Беседы на великопостном говении

Беседа первая: о посте и о усопших [1]

Мы сейчас не будем отдельно молиться перед нашим говением, потому что мы не можем ничего прибавить к тому, что сейчас совер­шалось: к Божественной литургии. Литургия — это момент, когда веч­ность врывается вовремя, когда время, как говорит святой Максим Исповедник, расширяется до пределов вечности, когда мы уже, хоть на мгновение, на то короткое, короткое время, пока литургия длит­ся, находимся в вечности. Но не в какой-то будущей вечности, а в вечности, которая пришла к нам с воплощением Сына Божия; вся вечность, всё будущее заключены, как бы в зерне, в Его приходе.

И поэтому думать о наших усопших нам приходится сейчас по-иному; не так, как мы думаем обычно, когда утратим кого-нибудь, кто нам так дорог, что душа разрывается от разлуки, когда боль как бы превосходит всё, и когда боль, достигающая своего преде­ла, сливается с тайной Креста, с умиранием Спасителя на Голгофе.

В контексте Божественной литургии наши усопшие живы, — не только объективно, потому что мы знаем, что Бог — не Бог мертвых, а Бог живых, потому что мы знаем и сердцем, и опытом, что усопшие наши живы, — порой недостигаемы для нас, но живы для Бога; но в литургии мы сами переходим в ту вечность, где они на­ходятся, если только мы сливаемся с тайной того, что совершается в ней. И это так дивно: что уже на земле, не ожидая какого-то будущего, благодаря тому, что в Боге все живы, в тот момент, ко­гда мы погружаемся в Бога, мы находимся и в вечной жизни, и вмес­те с теми, которых мы любили на земле и продолжаем любить в раз­луке.

Это — одна из самых дивных тайн, которые нам раскрываются в Церкви Христовой.

Я сказал только что, что всё будущее уже пришло; этим я хо­тел сказать вот что: будущее — это момент, когда Бог и мы, люди, будем соединены неразлучно; неразлучно, неразрывно и навсегда. И не каким-то механическим образом, но по любви. Вы знаете, мы все знаем, что нет более крепкого соединения, более крепкого союза, чем тот союз, который создаётся любовью. Он нерасторжим; ничто его не может разорвать. И поэтому еще Ветхий Завет нам говорил, что любовь, как смерть, крепка (Песн. 8, 6). Она такая же силь­ная, как смерть; она может со смертью сразиться и не быть побеж­денной.

А с воплощением, крестной смертью, сошествием во ад и воскре­сением Спасителя любовь — уже не наша, человеческая, хрупкая лю­бовь, но непобедимая Божия любовь — сразилась со смертью, и смерть уже побеждена. Она побеждена не в том смысле, что ее больше нет, что никто из нас не умрет, — мы все умрем; любимые наши умерли, любимые наши умрут. Она побеждена в том смысле, что вместо того, чтобы стать преградой и безнадежным, безвозвратным концом, смерть стала дверью в вечность. Воплощение Сына Божия — это момент, когда Бог непостижимый, Бог, Которого ни умом, ни сердцем нельзя вместить, Которого нужно почуять, полюбить, — этот Бог становится одним из нас, становится таким близким, таким род­ным, потому что Сам делается подобным нам человеком, с той толь­ко разницей, что Он безгрешен, а мы порабощены грехом. Нас легко соблазнить, мы легко можем поскользнуться, мы легко можем пасть. Христос недоступен поражению; Он — самая победа. И Он среди нас, как Вечная жизнь. Глядя на Него, переживая Его, общаясь с Ним, мы уже знаем, хоть немного, хоть чутьем, что будет вечность. В моменты, когда вдруг мы чувствуем, что мы стали близкими Богу, вернее, что Бог к нам так явственно приблизился, стал таким близ­ким, что вдруг забывается и небо, и земля, и боль, и всё, и остаётся только изумление, изумление о том, что мы любимы, любимы непобедимой Божией любовью, Божией любовью, которая так крепка, так сильна, что Бог захотел стать одним из нас и всё человеческое принять на Себя, все последствия Своего творческого действия и отпадения человека, и того, каким мы, люди, сделали этот мир. И, са­мое страшное, Он берет на Себя такое единство с нами, что вместе с нами Он переживает в Своем человечестве ту потерю Бога, за которой следует смерть. Это выражают Его слова на кресте: «Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил?» (Мф.27,46).

Но Он воскрес; и с Его воскресением всё, что является чело­веческим, всё человеческое вошло в незыблемую вечность Божию. Иоанн Златоуст говорит: «Если вы хотите узнать, что такое человек, не поднимайте глаза к престолам царей, а воззрите к престолу Божию; и вы увидите там, сидящего одесную Бога, одесную Славы, Че­ловека Иисуса Христа…» И глядя на Него — и только так — мы мо­жем познать, как велик человек, если только он станет свободным, если он разорвет цепи — не времени, не пространства, не тварности, а своей порабощенности злу, греху.

