АНДРЕЙ — ОТЕЦ АНТОНИЙ — МИТРОПОЛИТ СУРОЖСКИЙ: ВЛАДЫКА В МОЕМ ЛИЧНОМ ОПЫТЕ

Дорогие братья и сестры, Христос посреди нас!

Говорить о митрополите Антонии для меня огромная проблема. Труднее всего говорить  о человеке, которого знаешь всю жизнь, потому что отдельные моменты уже исчезают из памяти и остается только обаяние. Меня часто спрашивают: «А что бы Владыка сказал по такому-то поводу, по такому-то вопросу?». Я отвечаю: «Не знаю. Могу только сказать, как я сам ответил бы». Но часто чувствую, что жизнь, прожитая рядом с таким человеком, каким-то абсолютно органическим способом медленно впитывается во все нутро, вся пронизана его присутствием. Вот уже вторая конференция, на которой мы изучаем наследие владыки Антония. Мы его изучаем как богослова, антрополога, врача, мы смотрим на отдельные стороны личности, и, по-моему, в этом есть некая доля опасности. Я помню как о. Александр Шмеман, мой учитель, говорил, что ему часто приходилось ездить, летать и видеть в аэропортах всякие книги — «Христос и экономика», «Христос и секс», «Христос и масс медиа», «Христос и телевизор». «Христос и…» вместо того, чтобы говорить о самой Личности, о Человеке. И для нас тоже есть опасность — мы говорим, что Владыка думал о том, как он изучал это… Мы пытаемся его изучать, в каком-то смысле кромсаем его образ, и он теряет полноту. Но и мне тоже придется немножко покромсать, говоря о моем восприятии, или моей памяти — как я его видел, как я с ним познакомился.

Мы все узнаем людей в разных ситуациях: иногда, это внезапная первая любовь, встреча, иногда, как бывало у многих людей, это полный переворот всей жизни — как встреча со Спасителем. Для апостола Павла откровение было внезапным. Для других познание человека —    обыкновенного человека или Спасителя — это процесс, который длится всю жизнь. Мы знакомимся в раннем детстве, что-то впитываем в себя, понемножку растем, вырастаем и приобретаем более глубокое знание.

В моем случае знакомство с Владыкой было одним из таких длительных процессов. Это не было внезапным откровением. Для меня этот человек был частью  обычной, обыденной жизни. Он всегда был там, я знал его всегда. Это было постоянное присутствие. Каждую субботу, каждое воскресенье, воскресные школы, лагеря.

В нашем с ним знакомстве ничего странного для меня не было. Моя мама[1] ездила на конференции содружества свв. Албания и Сергия в Великобритании в городе Бродстерс, в графстве Кент и брала меня и моего брата с собой. Андрей Блум приезжал из Франции на два первые съезда в 1948 и 1949 годах. Сами встречи были замечательны по своей глубине и по своей важности, приезжали великие богословы из Парижа, богословы из Англиканской церкви. Сохранились фотографии, где видны разные знаменитости. Об этих конференциях я очень мало помню, мне было шесть лет. Наверное, мы с братом развлекались, гуляли, ездили куда-нибудь. Был один вечер, когда устраивалось представление —   вечер развлечений, пения и т.д. Я помню только, что, кажется, исполнял или инсценировал песенку «Сидит-сидит зайка, сидит-сидит серый под кустом, под кустом …», а мой брат читал басню «Мартышка в старости слаба глазами стала…» — вот и все.

После конференции Владыка приехал в наш дом погостить до отъезда во Францию. По-видимому, он очень глубоко и искренне полюбил мою маму и очень ей помогал. Дело в том, что за несколько лет до того, во время войны моя мать потеряла мужа. Она воспитывала двух мальчиков. Сразу после войны, в сентябре 1945 года к ней приехали родители — Семен Людвигович и Татьяна Сергеевна Франк. За ними надо было смотреть и помогать, дедушка уже болел. Кроме того, один из маминых старших братьев, Алексей Семенович, был очень тяжело ранен на войне, и за ним тоже надо было ухаживать. У него была проблема — он пил. И это была очень тяжелая жизнь для сравнительно молодой вдовы. По-видимому, Владыка много помогал ей. И был еще другой человек, с которым она познакомилась тоже через церковь, который ей очень помог, особенно в более ранние годы — отец Лев Жилле, известный французский православный священник и богослов.

