Беседа о молитве. Часть 1

…на тему, которая, думаю, может или занять всю жизнь, или уместиться в тех трех беседах, которые впереди. Я хочу беседовать с вами о молитве. Это тема насущная в том смысле, что с самого раннего детства и до старости, или верней, с момента полного неведения, которое является нашим состоянием в начале нашей жизни, до момента, когда, во всяком случае, некоторые достигают святости, молитва является центром жизни наших отношений с Богом. И вот приходится задумываться над ней, потому что часто оказывается, что мы не умеем молиться, потому что мы не того ищем в молитве. Недавно ко мне приходил один человек, который говорил мне о том, что не умеет молиться, или вернее, что его молитва совершенно бесплодна: «я все говорю Богу: дай, дай, дай!» — и Он не дает…» Но разве в этом заключается молитва? Если говорить о человеческих отношениях, разве к этому сводятся все наши взаимные отношения? Неужели среди друзей или даже знакомых все сводится к тому, чтобы или попрошайничать, или просить, или требовать чего-то от другого человека, надеясь на то, что он нас достаточно любит для этого, и, с другой стороны, что он имеет власть и возможность дать? Если это не так в человеческих отношениях, то тем более это не так по отношению к Богу. И вот я хочу начать с одного центрального момента.

Молитва в первую очередь, в сущности своей является и должна быть встречей, — встречей с Богом, и в какой-то мере, благодаря этой встрече, новой встречей с другими людьми. Этот последний пункт я хочу вам сразу разъяснить примером. Те из вас, которые читали житие афонского старца Силуана, наверное, помнят, что в какой-то момент (за столом, кажется, это было, где встречались старшины монастырские, которые заведовали работами тружеников) ему поставили вопрос: отец Силуан, как же это так? Мы постоянно надзираем над нашими работниками, мы следим за тем, чтобы они работали честно и хорошо, а они стараются всегда увильнуть от работы, сделать как можно меньше, только чтобы показалось, что они работают. А ты никогда не следишь за своими работниками. Каким это образом они на тебя работают, когда ты не следишь за ними, а для нас они не работают, когда мы всю свою энергию кладем на то, чтобы за ними следить?.. И Силуан ответил приблизительно так: что ему жаль этих русских молодых парней, которые с разных краев России пешком, иногда идя месяцами, доходят до Афона, оставив за собой все, что им было привычно и дорого: деревню, старуху мать, молодую жену, новорожденного ребенка, и только потому что их заставляет все бросить в поисках работы нищета и нужда. И это, говорит он, пронизывает мое сердце болью и страданием. И поэтому я встаю рано, задолго до того как они придут работать, и становлюсь на молитву, и молюсь о каждом из них. Чтобы Господь его утешил, успокоил, чтобы Он защитил тех, которые остались в недосягаемости, о которых эти молодые парни ничего не узнают в течение тех лет, которые они проведут на Афоне, потому что и они безграмотны, и оставшиеся в деревне безграмотны. Молюсь я о каждом из них, и когда приходит время им начинать работу, я их встречаю с такой радостью в сердце, с такой лаской в душе, и каждому даю урок, который он в состоянии будет исполнить, — не больше, чем его силы могут понести, но не меньше, чтобы человек не разленился. И когда я всем дам их урок, я ухожу к себе в келью; и пока они будут работать, я буду о них молиться. И вот я беру каждого из них по очереди: Вспомни, Господи, такого-то. Он на далекой родине оставил старуху мать и отца, молодую жену, и новорожденного ребенка, и хату, которая может развалиться, и всех своих сверстников и близких друзей. Помоги ему, укрепи его, а их, оставшихся позади, защити от всякого зла, чтобы, когда он вернется на родину, это была встреча с радостью, а не плач по усопшим, по умершему ребенку, по скончавшимся старикам… И так я перехожу от одного с другому, и по мере того как я о них молюсь, мое сердце как бы жалостью распаляется все больше и больше, и в какой-то момент я начинаю чувствовать, что Бог тут, Который слышит мою молитву, Который их любит такой любовью, какой я не умею даже их любить. И постепенно нарастает это чувство Бога, это сознание Его присутствия, нарастает так, что постепенно я теряю из виду все земное, этих парней, о которых я молился, их деревню, их нужды, и меня каким-то потоком уносит в глубины Божии; все забыто, кроме Самого Бога. И вдруг, когда я дохожу до какой-то глубины этой встречи с Богом, я там встречаю каждого из тех, о которых я молился, каждую их нужду, всё, всё, и не только то, о чем я молился, но и то, о чем я и вспомнить, и думать не умел. И потом как бы на волне Божественной любви меня переносит обратно на землю, и я снова могу о них молиться, но молиться по-новому, молиться не только вместе с Богом, — молиться Его любовью…