Пост является изумительным временем. Столетиями мысль о Посте темнела; призыв святых Отцов, подвижников, духовников к тому, чтобы в течение Поста совершить действительный подвиг, отречься от всего грешного, отвернуться от всего, что чуждо Богу, от всего, что было причиной и воплощения Христова, и Его крестной смер­ти, затмило нечто основное в Посте. Английское слово, обозначаю­щее Пост — Lent (то же самое и по-немецки, и по-голландски) значит «весна». Это не значит — заморозки, это не значит, что время темное, мучительное настало. Пост — это время расцвета: если бы только мы могли это помнить!

И когда мы читаем Евангелия и субботних, и воскресных дней, когда мы празднуем тех святых, которые вспоминаются особенно в этот период по воскресеньям, и события, которые нам напоминает Церковь, это так ясно! Вспоминаются грешники, которые обратив­шись ко Христу, силой Божией стали чудом на земле. Вспоминается и Иоанн Лествичник, который мальчиком пришел на Синайскую гору в монастырь, потому что да, хотел жить только Богом. И когда он пришел, игумен Синайской горы, взглянув на него, покло­нился ему до земли и сказал: «Поклоняюсь будущему игумену Горы Си­найской!..» Этот Иоанн, который ранние свои годы и всю жизнь отдал чистоте, любви к Богу, написал сочинение: «Лествица» … Там он нам указывает, как восходить от земли на небо, то есть как из тьмы, которая в нас царит, можно постепенно возвыситься в полутьму, а потом и в полный свет, и встретить Бога в сердце, в мыслях еще на земле, почти лицом к лицу. Вспоминается святая Мария Египетская, грешница, которую Бог властной Своей рукой остановил; блудница, она пришла к храму Божией Матери, хотела в него вступить, и какая-то сила не дала ей перешагнуть порог. И она вдруг поняла, что меж­ду Богом и ей, между Божией Матерью и ей такая преграда выбранного, возлюбленного ею греха, что эту преграду нельзя пройти иначе, как покаянием, криком: «Спаси! Погибаю…» Тем криком, которым апостол Петр огласил воды бушующего озера, когда, устремившись ко Христу по волнам, он вспомнил о себе, забыв о Христе, — и начал тонуть.

И каждое воскресенье нам говорит об одной из побед Божиих, совершённых во спасение какого-нибудь человека, готового, способ­ного Его услышать, Его полюбить, Ему поклониться, Ему последовать.

А по субботам мы читаем каждый раз, кроме обычного субботнего Евангелия о усопших, рассказ об одном из чудес Христовых: рассказ об одном из тех случаев, когда Христос пожалел человека и совер­шил над ним чудо; или рассказ о том, как всё человеческое может быть сметено ради чего-то более важного, чем закон: исцеление че­ловека с парализованной рукой, когда сказано, что Христос «пожалел человека», с одной стороны, и, с другой стороны, рассказ, как Его ученики срывали колосья в субботний день и растирали их руками — что по уставу человеческому еврейского народа не полагалось делать в соблюдение субботы — и Христос сказал, что Сын Человеческой есть господин и субботы. Что важнее: душу спасти — или погубить? Жизнь сохранить для человека — или дать ей померкнуть ради соблюдения какого-то человеческого правила?

В течение всех суббот мы говорим о сострадании Божием, о милости Божией, о любви Божией, о Божией нежности к нам. И каждое воскресенье мы говорим об одной из Божественных побед в чело­веке — не над человеком, а над грехом.

Вот о чем говорит нам Пост. И в этом контексте молиться за усопших как-то особенно дивно, потому что они уже вошли в вечный покой. В службе отпевания мы говорим: «Блажен путь в оньже идеши днесь, душе, ибо уготовася тебе место упокоения…» Блажен этот путь… На заупокойные утрени читается отрывок из Ветхого Завета, где говорится: «Смерть человеку покой.» Люди думали, что он поражен, а он вошел в вечный покой Божий… И в свете, опять-таки, победы, в свете Божией любви, которая побеждает, Божией ласки, которая объемлет, мы совершаем поминание усопших, и мы совершаем наш путь постный.

Но где же тогда место подвигу, если всё — любовь, всё — радость? Святой Серафим Саровский одному из своих посетителей сказал, что от радости человек может что угодно совершить, от внутренней натуги — ничего… И вот мы должны идти через Пост с сознанием радости о том, что мы идем из потёков к полному све­ту. Но для того, чтобы идти, надо быть свободным; надо быть сво­бодным сняться с места; не надо быть обремененным в такой мере, чтобы не быть в состоянии пройти путь.