Владыка Антоний приехал к нам домой. У моего брата был большой нарыв на пальце, очень болезненный, и Владыка (тогда Андрей), не раздумывая, просто взял бритву, простерилизовал её и надрезал нарыв. Брат упал в обморок, а я сразу заинтересовался, и после этого всегда хотел стать врачом. Вот это мы помним… А в следующем году Владыка опять приехал, уже окончательно, чтобы быть священником в Англии.

Совсем недавно мой личный архивист — моя жена Ирина, разбирая мамины бумаги, обнаружила письма, написанные Андреем «моему другу Наташе» в Лондон. Этих писем немного, всего, кажется, семь, или восемь. Я хочу с вами поделиться этими письмами, потому что они показывают нам многие черты характера и личности этого удивительного человека. Как у него менялись настроения, на что он надеялся, о чем просил помощи и как духовно помогал. Они не датированы, что теперь очень трудно исправить. Владыка не часто ставил даты на своих письмах. Можно как-то угадать, где первое, где второе письмо и так далее. Ну вот, я вам прочитаю первую часть письма:

«Глубоко уважаемые и дорогие Татьяна Сергеевна и Семен Людвигович, и милая Наташа! Простите меня, что до сих пор не написал вам и не поблагодарил за всю вашу ласку и доброту. Глубоко хранит сердце память о немногих днях, проведенных у вас, но я не умею выразить того, чем полно сердце. Как умею, молюсь о том, чтобы Господь, как Сам знает, утешил, благословил и обрадовал вас, чтобы Он Сам исполнил Собою всю жизнь вашу.

Радуюсь, что хоть напоследок увидел вашего сына. Как прошла его операция? Надеюсь, что все сошло хорошо, а так же, что благополучно вернулся Вася.

Простите меня, не умею писать, но надеюсь, что вы прочтете в этом письме мою искреннюю благодарность и любовь. Моя мать и бабушка так же благодарят сердечно за теплое отношение ко мне и за подарки.

Преданный вам и любящий вас Андрей».

В этом письме  есть разные моменты. Но удивительно его смирение, как он говорит, что не умеет выразить того, чем полно сердце. Эта мысль часто встречается у него в письмах. И потом, эта удивительная фраза: «чтобы Господь, как Сам знает, утешил, благословил и обрадовал вас, чтобы Он Сам исполнил Собою всю жизнь вашу».

Эта мысль рано возникла в его мышлении. Неоднократно повторяет он, что в каждом человеке есть место для Бога, есть пространство, которое надо наполнить Самим Господом Богом. Дальше идет маленький постскриптум:

«Наташа, когда увидите о. Льва, скажите, что прошу у него прощения за несколько неуместных слов, которыми я за ужином выразил ему. Пусть он простит мне мою дерзость. О том же и отца вашего попросите. Передайте так же о. Льву, что я прочел «Orthodox spirituality»[2], —   замечательная книжечка маленькая о. Льва «Православная духовность», —    и очень-очень ему за эту книгу благодарен! Храни вас Господь и Дева Пречистая всех скорбящих Радость! Христос среди нас есть и да будет!».

В это время Андрей Блум работал врачом в парижском госпитале. Некоторые его письма  написаны на личной бумаге, где напечатан адрес больницы, номер его кабинета, часы приема и т.д. Время от времени, по-видимому, он очень тяготился своей работой. Он был прекрасным врачом, как говорили, работал, преданно исполняя свою должность. Но в двух письмах встречаются вот такие фразы: «… очень тягощусь медициной и еще больше сознанием, что я отношусь к ней как к заработку, хотя и стараюсь делать свою работу как служение. При этом меня гнетет чувство своей неискренности и сознание своей черствости». И в другом, коротком письме он просит прощения, что давным-давно не писал: «Просто скажу, что вот уже полгода так тяжело на душе, что ни одной искры не высечь из своего сердца, и рука не подымается, чтобы написать письмо…». Но вскоре после этого, накануне праздника Рождества Христова он смог не только высечь искру из своего сердца, но и написать удивительное поздравление к празднику:

«Дорогая Наташа, подходит праздник Рождества Христова, и мне так хочется от всей души, из глубины сердца приветствовать Вас с ним! Христос рождается! Славьте! Христос с небесе! Срящите! Христос на земли! Веселитесь! Радуйтесь ему вся земля!

Как бы я желал, чтобы весь свет, вся радость, вся победная сила этой всесветлой ночи до края преисполнили душу Вашу, чтобы она как звезда засияла сама и все осветила бы вокруг! Не могу слов найти, чтобы сказать Вам как горячо желаю Вам и Вашим всего того дивного, что ни помыслить, ни сказать не умею.

Да приголубит Вас Сам Господь в Своей крепкой и нежной любви! Простите мне перед лицом праздника все, чем мог Вас обидеть, или огорчить. Простите Христа ради, в память Его смирения, Его милосердия, Его крестной жертвы, уже положенной в Рождестве Его. Да будет по-прежнему и вовек Христос среди нас!

С большой любовью и благодарностью думаю о вас всех. Не примите долгое молчание за забывчивость. Глубоко в сердце ношу вас, но сил еле хватает на все, чем перегружен.

Передайте, пожалуйста, и дорогому о. Льву поздравление и верную память, и любовь».

Такое удивительное поздравление, и какая тут глубина, и опять какие-то мотивы, которые повторяются. Первая мысль о том, чтобы Господь исполнил вашу душу, а вторая: «… чтобы вся победная сила этой всесветлой ночи до края преисполнили душу Вашу, чтобы она как звезда засияла сама и все осветила бы вокруг!» — как раз то, что я вчера говорил про икону Преображения, где лучи Фаворского света дотрагиваются до самих апостолов, и они отражают сами этот фаворский свет, отражают весь окружающий мир.

В другом письме, и это единственный раз, где это попадается, он касается в каком-то смысле богословского вопроса, и вначале этого письма тоже удивительная одна фраза: «Милая Наташа, получил Ваше письмо! Благодарю сердечно и Вас и Ваших за добрые слова! Не думайте, что в Вашем письме осталось что-либо недосказанное. Ваш подчерк настолько выразителен, что лучше всяких слов передает мысли и чувства, как то могли бы сделать голос или выражение лица и глаз». И потом идет цитата по-английски, он по-английски еще очень плохо говорил: «Прибавлю словами:  «Lady Abbess Maling, I do not think that I even need to speak with you, for soul spoke to soul, when you were here. In wordless language of the soul — the language of children of God, …  the language of the suffering Bride of Christ»2. Я посмотрел, поискал в Гугле эту леди Мэлинг. Оказывается, действительно была такая игуменья в английском женском монастыре в XIV веке, где почти все монахини погибли от чумы. Эту цитату я не нашел, но, по-видимому, где-то владыка Антоний набрел на такие удивительные слова, которые были очень близки к его образу мыслей.

Как часто он говорил, что для того, чтобы в конце концов предстать перед Богом, мы должны обрести молчание — молчание истинной дружбы, молчание истинной любви. Так же, как это молчание должно существовать между нами, —   между друзьями, между людьми, которые любят друг друга —   истинное общение, но молчание. В тишине. Дальше:

«Рад, что книга Троицкого пришлась Вам по сердцу! И в целом, и в частных мыслях она очень близка и мне, и дорога. И все в ней кажется верным за исключением одного —    необъяснимого, если её принять и ею ограничиться, то высокое почитание девства и монашества, которое составляет одну из характерных черт подлинного церковного сознания».