Этот рассказ очень важный, потому что он говорит нам о том, что в конечном итоге, где бы мы ни начинали, мы должны начинать конкретно, реально и, поскольку мы можем, с живым чувством. Не обязательно с живым чувством по отношению к Богу, но с каким-то живым чувством сострадания, любви, жалости, правды. И по мере того как мы будем так молиться, Божие присутствие, которое собой как бы заполняет молитву, как воздух заполняет легкие, нас приведет в такие глубины любви, что молитва уже делается Божиим действием в человеческом сердце. Об этом много говорят по отношению к Иисусовой молитве, но я сейчас говорю о самом простом, о той молитве, которую каждый из нас может произносить, о той молитве, которая постоянно нам доступна.

Я начал с того, что молитва начинается со встречи. Со встречи с чем? На примере, который я вам дал о старце Силуане, эта встреча была с нуждой тех людей, которые его окружали. И вот это первое, что нам доступно всем, ни у кого нет такого положения, чтобы никого, никого вокруг него не было, кого бы он хоть краешком души не любил бы, почему-либо не жалел бы, не был бы хоть краем души причастен к заботе о нем или о ней. Вот с этого мы можем начать, потому что это живое, реальное чувство.

Мне вспоминается, как когда-то меня мой духовный отец, отец Афанасий, спросил, много ли я молюсь. Я тогда молился довольно-таки много, то есть — молитвословил, читал молитвы по книге, с каким-то чувством, сколько хватало его. И он мне говорит: А скажи, если тебе не удается помолиться, потому что ты слишком устал, как ты себя чувствуешь, хорошо или неуверенно?.. Я говорю: Знаете, отец Афанасий, неуверенно, трепетно как-то. Отец Афанасий улыбнулся и говорит: Значит, ты с Богом сделку хочешь сделать: я Тебе вычитаю эти молитвы, а Ты за это во время моего сна будешь меня защищать и хранить… Это не годится! Ты должен научиться доверять Богу. Для этого вот что ты сделаешь. На полгода я тебе запрещаю молиться. Перед тем как лечь в постель, ты перекрестишься, положишь три поклона, ляжешь со словами: «Господи, молитвами тех, кто меня любит, спаси меня!» А как ляжешь, начни думать о том, кто же такое есть в твоем окружении или был на этой земле, кто тебя любил так, что тебе даже молиться не надо, что ты находишься как бы под его крылом. Вспомнится одно имя, вспомнится чей-то лик, вспомнятся какие-то обстоятельства… И каждый раз, когда ты вспомнишь какого-то человека, который, наверное, о тебе молится, потому что он тебя любил или любит, ты остановись вниманием на нем и скажи: «Господи, благослови его за то, что он меня любит!» И будь уверен, что его любовь — даже не обязательно молитва, а любовь — тебя окутывает и защищает больше твоего молитвословия».

Я послушался его и узнал очень важную вещь: то, что столько, столько было таких, под защитой которых я находился! Моя мать, мой отец, моя бабушка, тот же отец Афанасий, некоторые другие священники, некоторые мои учителя, некоторые друзья, порой давно не встреченные… А еще вдруг мне начали открываться глаза на другое: что кроме этих друзей, которые вокруг меня все время находятся видимо, ощутимо, есть и другие друзья: у меня ангел хранитель; я назван именем одного из святых, и он, конечно, не безразличен к моей судьбе; есть святые, которых я почитаю, которых я люблю, которые меня вдохновляли и продолжают вдохновлять, они ведь тоже меня не оставят своей заботой… А дальше, — дальше Спаситель Христос, и Божия Матерь, и Отец, к Которому мы обращаемся в молитве «Отче наш». И вдруг оказывается, что это не сонм, а сонмы и сонмы людей, ангелов, Лица Святой Троицы, под защитой которых я нахожусь и защита которых более достоверна, чем все мои старания молиться…

Это опять-таки начало похожее, но как бы как раз наоборот, похоже на рассказ о старце Силуане: они молятся. Молился Силуан, а тут молятся другие. Я могу спокойно заснуть от усталости, зная, что я не один. Тут раскрывается самая тайна Церкви, того общества, где все едины, соединены любовью, одной верой, сознанием взаимной нужды, благодарностью, состраданием, и т.д. И вдруг передо мной открылось новое понимание о Церкви не как об анонимном обществе людей, которые собираются в воскресный или в праздничный день в храм, а людей, которые на каких-то глубинах так связаны!..