Вот о чем Пост нам говорит с еще иной стороны. Подготовитель­ные недели к Посту нам говорили, как нам продумать себя, как нам освободиться от того, что нас делает рабами, что нас привязывает к земле — как животное можно привязать к дереву: слепота в рас­сказе о Вартимее; тщеславие в рассказе о Закхее; самодовольство, уверенность в своей праведности как в рассказе о фарисее; бесчувственное наше отношение к Богу и к людям, когда мы всё готовы взять, пусть даже это расстроит или разрушит самые святые отношения, чтобы быть свободными жить без закона, как в рассказе о блудном сыне. Потом приходит рассказ об Адаме, рассказе о его падении; и мы себя так легко можем узнать, потому что трагедия Адама, траге­дия человека в том, что он потерял Бога. И мы все в таком состоя­нии; сколько бы мы ни жили верой, мы еще не живем тем единством с Богом, той радостью, что ничто нас не может вырвать из руки Божией, оторвать нас от Божественной любви. Бог нас такой любовью лю­бит, — но мы этого не умеем ни ощутить, ни вместить. Мы разделе­ны; мы в полутьме, в сумерках; и мы призваны войти в полноту света.

И вот почему Церковь нас призывает посмотреть на себя, при­готовиться, разорвать те связи, которые нас делают рабами: слепо­ту, тщеславие, самодовольство, гордыню, бесчувствие, неспособ­ность простить и поэтому быть прощёнными, неспособность понимать, что мы от Бога отделены. Ведь бывают только редкие, дивные мгно­вения, когда мы чувствуем, как мы едины с человеком, когда вдруг все преграды падают, когда этот человек и мы составляем одно: одно чудо любви, радости, ликования, торжества. Но как редки бы­вают подобные моменты по отношению к Богу!

И вот в течение этого Поста мы должны помнить, что мы всту­пили в весну, что это время, когда мы должны расцвести, раскрыть­ся во всей красоте, во всей славе, во всей радости, в чудесности красоты — нашей красоты; потому что каждый из нас — икона, образ Божий. И дело Поста — эту икону, которую мы собой представляем, обновить. Ведь подумайте, что было бы, если бы кому из нас вручили древнюю, святую икону, намоленную, которая через столетия прошла любимой, и которая потом была осквернена человеческой зло­бой, человеческим неверием, человеческим небрежением: как бы мы ее приняли! С какой жалостью, с каким благоговением, как трепет­но мы бы к ней отнеслись; если бы мы заметили ее раненность, ее изуродованность, то это ранило бы наше сердце. Мы не смотрели бы на нее, как на жалкое произведение искусства, которое можно теперь выбросить, потому что его уже больше не стоит сохранять; это — святыня. Как бы мы заботились о том, чтобы ее предохранить от дальнейшего гниения, распада. И как бы мы искали или человека, или наставление, чтобы ее обновить.

Мы, каждый из нас, являемся Божией иконой, образом Божиим; и мы должны на себя смотреть как на таковой. Но, Боже мой! ка­кие мы жалкие, испорченные иконы! как мы повреждены! как мы изуро­дованы! каким небрежением, какой ненавистью, каким безразличием мы изуродованы, каким незнанием!.. И вот в Евангелии нам открыва­ется первообраз: Христос, Который говорит: «Взгляните на Меня! Я — единственный, подлинный человек. Я — единственный настоящий чело­век; потому что настоящий человек — это такой человек, который соединен с Богом неразлучно и неразрывно, который Богом пронизан, как железо может быть пронизано огнем, человек, который сияет Богом, подобно мечу, вложенному в огонь и сверкающему, пылающему жаром…» Христос нам говорит: «Взгляните на Меня: вот что вы собой представляете; вот какими Я вас хочу видеть; вот ради чего вы созданы!..» Ради этого разве не стоит сбросить с плеч холодность и освободиться от того, что нас делает темными, тяжелыми, бес­чувственными?..

Готовиться к Посту надо было усиленно в течение подготови­тельных недель; но теперь нам надо взглянуть на то, что Бог совер­шает над человеком; надо вглядеться во Христа; надо вглядеться в Него, как смотрят в зеркало — но не в кривое зеркало, которое показывает нам наше уродство, а в зеркало, которое вдруг, чудес­ным образом, выправляет всё уродливое в нас и говорит нам: «Смотри! Смотри в свои глубины: вот каков ты! Неужели ты не хочешь стать таким?..»

