Видные деятели русской эмиграции. Часть VII
В беседе принимал участие о. Михаил Фортунатто и Олег Беляков. Текст приведен с незначительными сокращениями.
о.Михаил
Кто был Владимир Николаевич Лосский? Он был чуть-чуть старше тебя, лет на десять.
Митрополит Антоний
Лет на десять, я думаю. Опять таки, я с ним познакомился на rue Pйtel, в Трехсвятительском подворье в ту эпоху, когда там были все те, кто остался верным Московской Патриархии.
о.Михаил
Это после 1931 года?
Митрополит Антоний
Это было в 1931 году. Тогда нас было всего не больше пятидесяти человек. Из людей, которые здесь, был один Женя Ламперт[1]. Он был тогда студентом Сергиевского Подворья[2], носил бороду и длинные волосы, черный подрясник и был такой смиренный. Он стоял у задней стенки и так прилегал к стене, что чувствовалось, если бы можно было еще дальше отойти, то он бы от смирения отошел.
Там очень сложный народ был, потому что люди собрались там не по политическому признаку. Все были антисоветские. Потому это была не политическая группировка. Это были люди, которые считали, что Русская Церковь в плену, что она мученица, что если она поступает так, как бы мы на свободе не поступили – это очень легко сказать – то не нам судить. Мы можем болеть душой, мы можем молиться, но отходить от нее – нет, нельзя. Я в прошлый раз процитировал Владыку Вениамина. Он был крайний монархист, он служил в армии Врангеля старшим священником. И вместе с этим он без колебания ушел в Патриаршую церковь. Там был Бердяев, Федор Тимофеевич Пьянов, Иван Аркадьевич Лаговский[5], Лосский[6], братья Ковалевские – Максим и Евграф, Леонид Александрович Успенский[8], Марья Александровна Колаш и многие другие.
Кстати, Марья Александровна была в свое время большим другом жены Чехова и написала замечательную книгу о Чехове. Она была такая русская, как в романах пишут. Резкая, прямолинейная, что на уме – то и на языке. Она действительно могла оборвать человека. У нас было один раз собрание в Трехсвятительском подворье, когда настоятелем был отец Афанасий. Наши все священники сидели чинно, а она встала и начала крыть. То что все не так. И все время кричит: «Это все вина этого дурака Афоньки!.. Этот дурак Афонька!.. дурак Афонька!» Я тогда был молод и думал: «Пущу в тебя стулом или что-нибудь сделаю!» Но отец Афанасий сидел как изваяние и я сидел. Потом я поднялся к нему, а он говорит: «Как Мария Александровна должна глубоко меня любить, чтобы так, при всех правду сказать обо мне!» Это единственная его реакция была. Она была такая, очень горячая, резкая, умная, культурная женщина.
Также на Трехсвятительском подворье был Серафим Родионов, регент, и его семья, потом был другой Володя Родионов, который стал потом архиепископом Серафимом в Швейцарии. И было несколько разных священников, очень разных. Все собрались по одному признаку: абсолютной любви к православию и абсолютной любви к родине. Это было очень замечательно.
Тогда было очень голодно. Священников на подворье было человек шесть-семь считая дьяконов. Денег никаких не было кроме того, что люди оставляли на тарелке. Но вы понимаете, что когда пятьдесят человек ранней русской эмиграции кладут свою лепту, то на этом не разживешься. И у дверей церкви всегда стояла картонка, куда прихожане клали что могли из своей еды. И вот это только священники и ели. Это было действительно подвижническое время.
