БОЛЕЗНЬ И ЗДОРОВЬЕ; ВОЙНА И МИР
Когда я был молодым студентом-медиком, мне говорили, что здоровье — это очень хрупкое состояние, которое всегда сменяется болезнью. А болезнь, если она не заканчивается смертью, наполняет человека надеждой, поскольку ведет к выздоровлению. То есть здоровье — это не то, чем можно гарантированно обладать; за него приходится все время бороться, его приходится завоевывать, а потом поддерживать. Мне кажется, в определенной мере то же самое можно сказать и о мире. Состояние мира не является стабильным. Его необходимо оберегать и укреплять. И эта битва за мир начинается не в период политической напряженности в отношениях между странами или назревающей войны. Прежде всего, она начинается внутри нас. Я хотел бы сказать несколько слов об этом аспекте мира, потому что иначе, как мне кажется, невозможно понять христианское отношение к миру, к войне и к той борьбе, которая сопровождает духовную жизнь.
Мы страдаем от внутренних противоречий и отсутствия гармонии из-за того, что не опираемся на Бога в полной или достаточной мере. Образно выражаясь, Бог является музыкальным ключом, благодаря которому партитура становится читаемой и обретает стройность. В отсутствие ключа невозможно прочесть ноты и понять, что они означают. То же относится к отношениям между людьми. Может быть, вы помните отрывок из книги пророка: «говоря: “мир, мир!”, а мира нет»[1]. Нельзя построить мир на выгоде, которую можно из него извлечь, или на страхе, который может вызвать его отсутствие. Мир начинается прежде всего с опоры на Бога.
Наверняка вы помните и слова ангельского приветствия, которые звучат в рождественскую ночь: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!»[2] Таков порядок вещей. Без него мир не будет прочным, поскольку иначе он будет строиться лишь на страхе, на трусости или на возможности получить от него выгоду — но как только начинаются мысли о выгоде, происходит столкновение желаний, надежд, потребностей. Таким образом, с точки зрения православия первое, о чем необходимо задуматься в отношении мира, — есть ли у меня самого мир в уме и в сердце, каково вообще мое отношение к Богу: признаю ли я Его Господом, позволяю ли Ему воцариться в своих мыслях, в своем сердце? Принимаю ли я Его волю как свою? Я не имею в виду, что моя воля должна полностью совпадать с волей Божией или соответствовать ей, потому что моя воля для этого недостаточно зрела и тверда, но действительно ли я полон решимости исполнить Его волю, а не свою? Впускаю ли я Бога в свои отношения с другими людьми? Правит ли Он моей жизнью, стоит ли между мною и любым другим человеком, который находится в моем присутствии или в чьем присутствии нахожусь я сам?
Помните отрывок из Книги Иова, где он в отчаянии восклицает: «Нет между нами посредника, который положил бы руку свою на обоих нас»[3]? Этот жест напоминает о распятии и об образе Христа. За несколько столетий до Воплощения Иов предчувствовал приход Того, Кто будет равен и Богу, и человеку, Кто будет способен встать в эпицентре конфликта и свести друг с другом две враждующие стороны, Кто сможет возложить руки на плечи обоих, не сокрушив одного и без кощунства по отношению к Другому. С этого начинается мир в христианском понимании: со связи с Начальником, Князем мира[4], примиряющим нас с Отцом, соединяющим небо и землю и — что очень важно для мира — готовым принять конфликт между двумя противоположными сторонами, между Богом и человеком, как Свой внутренний конфликт, будучи Богом и став человеком, разрешить этот конфликт внутри Себя, чтобы потом нести эту гармонию дальше.