Пост — весна духовная: время, когда должны отпасть старые листья, когда должны быть срублены иссохшие ветки, когда всё мерт­вое должно не только умереть, но быть сожженным, чтобы осталось только живое. Вот к чему нас призывает Пост, вот о чем речь идет; и когда мы думаем о наших усопших, мы должны их видеть в этом Свете: во Христе. С их телом, превратившимся в пепел, отпала зем­ля, осталась только вечность. Но эта вечность тоже не является полнотой; и мы не напрасно молимся об их вечном упокоении. Но наша молитва не имеет никакого смысла, никакой силы, если она как бы не доказана Богу тем, что всё светлое, всё подлинное, всё благородное, что мы увидели в усопших, мы восприняли в наше сердце, как земля воспринимает зерно, и что всеми силами — всеми, ассказе ие стр. ает, как Он ответил в шестой главе пророчества Исайи: вления этого сообщения.s for larger division of indexes.пусть они будут малые или великие — нашей души мы стараемся это благородство, эту красоту вечную воплотить в жизнь. Если мы можем ска­зать: «Господи! Смотри, — он умер, она умерла; но во мне живет всё, что было святое, вечное и истинное в этом человеке; и если я при­несу какой-либо плод, это будет плод его жизни, ее жизни…» Разве не дивно думать, что мы можем так прожить, что в день Страшного суда мы сможем сказать Господу: «Боже! Всё хорошее, что во мне есть — не мое; что не Твое собственное, то принадлежит тем, кто для меня были образом, кто были наставниками, путеводными звездами; возьми это от меня — а я останусь с одной только радостью, что я принес плод и что Ты можешь ликовать о нем…»

Я хотел бы, чтобы вы задумались о Посте именно как о весне, когда всё обветшалое отпадает и когда зарождается новая жизнь… Тургенев, в «Рудине», говорит: «Есть люди, которые подобны слабым кустам, в которых осенью и зимой вымирает жизнь, и они начинают жить только весной; но посмотрите на крепкий дуб: только когда про­биваются новые ростки, отмирают старые листья…» Вот о чем говорит нам Пост.

Давайте, сделаем усилие, чтобы всё, что в нас есть живого, истинного, подлинного, святого, вечного, пробилось, как новая лист­ва пробивается весной; и потому что нет уже места обветшалому, мерт­вому, иссохшему — чтобы всё, что есть грех, что смертно, всё, что не войдет в тайну любви и ликования, вымерло бы в нас, и чтобы мы стали теперь уже живыми вечной жизнью, — пусть только зачаточно, но вечной жизнью.

Беседа вторая: о тьме и свете в себе, о вере в себя

В течение перерыва мне был поставлен вопрос, на который я хочу попробовать сколько-то ответить.

В первой беседе я говорил, что нам надо вырваться из тьмы или из сумерек для того, чтобы устремиться к свету и войти в свет, из смерти войти в воскресение, из первого Адама вырваться и стать живым членом, живой частью Нового Адама, Христа. Как это сделать?

Вы, наверное, все помните слова Спасителя, что свет и во тьме светит, и тьма, которая неспособна его принять, всё же бессильна его заглушить, задушить. Если вы вспомните, что я говорил об иконе — поврежденной, оскверненной, изуродованной, и о том, как к этому можно отнестись, то я думаю, что путь не так сложен. В каждом из нас запечатлен образ Божий. Вы, верно, помните евангельский отры­вок, где Христос говорит Петру: «Отдавайте кесарю то, что принадле­жит ему, а Богу — то, что принадлежит Богу» (Мф. 22, 21). Это было сказано в момент, когда Спасителю показали монетку с отпечатлен­ным образом римского императора, спрашивая, надо ли отдавать дань кесарю. И Его ответ такой ясный: То, что запечатлено образом ке­саря, отдавай ему; но есть нечто, на чем лежит печать Самого Живо­го Бога, и это принадлежит Ему безраздельно, принадлежит Ему и только Ему. И вот мы являемся тем, на чем лежит эта печать образа Божия, и Ему Одному мы принадлежим.

С другой стороны, вы, может быть, помните, я когда-то говорил, как Ефрем Сирии призывает нас вести нашу духовную жизнь. Он пишет, что, сотворяя человека, Бог вкладывает в его глубины всё Царство Божие, и вся задача жизни заключается в том, чтобы рыть вглубь и дойти до той глубины, где это Царство Божие находится. В нас оно схоронено, и надо его из этих глубин вызволить.

Первый шаг в этом направлении — это вера, но вера не слепая, не легковерие, не легкое доверие к тому, что другие нам говорят, а уверенность в некоторых невидимых нами вещах. Вы, опять-таки, наверное, помните слова Христа: «Верьте в свет, и вы будете детьми света» (Ин. 12, 36). Первое, что надо сделать, это поверить Богу на слово. И поверить тоже тем людям, которые нас знают любовью, — по­верить, что в каждом из нас есть свет; и сколько бы ни было тьмы вокруг — этот свет никакие силы ни земли, ни ада не могут пога­сить, и мы можем быть уверены, что этот свет, который зажег Господь, горит и будет гореть, и ничто нас не может, по слову апосто­ла Павла, вырвать из любви Господней.