Когда я первый раз прочитал, то вспомнил, что он много раз говорил о своей любви к книге Троицкого «Христианская философия брака»3. Он её очень высоко оценил. Сейчас нет ни времени разбирать эту книгу, ни причины его любви к ней, но тут можно задать один важный вопрос — об отношении Владыки Антония к проблеме брака вообще. (Это очень интересный и сложный вопрос. Я сейчас не буду об этом говорить, но этот вопрос, мне кажется, его очень глубоко волновал). Дальше он немножко обсуждает вопрос девства, о девстве в церкви и говорит: «…совершенны брак и девство во Христе…», т.е. в церкви они равно преодолевают  греховную замкнутость.

«Человек, сосредоточившийся на себе самом, подобен древесной стружке, свернувшейся вокруг пустого места», —   святитель Феофан Затворник — тоже один из любимых духовных писателей владыки Антония.

Когда Владыка уже был приходским священником в Лондоне, одним из его ранних помощников был Сережа Гаккель —   будущий священник, который, увы, так рано скончался. Я уверен, он был бы на наших съездах и много мог бы интересного рассказать. Первой работой, которую о. Сергий Гаккель еще мирянином написал —    был именно перевод писем свт. Феофана Затворника —   по наставлению или по желанию владыки Антония.

А потом в письме идет список вопросов:

«Теперь практические вопросы. В лондонский госпиталь я серьёзно намерен, если это только материально возможно, приехать. Но для меня нужно знать:

1. Есть ли нужда во врачах и как найти должность?
2. Достаточно ли французского диплома?
3. Позволит ли мой оклад прокормить своих — мать и бабушку и обеспечить им сносную жизнь?
4. На какой срок могут меня пригласить? В принципе, чем дольше, тем лучше, т.к. я не могу бросать верную практику для временного и неустойчивого мероприятия.
5. Каковы обязательства и обязанности, условия работы и т.д. В частности, надо ли жить при госпитале и, в таком случае, можно ли жить там с моими?
6. Какие шаги предпринимать, сколько это может занять времени и т.д.?»

И вот тут мы видим удивительно аккуратного, организованного человека. Все ему надо точно знать, как куда поставить. Он был невероятно аккуратным, все было на своем месте. Он хотел, чтобы у него все правильно стояло. У него был порядок в кабинете, на престоле должен был быть абсолютный порядок, и в этом была его внутренняя собранность, его внутренняя организация. Терпеть не мог домашнего беспорядка. Я помню в церковном доме, где он жил с мамой и бабушкой на Upper Addison Gardens в Лондоне   у него была маленькая койка, по-военному все убрано, абсолютно по-военному. И он говорил, что если бы не был священником, то стал бы военным. Вот такое воспитание.

«Если Вам не трудно, то буду благодарен, если наведете эти справки. Я уже обращался с той же просьбой через его брата, к знакомому директора <…> Во всяком случае, прошу эти шаги содержать в тайне, т.к. не хотел бы преждевременно говорить о своем желании, особенно, разумеется, среди русских. Сердечно благодарю за готовность помочь! Буду рад знать Вас и Ваших. Шлю поклон, привет, любовь! Спаси и сохрани Вас Господь и Пречистая Дева!»

Одно коротенькое письмо адресовано мне и моему брату, это первое письмо мне от Андрея Блюма.

25 сентября 1948 года. Штемпель: Paris, 28 rue des Ecoles, адресовано Зайке и Мартышке, Corringham Road, London.

«Дорогие мои Миша и Петя! Часто думаю о вас обоих, и так счастлив, что наконец мы познакомились! Теперь надо уже целый год ждать до следующей встречи, но зато как хорошо и весело будет снова быть вместе. Надеюсь, что погода у вас стоит хорошая, что вы гуляете и играете в крокет всласть. Здесь солнышко блещет вовсю, но стало холодно, скоро зима. Хожу целыми днями от одного больного к другому, они мне рады и я рад, когда могу помочь человеку, которому больно, как Мише — от нарыва, а иногда гораздо-гораздо больней, или которому страшно, потому что он не знает, что с ним и боится, что-то нехорошее. Мы большие друзья с больными, особенно с очень старыми, или с совсем маленькими. Вспоминаю иногда Зайку под кустом и Мишку-мартышку и рассказываю о них, чтобы больным детям стало смешно и весело. Таким образом, и вы оба мне помогаете лечить людей, которых вы даже не знаете. Видите, какие вы важные и известные даже в Париже. Простые французы говорят о вас. Ну вот и пора кончать. Целую вас обоих — Мишу и Петю! Кланяйтесь от меня дедушке, бабушке, маме и вашей доброй няне. До свидания! Андрей».