Иногда эта связь обнаруживается совершенно неожиданным образом, не подозреваешь, что она существует. Мне вспоминается, как в 1943 или 1942 году я преподавал в Русской гимназии, и во время одного из моих уроков я заметил, что пятнадцатилетняя девочка сидела и плакала. Когда ученики расходились, я стоял у двери класса, и когда она мимо меня проходила, я ей сказал: «Никогда не отчаивайся!» И она прошла мимо. Я сказал что-то очень в каком-то смысле незначительное, очень легко сказать такую фразу. Но меня поразило, что через 25 лет она меня разыскала и написала письмо о том, что она хотела меня поблагодарить за то, что в тот момент я вдруг снял с нее отчаяние; но она не могла это сделать раньше, потому что не знала, что со мной сталось. Я стал священником, переменил имя, переменил местожительства; и вдруг она обнаружила, что ее преподаватель в четвертом классе — епископ в Лондоне. Как вы видите, совершенно незаметно бывает, что какая-то связь устанавливается, которую ничто размыть не может. Это встреча, реальная, настоящая встреча, которая происходит через нашу готовность быть любимыми, быть предметом заботливости, жалости, сострадания.

Иногда бывает, что мы хотим как бы лицом к лицу встретиться со Христом. Тогда мы стараемся часто стать на молитву и произносить молитвенные слова, которые не вырываются из нашего сердца, а которые являются плодом молитвы столетий, молитвами святых. И мы порой стараемся, пытаемся влиться в эти молитвы, но нам не удается. И не удивительно. Если вы подумаете о том, что эти молитвы не сочинялись за письменным столом, эти молитвы ключом били из сердец и сознания людей в самых разных обстоятельствах: в радости, в горе, в страхе, во гневе, в покаянии… Это были живые слова, которые, как кровь, били из сердца, из сердца людей такого масштаба, такой глубины, с кем мы сравниться не можем. Так что не удивительно, что мы не можем просто влиться в эти молитвы и сделать их нашими собственными. Но мы можем к ним отнестись так, как мы относимся к музыке или к искусству вообще. Мы можем слушать вдохновляющую музыку. Сочинить ее мы, конечно, не можем. Полностью слиться с этой музыкой мы не можем, потому что нас превосходит во всех отношениях, но что-то через нее до нас доходит. Доходит красота, и доходит внутренний опыт того человека, который эти слова написал или который эти слова когда-то сказал и передал другим людям. Поэтому мы можем, употребляя эти молитвы, чему-то научиться, но нам порой бывает рано влиться в эти молитвы.

И вот другой способ встречи уже со Христом непосредственно; но для этого нужна честность, правдивость. Откройте Евангелие, прочтите какой-нибудь отрывок, не страницу за страницей, а какой-нибудь один отрывок, остановитесь и скажите себе: я Его не вижу, я не ощущаю Его присутствия, но Христос со мной сейчас говорил, это Его собственные слова. Как я на них отвечаю? Как я на них реагирую? Они дошли до моего сердца? Просветили мой ум? Они хлестнули мою волю? Они собрали меня? Или они прошли мимо?.. И в зависимости от того, как вы отзоветесь на этот отрывок — это может быть одно слово или один рассказ — в зависимости от того, как вы отнесетесь к этому, вы можете и отзываться молитвенно.

Вы привыкли, что я часто говорю из своего жалкого и порой позорного опыта, и вот я вам дал пример, который некоторые из вас даже наблюдали здесь. Несколько лет тому я назад я читал Евангелие вслух во время литургии, и до меня то, что я читал, не дошло. Я читал эти слова, я их умом понимал, я много раз их читывал и как-то переживал, а в этот раз никак. Я вернулся в алтарь и подумал: мне положено сказать проповедь в конце службы. Как я могу сказать проповедь о словах Христа, которые до меня не дошли? Потому что вся моя внутренняя реакция была в том, что «это меня не касается», что это мне не интересно, это мне все равно, это не ко мне относится… Сказать проповедь просто от ума нельзя, это кощунство, а сказать проповедь от сердца мне было невозможно в положительном отношении. Я помню, что я вышел на проповедь и сказал: «Вот что сегодня случилось. Христос говорил, говорил не только каждому из вас и всем нам, но и мне лично; и единственное что я мог Ему ответить, это что то, что Он говорит, меня не касается, мне не интересно. Какой это ужас!.. Теперь подумайте о себе самих. Вы слышали это чтение. Дошло ли оно до вас или так же прошло мимо вас, хуже чем мимо вас: было отвержено вами так же, как оно было отвержено мной.. Если это так, то нам надо каяться, надо внутренне нам плакаться перед Богом от ужаса, что Бог может говорить, а мы можем пожать плечами и пройти мимо».