Таким образом, мы должны обратиться ко Христу, возвести Его на престол и стать Его учениками. Вы, наверное, скажете, что это не то, чем нам следует заниматься, что это уже сделано, ведь мы уже являемся Его учениками. И да, и нет. Наше намерение действительно таково, но воплощено ли оно в жизнь? Когда Моисей сошел с горы Синай, люди не могли смотреть ему в лицо, потому что оно сияло нестерпимым светом после пребывания рядом с Божией славой[5]. Может ли кто-нибудь из нас утверждать или надеяться, что встреченные им на жизненном пути люди видят на его лице это сияние, замечают в его глазах свет, исходящий от Бога? Даем ли мы каждому встречному повод задуматься — не через слова проповеди, но через откровение силы Божией, Его святости, Его сияния — еще до того, как заговорим или начнем действовать, прямо с момента встречи? Чуть раньше я цитировал фразу из выступления К. С. Льюиса в радиопередаче времен войны. Он говорит, что разница между христианином и человеком неверующим должна быть не меньше, чем между живым человеком и статуей, и что главный посыл христианской веры должен быть таким: «Смотрите, статуи ожили!»[6] Глядя на нас, люди должны осознавать, что мы живы — не только в биологическом смысле, не только как более или менее выдающиеся представители рода человеческого, но как люди, чье отечество на небесах, граждане нового Иерусалима, которые, как говорится в одном из переводов посланий, составляют «форпост Царства Небесного», армию[7]. Однако эта армия завоевывает землю не так, как другие земные армии, — она не отбирает жизнь, а отдает свою собственную, призывая всякое творение Божие в вечность, а не порабощая его и не принуждая его к гармонии, которая слишком мала для масштаба человеческого духа. Все начинается с этого — с Царства, которое находится внутри нас и распространяется вовне, так, как говорится в Евангелии: «И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного»[8].
Может быть, вам покажется, что я чересчур отклонился от темы, но на самом деле это не так, ведь если в нас нет гармонии, мы не можем стать ее источником. Нет смысла распространять мир, если он отсутствует внутри нас. А внутренний мир начинается с простой и конкретной вещи — примирения с Богом, примирения со своей совестью, когда устраняются колебания воли, разделение между умом и сердцем, — но это успокоение и гармония осуществляются не в рамках возможного, но и за его пределами, на уровне Бога, а не на уровне того, чего мы можем достичь самостоятельно за счет опыта, рассудительности, смекалки, компромиссов и так далее.
Задумаемся теперь о причинах нашей отделенности от Бога и от ближнего. Если присмотреться, можно понять, что они кроются в жадности, страхе и ненависти, именно в таком порядке. Жадность рождается из ложного ощущения самодостаточности и стремления обрести, присвоить себе все, что может удовлетворить наши хотения, возвыситься, обеспечить себе комфорт и безопасность. Это желание обладать не только материальными и интеллектуальными, но и духовными благами, присвоить Бога как предмет, овладеть истиной так, будто ее можно иметь единолично. Жадность всегда вызывает ощущение, будто мы рискуем упустить то, что хотим обрести, будто у нас может быть отнято то, что мы имеем, и в результате возникает страх — но не страх Божий, а страх перед ближним, потому что он становится источником опасности. И в тот момент, когда мы начинаем бояться своего ближнего, мы становимся подозрительными, отдаляемся от него, проявляем агрессию. А потом разражается война — не обязательно между народами, но, например, между мужем и женой, между детьми и родителями, между разными группами в рабочем коллективе. Она может вспыхнуть на любом уровне и распространиться куда угодно. И если не обрести мир в более глубоком и насущном смысле, не получится нести мир вовне; нельзя творить мир вокруг себя, если нет мира внутри, потому что нельзя поделиться миром, которым не обладаешь сам.
Это и приводит ко всяким столкновениям, которые случаются у нас в семье и вне ее, к борьбе, которая постоянно идет между людьми. А решение этой проблемы можно найти в словах Христа: «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною»[9]. «Отвергнись» — слово непростое. В греческом тексте оно означает «отвернись». Мы все время сосредоточены на себе. Мы стоим между собой и окружающим нас миром. Наши желания, наши надежды, наши страхи отделяют нас от мира, словно ширма. А Христос говорит: «Оглянись, посмотри, не встает ли твоя личность между тобой и другим человеком, между тобой и Богом, между тобой и тем, что больше тебя, между тобой и красотой мира, — и скажи: “Отойди, ты заслоняешь мне путь, ты надоедаешь мне”».
Вы знаете, что происходит, когда мы оказываемся предоставлены сами себе. Допустим, если во время говения[10] нам приходится провести один-два дня в молчании, наедине с самими собой, какая отчаянная скука нас одолевает! Это могло бы послужить нам хорошим уроком, показать, почему другим людям бывает с нами так скучно. Мы сами себе мешаем, и первое, что следует сказать себе: «Этот человек меня не интересует. Есть столько всего куда более интересного: красота, истина, любовь!» Так что наша борьба за мир начинается изнутри, с освобождения от себя самого и со взгляда наружу. И, глядя на окружающий мир, мы понимаем, что жадность, страх и ненависть мешают созидать семью, общество, народ или содружество народов. Они действуют разрушительно — более того, если бы даже нам удалось построить совершенно гармоничное сообщество, опирающееся на продуманную систему компромиссов, чтобы никто не страдал и все были в достаточной степени удовлетворены, его все равно нельзя было бы назвать мирным или достойным человека, потому что град человеческий, который мы призваны созидать, этот новый Иерусалим, должен быть таким глубоким, просторным и святым, чтобы его первым гражданином мог стать Иисус Христос, Сын Человеческий и Сын Божий. И никак не меньше.