Сказать это — нетрудно; жить этим гораздо труднее. Я очень, очень мало встречаю людей, которые способны верить в себя по-хоро­шему и любить себя по-хорошему. По-хорошему — это значит любить себя и верить в себя не самоуверенно, не себялюбиво, как мы это делаем постоянно; а любить в себе то, что осталось от Божествен­ного образа и возрастает постепенно, и верить в тот свет, который заложен в нас Богом.

Я помню священника, — простого, незатейливого русского дере­венского священника; он однажды долго слушал русского интеллигента, образованного, культурного человека. Интеллигент ему говорил о том, что его образование не дает ему верить в Бога, что он изучал и историю, и философию, и богословие, и места для Бога не нашел. Этот священник на него посмотрел и сказал: «А разве так важно, что ты не можешь верить в Бога? Важно то, что Бог в тебя верит…»

Вот это мы должны помнить всегда; мы не всегда можем себе, в себя верить, но есть Некто, Кто несомненно верит в нас. Бог не безумен, Бог не сотворил бы нас на погибель; и Бог не сотворил бы нас, зная, что мы только и сумеем сделать, что изуродовать Его творение. Он нас сотворил по любви; Его любовь нас родила в жизнь. И Он это сделал, веря, то есть в совершенно непоколебимой уверен­ности, что Его творческое действие по отношению к нам будет нам во спасение и мы будем когда-то, когда придет время, сиять вечным светом вечной Божественной жизни.

Мы не всегда доверяем тому, что Бог в нас верит; и поэтому мы не всегда способны верить в себя; опять-таки, не той поверхност­ной самоуверенностью, которая нам присуща, а глубинной увереннос­тью, что мы для Бога — святыня, и что мы для Бога — предмет люб­ви. Но мы можем тогда обратиться мыслью к тем, кто нас любит, и к тем, кто в нас верит. Я не думаю, чтобы среди нас были такие, в кого хоть кто-то, хоть один человек не верил бы, который был бы отвергнут всеми до конца как существо без содержания, без смысла и, поэтому, не только без будущего, но даже без настоящего. Мы окружены людьми, верящими в нас, верящими в свет, который в нас есть, верящими в нас как в друзей, как в братьев и сестер, как в сыновей и детей, как в родителей, верящими в нас во всей сложности и во всем богатстве человеческих отношений. Неужели мы можем обернуться ко всем, кто в нас верит, и им сказать: вы все, включая и Бога, во мне ошибаетесь; вы все безумны. Я один, я одна знаю себе цену, и эта цена — ничтожество… Мы поступаем, будто мы так думаем, мы смотрим на себя, будто это так и есть; а на са­мом деле это неправда.

Вот нечто, с чего тоже можно начать: верить, что свет во тьме светит и что никакая тьма его не может заглушить, если даже и не может его пронизать и рассеять до конца. И поэтому мы можем верить в свет, который в нас есть, в Царство Божие, заложенное, по слову Ефрема Сирина, в тех наших глубинах, каких часто мы не умеем до­стигнуть и которые, однако, там лежат в ожидании того, чтобы рас­крыться.

А раскрыться оно может и должно. Вы, наверное, помните прит­чу Христову о том, что Царство Божие — как зерно, которое человек насаждает в землю и уходит по своим делам, занят своими заботами; он забывает об этом зерне, он о нем не заботится, потому что он ничего для этого зерна сделать не может. А зерно прорастает: и в свое время даст росток, и этот росток даст, может быть, дерево и плод.

Недостаточно, однако, просто считать, что в нас заложено нечто. Вы, верно, помните, как в начале книги Бытия говорится, что Адаму было поручено возделывать рай. Рай этот разрушен человеческим падением; но мы всё же остаемся как бы садовниками. Как я в первой беседе говорил по этой линии мысли, наша задача — вырвать сорную траву, чтобы дать простор всему, что должно вырасти в этом райском саду.

Но это мы можем сделать только с вдохновением; а вдохновение у нас может родиться только от той веры, о которой я говорил, и от уверенности (это тоже из области веры, опытной веры) о том, что мы достоверно знаем, что мы любимы. Любимы Богом, любимы людьми, и любимы не только за то поверхностное, что они ощущают в нас, видят в нас, чем они могут пользоваться, но и за что-то очень глубокое, что в человеке ощущаешь. Дружба, любовь рождаются, растут и живут не теми поверхностными признаками, которые всем доступны: красотой, умом, чуткостью, — а теми глубинами, из которых они сияют. Почему мы с человеком дружим? Почему мы человека любим? Потому что мы что-то переживаем: встречу с теми глубинами его, которые сияют вечным светом.