Это темный случай. Но бывают случаи, когда вдруг слова, которые мы слышим, доходят до нас, и тогда получается встреча. В том случае, который я вам рассказал, была встреча: Христос говорил — и я стоял, как камень, была встреча, которая выразилась потом в ужасе и в посильном покаянии, не в радости, а в боли. Но это была встреча. А иногда бывает какое-нибудь слово, которое нас ударит в душу, и на которое мы можем отозваться. Это может быть пример из жизни Спасителя. Это может быть какая-нибудь Его заповедь, какое-нибудь Его слово, что-нибудь, что мы столько раз читали или слышали, и не замечали, а тут сегодня оно меня коснулось. Я помню священника одного в Париже, который мне говорил: читай Евангелие каждый день. Один день ты будешь как каменная почва, другой день как тернии, а третий день вдруг окажется, что зернышко упало на малюсенький участок, который способен его принять. Могут пройти дни, когда ничего до тебя не дойдет, как будто. Но ты не знаешь, как эти слова могут вдруг всплыть в твоей жизни, осмыслить что-то, вспомниться тебе. Это, я думаю, все мы испытали, и я в том числе, что какие-нибудь слова из Священного Писания, которые мы читывали, которые тогда нас не задели, которые мы только восприняли как факт, через долгие годы в какую-то минуту вдруг всплывают. Всплывают с жизненной силой, словно зернышко, которое упало тогда и не было заглушено, и не было попрано, и не было унесено дикими птицами, что это зернышко после многих лет вдруг пустило росток, и этот росток живой, — зеленый, живой росток. Поэтому мы можем читать отрывок и отзываться на него, отзываться радостью, отзываться стыдом, отзываться болью, отзываться покаянием, отзываться надеждой. И это бывает тоже встреча как бы косвенная, в том смысле, что в этот момент мы не переживаем живое и животворное присутствие Самого Христа, но до нас доходит Его голос как бы издали.

И тут ставится вопрос о том: что мне сделать для того, чтобы этот голос мог до меня доходить? И одна из причин, почему до нас не доходят слова или сознание присутствия Христова, одна из причин в том, что мы заняты самими собой. Христос говорит, а мы следим за тем, как мы отзываемся на Его слова. Вы, наверное, знаете, что бывает в самом обычном разговоре между людьми. Человек говорит, а слушающий его слушает его половиной своего сознания, а самой живой частью сознания готовит ему ответ или отповедь. Он не открыт этим словам, он с самого начала защищается против них или он с самого начала помнит только о себе самом. И если при встрече мы не можем забыть о себе и будем только думать о нашей реакции, о том, как мы отзываемся на присутствие Божие или на Его слова, то мы никогда от себя освободиться не сможем, и мы сможем отозваться на присутствие только краем души, краем ума.

Есть рассказ в одном английском сочинении о том, как молодая женщина погибла в самолетной катастрофе. Самолет упал на Вестминстерский мост, и она там умерла. И ее душа там и осталась, потому что в течение всей жизни она была занята ничем иным как самой собой. Для нее никто не существовал, и поэтому ей некуда идти. Ее душа стоит на этом мосту. Толпы проходят — она никого не видит, потому что в течение воплощенной своей жизни она никогда никого не замечала. Зажигаются окна домов, тухнет свет в окнах, — она только видит эту разницу и ничего не переживает о том, что происходит в этих домах: в этих домах люди, которые не существуют для нее. И в какой-то момент вдруг мимо нее проходит ее бывший муж, единственный человек, кого она самым эгоистическим образом умела любить. Она к нему прицепилась, она всего от него ожидала, всего требовала, но он существовал. И от того, что вдруг она встретила этого человека, который существовал, она начала переживать существование других существ, людей или предметов.

И вот в этом процессе она дошла до берега реки, смотрит на реку. В течение тех лет, когда она была во плоти, она с отвращением смотрела на эти воды, густые, грязные, оскверненные, которые несут в себе все помои, которые в них кидаются, и конечно, она с отвращением в них смотрела, потому что не могла себе представить, что в эти воды можно было бы окунуться или тем более этих вод испить. Но теперь у нее тела нет, она телесно на эти воды не отзывается, она смотрит на них и видит в них только то, чем они являются: водами, которые исполняют свое как бы призвание; это большая река, которая течет через большой город и уносит с собой всю скверну в море. И потому что она не отзывается уже никаким отрицательным образом, а только видит то, что есть, она начинает через слои, пласты густой, оскверненной воды, видеть все более и более светлые пласты, и постепенно ее взор доходит до сердцевины этой реки и она видит в них воды, которые Господь сотворил изначально, и вглядываясь еще глубже, она видит, как течет в сердцевине этих вод блестящая струйка воды, и она в ней узнает те воды, которые Спаситель Христос дал самарянке. Потому что она сама была свободна от себя самой, она могла видеть вещи как они были.