Последнее письмо было написано, по-видимому, незадолго до его переезда в Англию, и на этом переписка кончается.

«Дорогая Наташа, так надеялся получить от Вас хоть короткую записку и ощутить живее еще, чем внутреннею уверенностью, Вашу близость и участие в Ваших больших для меня событиях этой недели. Не могу поверить, чтобы Вы не вспомнили искреннего своего друга, и боюсь, что письмо, в котором я рассказываю о принятых решениях, пропало, не дошедши до вас. Мне было бы очень грустно, если бы Вы не узнали о моем рукоположении вовремя и еще больней, если б узнали от кого-либо, а не от меня непосредственно. Не подумайте, ради Бога, если не успели написать или просто не захотели, что я могу обидеться. Но Ваша семья так близка моему сердцу, что не удержался написать Вам о своем чувстве какого-то сиротства. Радуюсь, что рано или поздно увидимся, что будем вместе молиться, что может быть, Мишка будет прислуживать на моей службе. Когда только это будет?

С моей стороны все плавно подвигается, рукоположение совершено, детальный статус разработан и принят митрополитом <…>  Вскоре кабинет перейдет в чужие руки. Немного грустно. Полюбил я своих больных, близкие и родные они мне стали за истекшие пять лет. Но в Англии все не подвинулся квартирный вопрос, это дело очень важное. Мы могли бы даже временно околачиваться, на это есть реальный план, если бы была положительная надежда на наступающие месяцы. Но так приехать, милая Наташа, не могу сейчас очень много писать, потому что отчасти издерган больными, коим нет числа, а отчасти несколько вырван из равновесия первыми службами. Думаю о Вас и о Ваших с большой преданной и благодарной любовью.

Да благословит и сохранит вас Господь! Христос с Вами! Иеромонах Антоний».

В одном из предыдущих писем он пишет: «… что касается возможности моего приезда в Англию, то мне дали свое принципиальное согласие, и митрополит Серафим предлагает меня рукоположить в качестве миссионерского священника, зависящего только и непосредственно от него…» Так что в его мыслях уже было понимание того, что он именно миссионерский священник.

В лондонском приходе уже был священник — о. Владимир Феокритов. Иеромонаха Антония же пригласили занять место, которое раньше занимал о. Лев Жилле — быть капелланом при содружестве св. Албания и Сергия, и ему удалось получить для содружества дом, который сдавали Зёрновы, Saint Basil’s House4

Мой брат прислуживал у него. Я помню одну службу, на которой он прислуживал. Я, кажется, стоял в хоре. Это была домовая церковь на Upper Addison Gardens, где Владыка жил. Это временно была основная наша церковь, после того, как мы потеряли большой храм св. Филиппа5, и там регулярно проходили службы. Вот начинается литургия, мой брат прислуживает, стоит в алтаре  и вдруг падает в обморок прямо за Владыкой — за Царские врата. Владыка ничуть не смутился, ногой тихо отстранил его от себя и продолжил спокойно служить. Не знаю, как это в будущем сказалось на моем брате. Он в конце концов отошел от церкви. У него были свои, другие интересы. Я, наоборот, остался.

Не знаю, как вам покажется, но я хотел поделиться с вами этими письмами, потому что у меня впечатление, что в них отразились многие черты, которые уже тогда были присущи Владыке, и которые сохранились и развивались всю его жизнь. Есть в них такое же внимательное отношение к человеку. Ведь он писал не только моей маме, но было множество людей, с которыми он говорил, с которыми встречался, с которыми переписывался. И он к каждому относился так, будто ты единственный человек на свете, кроме тебя никого нет. Когда он с тобой говорит — ты один.