По отношению к другим мы это часто помним, мы это переживаем, это реально; мы должны научиться не забывать этого и в отношении себя самих: мы любимы Богом; мы любимы людьми. И мы не только име­ем право, — мы должны научиться любить в себе ту Божественную кра­соту, ту Божественную гармонию, которые в нас вложены. И только если мы умеем с уважением, с любовью, с благоговением отнестись к себе самим, можем мы начать вдохновением, дерзновенно и решительно бороться со всем тем, что может нам помешать быть этим челове­ком, этим образам, этим сиянием Божиим.

Тут у каждого будут свои задачи; у каждых своих свойств, положительные и отрицательные, у каждого свои соблазны. Но в осно­ве путь один: верь, что ты — чадо света, и ты будешь в свете Божием. Верь, что Бог в тебя верит и что верят в тебя другие люди; верь, что ты любим, и полюби себя достойно этой любви; вырасти в меру именно этой любви…

Конечно, помогает нам чтение Евангелия; не поиски в нем об­личений, не поиски даже того, что нас поучает, — заповеди; а поиски того, что нас сродняет со Христом, делает нас родными Ему и Его делает родным для нас. Помните, как после Воскресения Спа­ситель сказал мироносицам: «Идите к братьям Моим» (Мф. 28, 10).0н нас называет братьями и сестрами Своими. Тогда Он сказал «братьям», потому что Он посылал их к апостолам. Но это слово объемлет всех, кто Ему родной, и все мы — родные Ему, потому что мы рождены из одной купели, рождены, еще раньше этого, из единого творческого действия Божия.

И вот если вглядеться в образ Христа не для того, чтобы уло­вить Его свет в отличие от нашего или, в отличие от Него, уловить тьму, которая в нас есть, а для того, чтобы почувствовать, в чем Он нам родной, чем мы на Него похожи, что общего между Ним и нами, тогда мы могли бы увидеть, может быть, бледное, может быть, очень схематическое начертание того, что в нас является Божиим образом, или, если предпочитаете, того, что в нас есть уже теперь подлинно­го, вечного, истинного. Тогда остается только быть хорошим земледельцем, хорошим садоводом, садовником и взращивать то, что является в нас райским цветом. А для того, чтобы это стало возможным, вырывать то, что убивает в нас жизнь, что ее заглушает, что ею питается, но губит ее.

И на этом пути каждый из нас должен искать своих задач и их осуществлять. Но тогда борьба с грехом, с недостатками, с не­совершенствами не делается исключительно темным занятием, когда мы заняты только неправдой в себе, а делается творческой радостью, когда, увидев, как растет в нас что-то светлое, Божие и как на него надвигается опасность, мы эту опасность отстраняем. В этом заключается творческая, живая, радостная борьба за цельность души, за настоящую цельность, за исцеление, за то, чтобы стать до конца здоровыми, такими здоровыми, чтобы чутьем, всем устремлением души, всем дерзновением, всей страстью своей и вместе с тем всей реши­мостью своей искать этого совершенства, этой полной гармонии со Христом.

Опасность нас может настичь на этом пути, если мы будем взи­рать на себя, вглядываться, следить за собой, ставя перед собой вопрос: становлюсь ли я лучше, совершеннее, достойнее Бога. Этого вопроса себе ставить не надо; потому что по мере того, как у нас светлеет ум, очищается сердце, воля выпрямляется, самое тело наше делается более духовным, по мере того, как мы видим Божию святость всё более блистательно, по мере того, как Его сияние делается ярче перед нами, — мы непременно увидим себя в меньшем свете и пережи­вем свои неудачи больше, чем, когда мы были слепы, нечутки, бесчув­ственны. Поэтому надо просто идти; идти от света к свету, зная, что путь именно к свету, не боясь, не ставя никаких вопросов: луч­ше я или не лучше? От несовершенства к меньшему несовершенству, от полутьмы к меньшей полутьме, зная, что, в конечном итоге, растет свет, но что раз нас обдал Божественный свет, всякий другой свет кажется нам тусклым и безрадостным. Мы не напрасно в вечерне поём «Свете тихий святыя Славы Божественного Отца». И слово, которое мы переводим по-славянски как «тихий», на греческом языке значит «радостный», радостотворный свет.

