Если сущность молитвы заключается в общении человека с Богом, в таком же общении, какое бывает между человеком и человеком, то, конечно, должно быть между Богом и человеком настоящее глубокое понимание и сродство. Христос в Евангелии говорит: Не всякий говорящий Мне «Господи, Господи» войдет в Царство Небесное, а тот, кто творит волю Отца Моего…
Это значит, что недостаточно молиться, а надо, кроме молитвы, кроме слов молитвенных, еще жить такой жизнью, которая была бы выражением этой молитвы, которая эту молитву оправдывала бы. Кто-то из древних писателей говорит: Не заключай молитву в одни слова; сделай всю твою жизнь служением Богу и людям.. И тогда, если мы будем молиться на фоне такой жизни, наша молитва будет звучать правдой; иначе она будет сплошной ложью, иначе она будет выражением несуществующих в нас чувств и мыслей, которые мы у кого-то взяли, потому что нам кажется, что так с Богом надо говорить. А Богу нужна правда: правда нашего ума, правда нашего сердца, и непременно правда нашей жизни.
Что толку, на самом деле, если общение не до конца правдиво? А правдивость начинается в тот момент, когда мы, становясь перед Богом, ставим себе вопрос: Кто я перед лицом Того, с Кем я сейчас вступаю в беседу? На самом ли деле я хочу с Ним встретиться лицом к лицу, влечет ли меня к Нему мое сердце? Открыт ли мой ум? Что общего между мной и Тем, к Которому я обращаюсь?.. И если мы обнаруживаем, что общего между нами ничего нет или так мало, то и молитва непременно будет или неправдивая, или слабая, бессильная, не выражающая собой человека. Я долго настаиваю на этом, потому что это очень важная черта молитвы: мы должны быть правдивы до конца.
Встает тогда вопрос о том, какими словами молиться? Почему, например, в церкви молятся все чужими словами, т.е. словами святых, словами, которые сложились за столетия, из поколения в поколение? Можно ли такими словами молиться правдиво? Да, можно! Только для того, чтобы это было правдивой молитвой, надо разделить с этими людьми, которые молились столетия до нас, но всей душой, всем умом, всей их крепостью, всем криком их души, надо с ними разделить тот опыт Бога и опыт человеческой жизни, из которых эти молитвы родились. Святые молитв не выдумывали; молитвы у них вырывались по нужде: или радость, или горе, или покаяние, или тоска оставленности, или, просто, потому что и они настоящие, подлинные люди — опасность, перед которой они находились, вызывала эти молитвы, вырывала их из души. И если мы хотим этими словами молиться, мы должны приобщиться к их чувствам и опыту.
Как же это сделать? Можем ли мы перенестись столетия назад? Нет, не можем; но есть где-то в нас один основной человеческий опыт, который нас с ними соединяет: мы люди, как они были, мы ищем Бога, Того же Самого, Которого они искали, Которого они нашли; борьба, которая в нас происходит — та же самая, что и борьба, которая раздирала их души.
И вот мы можем от них научиться молитве, так же как в совершенно другой области мы расширяем свое познание, углубляем его, приобщаемся к опыту, который иначе был бы для нас недостижим, когда вслушиваемся в музыкальные произведения великих мастеров, когда вглядываемся в картины великих мастеров. Они жили той же жизнью, что и мы; только они воспринимали ее с утонченностью и глубиной, которые нам не всегда доступны; а через их произведения мы приобщаемся к пониманию, которого у нас иначе не было бы.
Вот почему нам надо соединить жизнь и молитву, слить их в одно, чтобы жизнь нам давала пищу для молитвы и, с другой стороны, чтобы эта наша жизнь была выражением правдивости нашей молитвы. О том, как мы можем приступить к молитвам святых и как мы можем, с другой стороны, молиться собственными словами в духе и истине, я скажу в последующих беседах.
Опубликовано:
Беседы о молитве. СПб., 1995;
Может ли еще молиться современный человек? Клин: Христианская жизнь, 1999;
Школа молитвы. Клин: Христианская жизнь, 2011.