Итак, если у нас есть представление об идеальном граде, который надо строить, о мире, исходящем от Бога, о соответствующем Ему масштабе, мы должны понимать, что этого идеала невозможно достичь исключительно за счет поступательного движения от худшего к лучшему, а затем к еще лучшему. Необходимо нечто иное, резкий скачок. Но в то же время это приведет к столкновению с другими людьми: я говорил о жадности, страхе и ненависти применительно к самому себе, но те же чувства обуревают и моего ближнего. Даже если мне удастся разрешить эти проблемы в себе, они могут остаться у окружающих. Господь говорит в Евангелии: «Не мир пришел Я принести, но меч»[11]. Не тот меч, о котором Он сказал: «Все, взявшие меч, мечом погибнут»[12], — но тот, который описывал св. апостол Павел: меч истины, меч слова Божия[13], отсекающий свет от тьмы, проникающий так глубоко, что отделяет кости от суставов, своего рода лазерный луч, который безжалостно и дивно рассекает и разделяет то, что должно быть рассечено и разделено. И в этом наша роль как христиан — учиться различать, обретать способность отделять хорошее от плохого, истинное от ложного, Божье от дьявольского, разрушительное от созидательного.
Очень часто люди говорят, что мы призваны не судить, и поэтому воздерживаются от оценки. Но мы не призваны путаться, не имея возможности понять, что хорошо, а что плохо. Мы призваны очень точно все оценивать в Божием свете, который светит ярче и резче, чем свет любого человеческого разума. При этом мы призваны отделять грешника от совершенного им греха, а не смешивать их, представляя, будто в наших противниках нет ничего, кроме зла.
В одной из своих пьес французский писатель Жан-Поль Сартр пишет что-то вроде: «Иуда не потому предатель, что предал Христа, — он предал Христа, потому что был предателем по сущности». Это не так; нельзя сказать, что даже Иуда был предателем до мозга костей, и уж тем более нельзя сказать ни о ком — ни о ком без исключения, — что в этом человеке не осталось ничего доброго, и нельзя сводить человека к совокупности его деяний, которые мы осуждаем. Один из героев Достоевского говорит: «Не скажу, чтобы [они] были скверные; все эти молодые люди были хорошие, да вели-то себя скверно»[14]. И это правда, потому что именно так мы оцениваем самих себя. Совершив какой-нибудь неприглядный или порицаемый поступок, мы не начинаем считать себя пропащими людьми и воплощениями зла, но понимаем, что повели себя неправильно. И мы способны отличить добро от зла, потому что зло и добро существуют в нас или вокруг нас.
А затем начинаются серьезные столкновения и проблемы, вызванные жадностью, страхами и страданиями других людей и нашим собственным вопросом «Что с этим делать?» Боюсь, русские люди не особенно чувствительны по поводу таких вещей, как жизнь и смерть, война и мир, и среди русских, как мне кажется, нет подлинно миротворческого настроя, поскольку история России полна трагических событий, боли, смерти и крови — в стране не было периода, когда жизнь была бы достаточно простой и мирной хотя бы на поверхности, чтобы можно было принять текущее положение вещей и верить в лучшее.
Если верно то, что я уже сказал о нашем внутреннем состоянии, исходя из этого можно понять слова св. Василия Великого в одном из его посланий. Его спросили, какой, по его мнению, должна быть роль или позиция христианина в случае войны, и он дал очень интересный ответ. Боюсь, его рекомендация так и не нашла практического применения, но для меня она остается руководством к размышлению. По его словам, если бы христиане в данной стране были подлинно верующими, способными на совершенную жертвенную любовь, то ни ненависти, ни конфликта попросту бы не существовало. Если конфликт все же произошел, необходимо признать, что они не смогли явить откровение о Евангелии, и в этом случае они уже не могут ссылаться на слова Христа «не убий» или проповедовать непротивление злу, поскольку это следовало делать раньше, еще до возникновения конфликта. Он заключает, что в случае войны христианин должен принять участие в конфликте, которого не смог избежать, предотвратить, но, признавая себя грешником, повинным в этой ситуации, он должен быть отлучен от Церкви на весь период войны и на три года после ее окончания. Этот совет не применялся на практике, однако эту точку зрения нельзя просто игнорировать, поскольку она предполагает нашу ответственность за общество, в котором мы живем, в ситуации вооруженного конфликта, забастовки, конкуренции за лучшие условия — проблема всегда одна: способны ли мы обрести мир внутри себя.
