашего духовного режима?
Нет.
Можете ли Вы осуществлять это духовное упражнение?
Нет, у меня нет ключа к нему. Я видел это и имел контакт с ним в движении Пятидесятничества. Мне говорили, что это освобождающий опыт. Я присутствовал на этих собраниях без какой-либо реакции. Когда человек открывается таким влияниям, всегда есть риск, что он не сможет ни различить их, ни контролировать их. Нет гарантии, что это говорит Святой Дух; это может оказаться и дух тьмы.
Хотя в других обстоятельствах Вы часто – именно человек риска, побуждаете нас к непредвиденному и рискованному. Разумеется, если мы страшимся пойти на риск ради Христа, мы очень далеки от того, чем должны быть…
Здесь риск в том, что мы даем силе тьмы свободно воздействовать на нашу душу.
Что Вы скажете о посещении храма? Является ли это существенной частью молитвы или можно быть молитвенным христианином, не посещая никакие места “отправления культа”?
Думаю, что и, не ходя в храм, можно быть таким же молитвенным, но не таким же полноценным христианином. Быть христианином означает быть членом Тела Христова: существуют узы любви, общность веры, гармония сердец, – все это находит выражение в общинном богослужении.
Каково место таинств? Являются ли они существенной частью молитвенной жизни? И если да, то какие именно?
Для православного таинства совершенно необходимы. Это действия Божии, которыми нам передается семя Божественной жизни. Помимо таинств, нет нормальных путей получить то, что они дают; они – “дверь богопознания”. Православная Церковь не определила слишком категорично границы таинств. Каждое чудо – “внеочередное таинство”.
Что Вы скажете о традиционной практике, например, поста? Важна ли такая практика для сегодняшней христианской жизни?
Думаю, что важна. На двух уровнях – нравственном и физическом. Мы забываем, что состоим из души и тела. В Библии так ясно показано, что тело – партнер на равных началах с духом. Мы призваны прославлять Бога в наших телах так же, как в наших душах; Бог достигает нас через наши тела, и наши тела имеют равное значение с душами в деле спасения. Аскетизм прилагается к телу и к душе в духовной гармонии.
Можно ли под конец задать несколько кратких вопросов, представляющих особый интерес для читателей “Church Times”? Прежде всего, об “Иисусовой революции”. В какой степени это духовное обновление является “прорывом”? Недостает ли нам с вами этой духовной жизненности, потому что мы принадлежим к институционному христианству”?
Об этих движениях я могу говорить только понаслышке; у меня нет непосредственного личного опыта. Думаю, тут есть и искренность, и честная жажда, и ответственное отношение к тому, что они видят. Во всем, что хорошо, есть действие Божие.
Но дано ли им видеть Христа так, как мы с Вами видеть не можем, потому что церковные структуры заслоняют наше зрение, и они идут на духовный прорыв, на который мы, в силу этих обстоятельств, неспособны пойти?
Нет; для меня показательно то, что у них одностороннее, романтическое видение Иисуса и всего духовного.
Так что Вы не считаете, что все признаки духовной жизненности стоят за пределами институционного христианства, а вся жизненность и духовность являются уделом “Иисусова народа”, который и являет их миру?
Конечно, нет! У них и односторонность, и обеднение, которые они компенсируют тем, что вкладывают в свое дело чувство и страстность.
Чем отличаются Ваши нормы миссионерства и ученичества от норм лидеров “Иисусова народа”?
Мы должны были бы звать всех людей открыть для себя Христа; ученичество – это нечто суровое, требовательное, полное вызова. Мы должны предостерегать людей, чтобы они не спешили следовать Христу, пока не готовы заплатить цену. Мы должны были бы охлаждать легко воспламеняющиеся призвания, а не стремиться вербовать как можно больше людей в христианскую Церковь. Надо со всей резкостью ставить перед людьми вызов христианства.
В Вашей последней книге Вы как будто развиваете мысль христианской наступательности скорее, чем терпеливого выжидания: Царство Божие надо завоевывать, а не ждать его прихода. Божия любовь выглядит беспощадной. В то же время Вы постоянно утверждаете, что все духовное обновление принадлежит будущему, почти в противоречие эсхатологическому “ныне” Евангелия. Может быть, я Вас плохо понял?
Думаю, что ошибочно сидеть и ждать, чтобы Царство Божие наступило, – оно не свалится готовым вам прямо в руки. Но его нельзя и “сфабриковать”: это Божий дар, Божие присутствие.
И Вы продолжаете вместе с тем утверждать, что мы должны терпеливо дожидаться этого будущего дня?
Да, я уверен, что в один прекрасный день Царство Божие раскроется в своей полноте. Но Воплощение и Дар Пятидесятницы сделали это будущее уже присутствующим среди нас и внутри нас. Чтобы завоевать Царство, мы должны победить себя, восторжествовать над самими собой. Стены Иерихонские должны пасть.
Что Вы хотели сказать в своей книге, говоря о молитве “когда Бога нет” и о благодарности за это отсутствие?
Я много писал об этом в книге “Учитесь молиться”. Думаю, что каждая встреча с Богом есть суд. И бывают моменты, когда встреча с Богом была бы осуждением для нас – не потому что мы грешники, а потому что мы не каемся, отвергая истинного Бога ради идолов, и не хотим отказаться от них. Бог тогда предстает как Судья, не как Спаситель.
Вы употребили выражение ”язычники, вырядившиеся в евангельские одежды”. Вам кажется, что это характеристика многих христиан?
Многие из нас до сих пор в большой мере язычники; Евангелие не дошло до нас в достаточной степени.
Вы ведь не станете говорить о себе, что Вы – больше язычник, чем христианин? Или станете?
В намерении я христианин, но я вижу в себе массу неисправностей.
В Вашем кабинете немало книг о восточных религиях и о йоге. Помогают ли Вам восточные религии и йога?
Из индийских религий я научился многим ценным вещам, и интересовался йогой, когда был врачом. Я не продолжал изучать их систематически, но стараюсь быть в курсе дела, потому что люди задают вопросы на эту тему.
Сегодня “попкультура”, по-видимому, удовлетворяет и увлекает взрослую молодежь. Это царство популярного отзывается на все и отвечает всем: оно достигает их потаенных глубин, дает им возможность самоопределения. Попмузыка была названа скалой спасения. В молодежном мире это их царство; нашего царства нет нигде. Их царство “поп” и бизнеса более реально, чем наше. Мы ожидаем того далекого дня; они живут настоящим…
“Попкультура” — это опьянение звуком и движением. Христово Царство – внутри, царство устойчивости и глубоких, ответственных взаимоотношений; оно здесь, хотя часто неузнанное в этом мире. “Поп” требует внимания посредством шума. Мы ошибаемся, когда обещаем, вместо того, чтобы требовать. Множество молодежи ответило бы на вызов – мы не обращаемся к ним с вызовом, не требуем достаточно. И наше дело – дать им этот вызов не просто в словах, разумеется, но бескомпромиссной инаковостью, отличностью нашей мысли и нашей жизни.
Пер. с англ.