Я сейчас не помню, где жил Владимир Николаевич Лосский тогда. После он жил на одной улице с нами на Оle Saint Louis. Я его тогда очень мало знал. На службе он стоял всегда собрано, молчаливо. Он всегда на меня впечатление производил, как портреты Бетховена производят. Тяжелое, суровое, собранное, сумасшедшее лицо. И я с ним очень много лет не о чем не говорил, потому что я чувствовал — кто я такой — чтобы с ним вообще говорить. То же самое было с Успенским. Мы с ним не разговаривали никогда. Мы стояли рядом в церкви и молчали. То есть мы молились и знали – он тут, и я тут. С Леней Успенским я в первый раз заговорил тогда, когда мы создавали миссионерский приход около Сорбоны. Тогда Лосский, оба Ковалевских, Леня и несколько других людей решили создать приход для обращения университета. Из этого ничего не получилось конечно, но я с ним тогда познакомился, потому что тогда нас было еще меньше, тогда нас было десяток человек. И дали нам помещение неописуемое на rue de la Montagne Sainte Genevieve. Маленький вход, длинный коридор, где стояли помойные ящики, и где ночью и днем дрались ярой войной кошки и крысы. И чтобы дойти до храма, надо было пройти так, что бы тебя, во первых, не укусили, а во вторых, чтобы тебе не было слишком противно. Потом была маленькая комната входная и другая комната, немножко больше. Там был поставлен фанерный иконостас, который расписал Ефграф Ковалевский очень своеобразным образом. Там была икона Всех Скобящих Радости. Божия Матерь была как Божия Матерь, но вокруг все были в пиджаках, рабочих куртках. Так что было очень своеобразно. Иконостас занимал один угол, а другой угол занимал другой иконостас, потому что тогда Патриархия нас благословила служить западным обрядом. И поэтому была ранняя литургия западного обряда на французском языке и поздняя литургия на славянском языке. Служил тогда отец Михаил Бельский и был при храме такой отец Димитрий. У меня осталось о нем глубокое впечатление. Когда я познакомился с ним, у меня к нему было только отвращение, потому что все знали, что он пьет и дерется при случае. И когда он стал ходить к нам в церковь, он приходил часто «в пол свиста» и стоял неуверенно. Я тогда старостой был в течении одного года, потом меня сняли за неспособность. И я его ставил в угол и становился перед ним, так что если он упадет, чтобы он падал ко мне на спину. Поэтому у меня особенного восхищения к нему не было. Кроме одной вещи. Перед Великим Постом и на Страстной он был другой человек. Я помню и никогда не забуду, я надеюсь, как на Страстной в один из годов он вышел на середину церкви – он вышел и пел «Разбойника благочестивого» со слезами, которые текли по его лицу. У него голос был хороший. Он пел не о разбойнике каком-то, а о себе самом. Потом я с ним познакомился в другом плане. Отца Михаила Бельского арестовали немцы. Некого было назначать на его место, назначили отца Димитрия. Я думал – что будет? И он перестал пить. Я помню вскоре после его назначения я к нему пошел на исповедь. Я исповедовался. Я никогда такой исповеди, кажется, не переживал. Он стоял рядом со мной и слезы текли по его лицу. Не пьяные слезы, а слезы такого сострадания, какого я не встречал. И когда я кончил, он сказал: «Знаешь что, ты знаешь, кто я такой, и ты имеешь полное право меня не уважать и даже не слушать того, что я говорю. Я тебе скажу словами Христа и Евангелия, что ты должен сделать. Сделай это, и тогда ты не станешь таким, каким я стал». И у меня эта исповедь осталась, потому что часто священник говорит если не с высоты своего достоинства, то с высоты своего священства. А тут он говорил, как грешник. Потом я узнал о нем другое. Он был молодым офицером, когда Белая Армия покидала Крым. Он был на одном судне, его жена и дети – на другом и на его глазах это судно потонуло. И я помню, я это рассказывал кому-то и тот ответил: «Ну что, Иов не запил». Но вот отец Дмитрий запил. И я понимаю его больше, чем Иова. После этого я не мог к нему относиться иначе, чем с благоговением: пей не пей — ты мученик. То, что ты пьешь, это твое страдание, это не для удовольствия, это страдание оказалось слишком большим. И вот когда мы стояли на клиросе: Максим и Евграф Ковалевские, Саша Туринцев, жена Максима, Магдалина Лосская…
о.Михаил
Успенский?