Я хотел бы сказать еще несколько вещей от своего имени, и я прошу вас не ассоциировать мои слова с Православной Церковью. Я не могу поддержать идею мира любой ценой, потому что есть вещи гораздо более важные, чем мир, чем человеческая жизнь. Я верю в честь и в правду. Я пять лет воевал во время Второй мировой, и у меня нет иллюзии по поводу того, что представляет собой война. Но все же я считаю, что боролся не зря, поскольку это было сопротивление злу.
Однажды я познакомился с молодым человеком — это был единственный случай в моей жизни, когда я общался с поистине убежденным пацифистом. Я проводил мероприятие для студентов Оксфордского университета, и после первого моего обращения к молодым людям он подошел ко мне и сказал: «Владыка Антоний, я не буду принимать участие в этом мероприятии, потому что вы не христианин». Я ответил: «Что ж, но у меня есть право попросить о помощи, чтобы стать христианином. Не могли бы вы сказать мне, почему вы так считаете?» Он сказал: «Вы не пацифист». Я спросил: «А вы?» Он ответил утвердительно. «Тогда не могли бы вы ответить мне на один вопрос? Представьте себе, что вы входите в эту комнату и видите бандита, который собирается изнасиловать вашу невесту. Что вы будете делать?» — «Я окликну его и постараюсь его убедить не делать этого». — «А если он не обратит на вас внимания и станет продолжать?» — «Я встану на колени и буду молиться о том, чтобы Господь этого не допустил». — «А если, несмотря на ваши воззвания и молитвы это все же произойдет, и бандит выйдет из комнаты ухмыляясь, что вы будете делать?» — «Я попрошу Бога, Который повелел свету воссиять из тьмы, чтобы Он повелел воссиять добру из совершенного зла». Я не умею выражаться так мягко, как англичане, поэтому я ответил этому молодому человеку: «Что ж, можете отказаться от участия в мероприятии, но должен вам сказать, что, если бы я был вашей невестой, я бы поискал себе другого жениха».
Мне кажется, это не просто забавная история. Если вы не готовы каждый день идти на такие крайности, то, когда ситуация осложняется и накаляется, уже поздно выбирать безусловный мир. Я знаю заповеди Христа по поводу «не убий», я знаю, что человеческую жизнь принято называть священной, но надо учитывать обстоятельства. У того же Христа и в том же Ветхом Завете есть заповеди «не укради», «не прелюбодействуй», «не делай того-то и того-то», «не желай осла ближнего своего». Как мы к ним относимся? Почему мы выделяем лишь одну заповедь и безбоязненно нарушаем остальные? Мы утверждаем, что человеческая жизнь священна, — зачастую люди удивляются, как можно участвовать в вооруженных конфликтах, ведь там приходится убивать людей. При этом те же самые люди могут выступать за аборты, которые тоже представляют собой убийство. Вы скажете, что это может быть необходимо, — пусть так, но от этого аборт не перестает быть убийством беззащитного и невинного существа, тогда как война создает риск для других людей и представляет собой не хладнокровное уничтожение, а трагедию. Помню, идя на войну, я спросил старшего товарища о его опыте участия в Первой мировой войне, и он ответил: «Когда я шел на войну, я ужасался при мысли о том, что мы все станем убийцами, но потом понял, что всем нам предстояло стать мучениками и не убивать, а отдавать свою жизнь ради спасения других людей». Конечно, люди могут относиться к этому по-разному, но отношение зависит от человека, а не от события. Можно пойти на войну и ради того, чтобы убивать. Во французской «Марсельезе» об этом говорится совершенно однозначно: «Вперед, вперед! / И нивы наши и сады / Вмиг кровь нечистая зальет!» Но в одной военной песне старой России поется по-другому: «Смело мы в бой пойдем / За Русь святую / И как один прольем / Кровь молодую». Все зависит от того, кто вы и как относитесь к происходящему, а также от вашей системы ценностей.