Мне приходилось раньше рассказывать о воскресной школе, о детских лагерях, о многом. Я начал ходить на доклады Владыки, где-то в 13-14 лет. Вероятно, я не очень интересовался церковью, было очень много другого интересного на свете, и с бабушкой ехать на автобусе целых полтора часа или час с лишним в церковь было не так интересно. Но почему-то я начал петь в хоре, и потом возникла небольшая группа, так называемая English group. Это были первые англичане, которые стали православными через владыку Антония. Это были семьи, где были смешанные, русско-английские браки. Понемножку мы начали устраивать службу —  раз в месяц, вечернюю, а после службы доклад. Потом это перешло в регулярные беседы: раз в две недели доклад по-английски и раз в две недели по-русски. И так как моя школа была не очень далеко, я после школы приходил и присутствовал на очень многих из этих бесед. Почти до студенческого возраста я ходил регулярно. Курсы строились очень систематически: догматическое богословие, церковные праздники, литургическое богословие — огромное богатство материала. У меня в тетрадях  еще хранятся кое-какие записи, но, как я говорил вначале, точно пересказать то, что он нам хотел дать, я, конечно, не могу. Я только надеюсь, что в каком-то смысле могу говорить и его голосом, потому что это так глубоко засело — даже в мое подсознание.

Хочу вам еще  прочитать одну вещь, которую я недавно обнаружил, хотя она уже существует на сайте митрополита Антония, в числе его проповедей — слово, которое он сказал на рукоположении меня в диаконы в  1973 году. У владыки был обычай — я помню, о. Сергий рассказывал о нем на предыдущей конференции — когда он рукополагал кого-нибудь, был такой тайный момент, где он, встречая будущего священника или диакона, встречал его в Царских вратах, обнимал этого человека, крепко держал и говорил какую-то тайну, какое-то духовное наставление такой глубины, что я абсолютно забыл, что он мне сказал. Отец Сергий помнит очень хорошо, а я абсолютно забыл, и только прочитав ту проповедь, которую он сказал в этот день, вдруг я это вспомнил. Но это действительно была удивительная минута, это словами тоже не передать, и сказать, как Владыка, я тоже не могу. Глубина переживания этой минуты, когда владыка Антоний тебя держит и ведет тебя к чему-то такому великому, к такому таинственному! Ты дрожишь, ты знаешь, что ты не можешь исполнить это, но он за тобой стоит и ведет тебя к этому, и будет молиться за тебя. И вот, я цитирую: «Рукоположение одного из членов христианской общины в священный сан — это всегда событие, касающееся всей общины и, больше того, событие, выходящее за пределы общины, затрагивающее всю церковь. Сегодня мы совершаем рукоположение во диакона. Что такое — сан диакона, который церковь, а через неё сам Христос даёт своему служителю? Первые диаконы были поставлены для того, чтобы быть выражением милосердной любви церкви. Церковь — это милосердие, церковь — это любовь и ничто иное. И если она становится чем-то иным, то перестает быть церковью во всей её полноте. И любовь эта должна быть проницательной, она должна быть глубокой, она должна быть личной, конкретной. И уже в первые века христианской жизни, когда вся церковь трепетала любовью, она избирала людей глубокого сердца, сердца живого, людей чистой жизни, мужей молитвы, чтобы сделать их орудиями своей любви среди тех, кто беден, кого коснулось несчастье, кого сразило горе. Быть членом этого братства милосердной любви — очень большая ответственность. Ибо для того, чтобы давать, надо иметь сердце дарующее. Надо обладать глубиной сострадания и глубиной любви, чтобы людям легко было простить нам дар, который они от нас получат. Потому что когда мы даем с холодным сердцем, когда мы даем по долгу, когда мы милосердны только в своих поступках, а сердце наше остается чуждым акту любви, тогда тот, кто получает наш дар, принимает вместе с ним унижение, боль и обиду. Вот для нашего нового диакона это будет делом целой жизни. Жизни терпеливого труда, трезвой, внимательной работы над собой. Научиться иметь сердце глубокое и  милостивое, способное отзываться быстро и навсегда. Сердце, которое никогда не устает, никогда не разочаровывается, которое всегда переполнено Христовой любовью, изливающейся через него на всех, кто в ней нуждается. Эту любовь, которая есть дело диакона, церковь впоследствии применила особо. Она приобщила диакона к совершению своих таинств. Здесь он становится защитником молитвы священника и, в то же время, руководителем молитвы верующих. Это он дает вам тему вашей молитвы, в ответ на те прошения, которые он произносит, вы повторяете: «Господи, помилуй!», или придаете себя в руки Божии, говоря себе: «Господи!», или исповедуете истинность слова церкви, отвечая: «Аминь». Велика эта любовь. Шаг за шагом диакон вводит нас в литургическую тайну, влечет в её глубины, те глубины, которых вы не могли бы достигнуть сами в своей духовной жизни.