И вот в этом отношении мы должны научиться и по отношению к другим людям и по отношению к Богу освобождаться от себя самих, не быть сосредоточенными, не быть пленниками своего внимания к себе самим. Это не просто. Это требует целой школы как бы. Во-первых, нам надо научиться слушать другого человека, включая Того, Кого апостол Павел называет Человек Иисус Христос, слушать Его, просто изо всех сил вслушиваться в то, что Он говорит, или в то, что говорит встречный или поперечный, не думая: хоть бы отстал! Чего он подвернулся, что он несет, зачем он о себе говорит, когда я занят собой!.. Зачем он мне нужен! Он говорит то, о чем я не могу думать или принять. Давай-ка я ему такую отповедь дам, чтобы он больше никогда не совался в разговор со мной. Ведь это бывает часто, с каждым из нас. Я это очень грубо представляю, но вы можете смягчить это для себя, если вам хочется смягчения, а все равно остается то же: что мы не умеем себя забыть, когда находимся с другим человеком. И нам надо научиться слушать другого человека, видеть другого человека. И это не так просто.

И по мере того как мы научаемся видеть то, что вокруг нас, не сводя это к себе самим, а глядя на предмет или на человека, чтобы увидеть самый предмет или самого человека, какой он есть, по мере того, как мы этому научаемся, мы научаемся забывать себя, смотреть как бы не внутрь себя, на то, как отзываюсь я на то, что случается вокруг, а — что вокруг меня?

Я помню, когда-то я говорил с детьми о чем-то подобном, и они попросили пример. Я им сказал: представьте себе, придете в зоологический сад и в клетке видите тигра, и останавливаетесь: какая красота! Каждое движение, весь его облик, даже его рев так прекрасны! И вы это можете сказать, потому что вы не боитесь этого тигра, он в клетке. Но представьте себе, что вдруг вам закричали: «Вырвался тигр из другой клетки!». Уже не о красоте будет речь, а будет только страх, будете искать дерево, куда бы забраться, место, куда уйти спрятаться.

И вот так мы относимся к людям вокруг нас. Они не обязательно являются для нас опасностью, но мы их видит только по отношению к себе. И часто бывает, что мы и Бога видим только по отношению к себе. Я вам дал пример раньше о том, как часто люди молятся, и каждый из нас это делает порой или часто, говоря: Дай, дай, Господи! Мне это нужно! я без этого прожить не могу!.. — причем часто бывает, что то, о чем мы просим, не обязательно так уж нужно, и без этого можно прожить всю жизнь, но нам кажется, что вынь да положь, сейчас бы мне дать. И научиться посмотреть на человека и его видеть. Видеть его черты, видеть выражение его глаз, или когда он говорит, слушать не только его слова, но слушать звук его голоса. Я вам дам пример. Часто бывает: человек болен. Вы его посетите. Вы боитесь, как бы его страх, его переживания не перелились в вашу душу. /…/ вовлек вас в свое страдание. И он отвечает: «Да ничего, сегодня неплохо». И как часто бывает, что посетитель говорит с облегчением: «Ах, как я рад!» — потому что он теперь не вовлечен, ему теперь не надо бояться того, чтобы разделить чужое горе или страх. Иногда человек говорит одно, а его голос говорит совершенно иное. Надо прислушаться к его голосу, а не к его словам.

И когда мы читаем Евангелие, нам надо научиться тому, чтобы знать, что же говорит Христос. Это не слова только, это речь, обращенная ко мне, к моим глубинам, к моему спасению. Давай-ка я оторвусь от себя самого и поставлю вопрос: что же Он говорит на самом деле? Как понять слова, которые Он употребляет? Как понять образы, которые Он употребляет? Что делать дальше?.. И вот здесь мы приступаем к вопросу о том, как научиться тому, что святые называли созерцательным молчанием, то есть молчанием, при котором мы одновременно созерцаем — не глазами, а всем нашим внутренним существом созерцаем Бога. Об этом я попробую что-нибудь сказать в  следующий раз.

Я не знаю, стоило ли вам говорить то, что я сегодня сказал. Вероятно, все это вам очень известно. Но порой приходится вновь задуматься над тем, что так хорошо знаешь всегда.

Давайте теперь помолчим немножко; и помолимся на прощание.