В нынешних дискуссиях о войне и мире, о конфликтах и способах их разрешения меня поражает, что люди часто руководствуются страхом перед последствиями конфликта, а не простым сочувствием к пострадавшим и, на мой взгляд, относятся к жизни и смерти не по-христиански. Св. апостол Павел ясно сказал, что для него смерть — приобретение[15], потому что она означает встречу со Христом. А в другом отрывке он пишет, что для него умереть значит не совлечь с себя временную жизнь, но облечься в жизнь вечную[16]. Христос говорил, что нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Определяющим является не столько действие, сколько наше отношение к нему, причем убедиться в твердости своей веры и в искренности своих намерений можно лишь оказавшись лицом к лицу с решающим испытанием — а какое испытание можно назвать последним из решающих, если не смерть? Французский писатель Рабле как-то сказал своему другу, что готов отстаивать свои убеждения «вплоть до костра, но только не включительно, а исключительно»[17]. Однако как только мы начинаем говорить о каких-либо исключениях, мы изменяем своим убеждениям. Мы придерживаемся их до тех пор, пока это не становится опасным. Считать свои убеждения твердыми можно лишь в том случае, если мы готовы идти за них до конца. И бывает такое, что противостоять злу можно только встав между жертвой и насилием.
Мне вспоминаются слова американского антрополога Маргарет Мид: «В некоторых случаях единственное, что можно сделать, — закрыть другого человека от удара своим телом». И это правда. Если мы готовы идти до конца, пожертвовать собой, пострадать, а при необходимости и умереть, — значит, мы способны выдержать испытания, в том числе решающие.
В заключение мне бы хотелось рассказать о человеке, который не умер и никого не убил, но явил пример того, как можно отдать жизнь за ближнего. Несколько лет назад я познакомился в России со священником моего возраста. Тридцать шесть лет своей жизни он провел в тюрьмах и лагерях. Он сидел напротив, сияя от радости, и говорил: «Представляете, какую милость явил мне Господь? Советские власти не пускали священников ни в тюрьмы, ни в лагеря, и Он избрал меня, молодого неопытного батюшку, и позволил мне провести сначала пять лет в тюрьме, а потом еще 31 год в лагере, чтобы я мог послужить тем людям, которые больше всего в этом нуждались». Это ничуть не легче, чем физически пролить свою кровь, потому что иногда мы проливаем ее чуть ли не случайно, если, например, обо что-то ударимся.
И последнее: один мой знакомый, очень высокий и широкоплечий человек, всегда чувствовал себя в гражданской жизни немного не в своей тарелке. Помню, как-то раз он стоял в метро, возвышаясь над маленьким мальчиком, а тот посмотрел на него и сказал: «Тебе там не скучно одному наверху?» Так вот, во время войны он написал мне письмо, где были такие строки: «Я всегда жаловался на свой рост и телосложение, а теперь я благодарю за них Бога, потому что, когда в нас стреляют, за моей спиной могут укрыться как минимум двое». Вот вам пример человека, который был на войне, и отдавал свою жизнь, и был готов сражаться — потому что в какой-то момент сражения не избежать, — но настрой у него был вот такой.
Пожалуй, на этом я закончу.
Перевод с англ. Анны Дик под ред. Елены Майданович
Опубликовано в: Вестник христианской психологии. II. Москва, 2024.
[1] Иер. 8:11.
[2] Лк. 2:14.
[3] Иов 9:33.
[4] Ис. 9:6.
[5] Исх. 34:30.
[6] Льюис К. С. Просто христианство // Льюис К. С. Любовь. Страдание. Надежда. М.: Республика, 1992. С. 360–361.
[7] Перевод Дж. Моффата.
[8] Мф. 5:14–16.
[9] Мк. 8:34.
[10] В оригинале — слово retreat, которым в западной традиции обозначается сосредоточенное духовное упражнение (иногда продолжающееся несколько дней), или персональное, или коллективное. Наиболее близким в практике Сурожской епархии является введенная митр. Антонием традиция «говений».
[11] Мф. 10:34.
[12] Мф. 26:52.
[13] Еф. 6:17.
[14] Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы // Полн. собр. соч.: в 30 т. Л.: Наука, 1970–1990. Т. 14. С. 268.
[15] Фил. 1:21.
[16] 2 Кор. 5:4.
[17] Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. М.: Фирма Арт, 1993. Кн. 3, гл. III. С. 262.