Вот начнем с этого, в контексте этого Поста, в контексте наше­го вырастания в свободу, в контексте этой духовной весны, когда все живые силы должны вострепетать в нас, возродиться, возликовать. И оставим Богу суд над нами, если мы увидим в себе что-то недостой­ное и нас самих, и любви тех, которые нас любят, и их веры в нас, или недостойное Бога, Его любви и Его веры. Будем выкорчевывать, очищать, вырывать — но с радостью, с той радостью, о которой го­ворил Серафим Саровский, с радостью, которая позволяет и дает возможность совершить любой подвиг. Мученики шли на мученичество с радостью, несмотря на острое страдание. Подвижники жили радостью, даже те, которые писали самые суровые, строгие слова о грехе, о себе самих, — они жили во свете. И мы живем во свете. Нам ведь дано так много! Нам дано знать Бога, знать, что Он есть; нам дано хоть зачаточно знать кое-что или даже многое о Нем во Хрис­те, через Христа, через Его святых, через их писания; нам дано участвовать в божественных службах, где мы вливаемся в молитвы святых, приобщаясь к ним, как человек, который слушает музыку, перерастает себя, вливаясь в музыкальный опыт, в песнь торжествую­щей любви, радости и красоты, пережитой композитором, как человек, глядящий на закат солнца или на картину великого мастера, вливает­ся в его опыт — и перерастает себя.

И, наконец, нам дано нечто даже большее: участие в таинствах, когда Бог как бы вливается в нас, пронизывает нас, пронизывает, как огонь пронизывает железо, проникает в нас, как влага проника­ет иссохшую землю, проникает в нас, как любовь, которая животворит наши сердца. Нам дано приобщиться Телу и Крови Христовым, стать единосущными с Ним, как бы Его живым, телесным присутствием на земле. Мы это так мало замечаем, потому что мы так невнимательны к тому, что с нами происходит через те чудеса, которые мы называ­ем таинствами, через Божественные действия, которыми Он, перели­ваясь через край, достигает нас.

Многое было бы нам возможно, если бы мы были очень вниматель­ны к тому, что в нас происходит; не к обидам своим, не к страхам, не к себялюбию, а к тому, что Бог делает в нас — через людей, не­посредственно Своим действием, или через таинства. В вечерних мо­литвах мы молимся о том, чтобы Господь нас избавил от неведения, и от забвения, и от малодушия, и от окамененного не чувствия — вот четыре врага, против которых надо бороться всем нам, если мы только хотим быть чуткими к тому, что Бог совершает в нас, и что Он совершил, если хотим, чтобы в нас загорелась благоговейная благодарность, ласко­вая, трепетная к Нему любовь. Если только сделать так, то всё ос­тальное будет Его дело; а Он нас не оставит. Наше дело — раскрыться, наше дело — открыть Ему двери и сказать: «Войди, Господи!» Как в молитве перед Причащением мы говорим, что всё, что я могу сделать — это раскрыть дверь, и Ты войди в хижину, которая Тебя недостойна… Но, когда Он входит куда-нибудь, Его присутствие делает место Его вселения раем, более широким, более глубоким, чем небеса, местом Божия вселения.

Общая исповедь

Начальные молитвы;

Помилуй, мя Боже, помилуй мя!

Ныне приступих я, грешный и обремененный, к Тебе, Владыке и Богу моему. Не смею и глаз возвести на небо; но только молюся: даждь ми, Господи, ум, да плачуся дел моих горько.

Помилуй, мя, Боже, помилуй мя!

О, горе мне, грешному! Больше всех человек окаянен есмь! Покаяния нет во мне; даждь ми, Господи, слезы, да плачуся дел моих горько.

Помилуй, мя, Боже, помилуй мя!

Безумие, окаянне человече! В лености время губиши. Помысли житие твое и обратися к Господу Богу, и плачися о делех твоих горько!

Пресвятая Богородице, спаси нас!

Мати Божия, Пречистая! Воззри на мя, грешного, и от сети диаволи избави мя, и на путь покаяния настави мя!

Пресвятая Богородице, спаси нас!

Господи! Покаянием приступили мы к Тебе в этот час; и, однако, в нас всё-таки действует не чувствие. Обращаемся мы к Тебе, Господи, лицом, и тоской души, и голодом душевным: призри на нас и прими нас ради тоски нашей земной, ради голода нашего душевного! Прими нас, как блудного сына отец принял, и помоги нам! Дай нам, Госпо­ди, ощутить любовь Твою; и дай нам, Господи, полюбить друг друга, чтобы войти в Царство Твое, Царство взаимной любви. Господи, Ты нас призвал быть детьми света, — дай нам верить во свет! Дай нам верить в свет, который в нас есть; не дай нам быть ослепленными или отвлеченными тьмой! И даждь нам, Господи, верить в свет и ви­деть свет в окружающих нас людях!.. Господи, каюсь: сколько раз я бываю ослеплен всем внешним и не прозираю тех глубин, которые Ты видишь и которые дороги Тебе!.. Господи, даждь нам быть детьми света хоть по вере нашей в свет! Господи, пречистым Твоим словом Ты нам возвестил, что, будь наши сердца чисты, мы узрим Тебя, Бога. И мы слепы; потому что мутны наши сердца и не прозреваем мы через них, через их отуманенность Тебя, Господи! Ни в Святых Тай­нах, которые мы принимаем без слез, без трепета, без ужаса, и без плода. Не прозираем мы Тебя, Господи, воцарившегося в жизни и в душах других людей, и не служим мы Тебе в них, забывая Твои соб­ственные слова, что то, чего мы не сделали одному из сих — мы Тебе не сделали… Боже, научи нас верить друг во друга и верить в Те­бя; и верить в любовь и Божию, и человеческую, как бы несовер­шенна ни была последняя… И научи нас, Господи, из малой любви, которая живет в наших сердцах, научиться благоговейной чистоте по отношению друг ко другу, и благоговейному поклонению Тебе, Богу нашему и Спасителю.