Митрополит Антоний
О нет, он не пел, он стоял и молчал. Тогда мы познакомились тем, что мы вместе молчали перед Богом и молились. И я с ним первый раз заговорил, гораздо позже. Потому что до этого никогда не было чувства, что есть нужда. Мы общаемся [совместно молясь] полностью. И тоже самое было с Лосским. Мы общались полностью, не зачем было говорить. Что ты можешь прибавить разговором? В последствии у нас были разговоры, например по поводу нехристианских вер. Это был один разговор. Другая вещь, которая осталась у меня навсегда, это воспоминание о том, как я пришел к Лосским домой, перед тем, как идти в церковь. Они жили в шестом номере, мы жили в третьем. И я вижу: стоят дети. Перед ними Владимир Николаевич и Магдалина. Владимир Николаевич им объясняет: «Мы с Мамой сегодня хотим исповедоваться и причащаться, но мы не можем причащаться, если вы нам не простите, то, чем мы вас обидели с прошлой исповеди. И поэтому мы будем подходить к каждому из вас и просить прощения.» И я вижу: он и она подходит к каждому из детей, просят прощения и кланяется в землю, встает и ребенок целует. Это была такая потрясающая вещь!
Богословие Лосского исходило из молитвы. Когда он должен быть писать даже доклад, он уходил из дому, у него была комнатушка отдельная. Он постился, исповедовался, причащался, запирался и писал свой доклад. Этот подход тогда меня глубоко поразил.
Владимир Николаевич был докладчик тяжеловесный немного, не блестящий. Евграф Ковалевский был блестящий, но своеобразно блестящий. Во первых потому что он часто читал доклады на французском языке, который он плохо знал, а во вторых, потому что он был просто весь огонь. Лосский же когда приходил читать доклад, садился. Электричество не зажигалось, чтобы создать настроение, ставилась свеча и бедный Владимир Николаевич держал эту свечу – он никогда не говорил без записок – и читал сколько только мог прочесть. А Ефграф была совершенно другая картина. Он становился в подряснике своем и говорил как Иоанн Креститель. Причем иногда выражения употреблял самые неожиданные, по русски это сложно выразить, он говорил о снисхождении Святого Духа и он не мог подобрать французское слово для «сошествия» и он говорит — dйgringoler — Святой Дух «кубарем скатился».
о.Михаил
Лосский был человек большой семейной жизни, у него очень талантливые дети были и очень живая семья… Я помню момент, когда он умер его молодом возрасте, какой это был шок. Ему было пятьдесят четыре года… А кто была его супруга, как ее можно охарактеризовать?
Митрополит Антоний
Магдалина была живая, шустрая, убежденная, быстрая, прямая, правдивая. Мне вспоминается история когда у нас еще была церковь St.Philips[9] и она приехала из Парижа ко мне на исповедь. Она исповедовалась, а потом я начал что-то ей отвечать и уже подходило время начать литургию. Она меня остановила и говорит: «Отец Антоний, оставьте немного своей мудрости в запас до другого случая, сейчас пора литургию начинать».
Олег Беляков
Я хочу вернуться к Бердяеву. Насколько я знаю, у Николая Бердяева были сложности с официальным Православием, когда он еще жил в России. Для меня это в двойне удивительно, что за границей он сознательно остался в Московской патриархии, когда другие люди отошли во Вселенскую патриархию. С чем Вы это связываете?