Есть у диакона и другая задача — охранять молитву священника. Священник во время богослужения должен быть сама молитва. Он должен все забыть, чтобы живым факелом стоять перед Богом, а все заботы о службе, даже само ведение службы возлагается на диакона, чтобы священник мог без остатка отдаться молитве. Пожелаем же, чтобы наш новый диакон молился на этой духовной глубине, которая и вас приобщит духу богослужения. Пусть влечет он вас своей молитвой вглубь евхаристической тайны, и пусть он будет человеком мирного сердца и мирного тела, способным оберегать молитву священника, чтобы священник мог неразделенно стоять перед Богом.

И, наконец, третье, о чем я хочу вам напомнить, это то, что диакон возглашает Евангелие. Он не призван проповедовать его словом, тем творческим актом, который согласно древнему изречению, делает каждого священника пятым евангелистом. Он призван лишь провозглашать это слово, но оно будет провозглашаться с силой, действовать со властью, достигать сердец и умов живой убедительностью, только если оно будет воспринято самим диаконом, если он будет возглашать его из глубины своего сердца и изнутри подлинно христианской жизни, как слово Учителя, которое он понял, и которому он во всем послушен, поэтому ему надо будет все более внимательно вчитываться в Евангелие, жить Евангелием так полно, как он только сможет, чтобы возглашая его, не провозглашать собственное осуждение»6

Я хотел бы на этом остановиться, но только подчеркнуть то, что в словах, которыми он обращается к своему приходу, говоря о диаконском служении, мы находим именно откровение и его понимание священства. В этом же слове Владыки есть  возможность для нас увидеть то, как он понимает молитву. «…Священник должен стоять факелом перед Богом…», «… священник является пятым евангелистом…» — удивительные понятия. И здесь Владыка, конечно, говорит о своем опыте священника. Спасибо.

[1] Наталья Семеновна Франк.

[2] Orthodox Spirituality: An Outline of the Orthodox Ascetical and Mystical Tradition. — [London]; New York: Soc. for Promoting Christian Knowledge; Macmillan, 1945. 103 с. (под псевдонимом «Монах Восточной Церкви»). Русский перевод — Православная духовность: Очерк православной аскетической и мистической традиции. [Киев]: Кайрос, 1998. 106 с.

2 Перевод: «Аббатисса леди Мэлинг: ‘мне кажется, что мне нет нужды с Вами говорить, ибо душа говорила с душой, когда Вы были здесь. На безсловном языке души, языке детей Бога, Всесвятой Троицы, языке страдающей невесты Христа’».

3 Троицкий С.В. Христианская философия брака — Париж, 1933. 127 с

4 Дом свт. Василия в Лондоне

5 С 1923 по 1956 г. приход занимал храм Св. Филиппа, Buckingham Palace Road, затем переехал в нынешнее помещение (бывший приходской храм Всех Святых Англиканской Церкви). Благодаря поддержке многочисленных друзей прихода, в 1979 г. нам  удалось приобрести здание храма в собственность.

6 Митрополит Антоний Сурожский. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Проповеди. Рукоположение во диакона