Господи, мы согрешаем слепотой, и не только по неведению, но потому что мы отвращаем взор свой от того, что есть Твое, вперяя его только в землю. Мы согрешаем тщеславием, ища славы от людей, их одобрения, живя страшливо перед ними, без дерзновения, и, по слову Иоанна Лествичника, мы полны дерзости пе­ред Тобой и полны страха перед людьми. Господи! Мы каемся в грехах наших, и вместе с этим мы так дерзко хвалимся собой!.. Господи — как можем мы видеть свое ничтожество и вместе с тем проявлять та­кую гордость, такое самомнение, так возвышать себя над другими, когда мы их судим, расцениваем и осуждаем. И перед Тобой, Господи, мы бесстрашны. Мытарь не смел войти в храм, потому что видел в нем святое место, куда по праву он не мог вступить; а мы забы­ваем Твое присутствие — и Духом Твоим, и Тайнами Твоими, пребывающими на святом престоле, забываем присутствие Твоей Матери Свя­той, и святых, и ангелов; невидимое мы не видим, Господи, ослепленные видимым… Господи, услыши нас, когда мы взываем к Тебе, как слепой Вартимей: Господи, чтобы мне прозреть!..

Боже, всё мы от Тебя получили: и бытие, и жизнь, и познание Тебя, и всё, что мы собой представляем, и всё, что нас окружает, — всё, Господи, дар Твоей и человеческой любви; а благодарности в нас нет. Мы плачемся о себе, жалуемся на свою судьбу, осуждаем Тебя, что Ты не заботишься о нас, — Господи, прости нас!.. Господи, дай нам услышать слово святого Серафима, и от радости и благодар­ности устремиться в глубины свои к свету Твоему, решительно, по­слушливо и смиренно! И обнови нас; Боже, сделай наше покаяние воз­вращением в дом родной, радостью обновления!.. Услыши нас, Господи, взгляни на каждого из нас, и испытай глубины наши. У каждого из нас свои грехи: и ума, и сердца, и воли, и плоти; виждь, Госпо­ди, и приди, как врач, и исцели, и как Спаситель, и обнови нас!.. Прими наше покаяние, Господи! Дай нам обратиться к Тебе и идти к Тебе, Господи, и идти с Тобой, глубоко прислушиваясь к Тебе! Спа­си нас, Господи, по милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие наше!

Господи! Сподоби нас приступить к Святым Тайнам с открытым сердцем и очисти нас Твоей силой и Твоей милостью!

Владыко, Гос­поди, Иисусе Христе, Боже наш, едине имеяй власть человеком оставляти грехи, яко благ и человеколюбец, презри моя вся в ведении и не в ведении прегрешения, и сподоби мя неосужденно причаститися Божественных, преславных, пречистых, животворящих Твоих Тайн, не в тяжесть, не в муку, не в приложение грехов, но во очищение и освящение, в обручение будущей жизни и Царствия, в стену и помощь, в возражение сопротивных, во истребление многих моих согрешений! Ты бо еси Бог милости и щедрот и человеколюбия, и Тебе славу вос­сылаем со Отцом и Святым Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков.

Всесвятая Владычице Богородице, во время жизни моей не остави мене, но Сама заступи и помилуй мя!

Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим!

Достойно есть, яко воистину, блажити Тя, Богородицу, Присно Блаженную, Пренепорочную, и Матерь Бога нашего. Честнейшую херу­вим и славнейшую без сравнения серафим, без истления Бога Слова родшую, сущую Богородицу Тя величаем!

Преславная Приснодево, Мати Христа Бога, принеси нашу молитву Сыну Твоему и Богу нашему, да спасет Тобою души наша. Аминь.

Разрешительная молитва.

Опубликовано: Человек перед Богом. – М.: Медленные книги, 2019

[1] Беседы проводились в субботу после заупокойной литургии