Митрополит Антоний
Я его лично совсем не знал, но я думаю, что это происходило от этого чувства, что от своих на Родине не отвращаются. Я думаю, что это было основное чувство. Это был не канонический, не церковно-богословский вопрос. Как я могу отречься от людей, которые сейчас идут на расстрел, идут в застенки, посылаются в лагеря, которые даже на свободе не свободны. Я вспоминаю по этому поводу то, что рассказывал Владыка Василий Кривошеин. У него был знакомый в Москве. Когда он был в Москве[10], он его нашел и они разговорились. Владыка Василий ему говорит: «Как вы определите разницу между сталинским периодом и теперешним?» И тот ему ответил: «Очень просто. В сталинский период я вечером приготавливал чемоданчик на случай ареста. Если я слышал, что по нашему кварталу идет машина, я одевался и садился ждать. Теперь, если я это слышу, я не одеваюсь, пока машина не остановится перед моим домом». Так что это было известно таким или иным образом – какие-то люди приезжали, каких-то людей встречали, какие-то люди имели смелость тебе на ухо сказать, то что вообще нельзя было сказать. И поэтому было такое яркое сознание, что – нет, отречься от родной Церкви нельзя. Тем более, что никто нас и не заставлял. Я помню, когда я уже был священником, — до того, как я его встретил лично – я узнал, что приезжает Митрополит Николай Крутицкий[11] на съезд профсоюзов. Я был священником три или шесть месяцев только. Я ему послал в Москву телеграмму: «В виду того, что Вы приезжаете на политический съезд, я Вас прошу не приходить в храм. Если же вы придете, я Вас в него не допущу». И получил от него ответ: «Одобряю и благословляю». Это было все-таки замечательно.
о.Михаил
Он был большой человек.
Митрополит Антоний
Он был большой человек. Я потом о нем с удовольствием что-то скажу.
о.Михаил
Да, о его внешних действиях[12] наверное мало знают.
Митрополит Антоний
Сейчас много о нем писали, хулили его всячески, но ведь и другую сторону надо знать. Причем все это не поступки, это детали какие-то, но об этом я бы хотел сказать отдельно подробнее.
о.Михаил
Существует ли история Трехсвятительского подворья?
Митрополит Антоний
Не знаю. Вероятно, какие-то люди что-то записывали.[13]
о.Михаил
Сейчас эта эпоха уже ушла. Там уже никого нет, кто может что-то знать.
Митрополит Антоний
Едва ли. В 1931 году подворье было основано, сколько десятилетий прошло с тех пор. Я тогда был там один из самых молодых, а теперь я не совсем самый молодой.
Олег Беляков
Трехсвятительское было подворье чего?
Митрополит Антоний
Это было подворье в том смысле, что мы не могли создать, даже на словах, собора. Я думаю, что была связь с какой-нибудь церковью или монастырем Трех Святителей в России. Но я точно не знаю, я должен сказать, что я не ставил вопроса себе на эту тему.
Опубликовано: «Соборный Листок» Русской Православной Церкви, Лондон. Июнь 2000 г., №342
[1] Евгений Ильич Ламперт (р.1915).
[2] Свято-Сергиевского Православного Института в Париже.
[5] И.А. Лаговский (1888-1945) был одно время центральным секретарем РСХД.
[6] Владимир Николаевич Лосский (1903-1958)
[8] Известный литургист и богослов, автор многочисленных книг и статей.
[9] Русский приход в Лондоне с 1923 года располагался в St. Philip’s Church, Buckingham Palace Road напротив вокзала Виктория. В связи с постройкой автобусной станции церковь была разрушена и приход переехал в 1956 году в Собор Успения Богородицы и Всех Святых на Ennismore Gardens.
[10] Это было в Брежневское время.
[11] Митрополит Крутицкий и Коломенский Николай Ярушевич (†1961) выдающийся церковный деятель, ближайший помошник Патриарха Алексия I (Симанского) был Председателем Отдела внешних церковных сношений и сыграл большую роль в деле воссоединения западных приходов Митрополита Евлогия с Московской Патриархией.
[12] За границей России.
[13] Краткая история Трехсвятительского подворья опубликована на сайте «Французское православие» — http://www.geocities.com/orthodoxfrance/