Борис ХАЗАНОВ

Я впервые встретился с Владыкой в сентябре 1981 г. Меня направил к нему мой священник из Бостона, о. Дэвид Блэк. И вот, в час дня я звонил у ярко-синей двери. Через некоторое время послышались шаги, быстрые и лёгкие. Дверь открыл человек среднего роста в серой рясе. Он обнял меня за плечо и повёл через всю церковь в свою »приёмную», что находилась тогда к северу от алтаря. Он рассказывал мне по пути о новой иконе, о церковных новостях. Когда, минуту спустя, мы пришли, у меня было ощущение, что я знаю его давным-давно, и он знает меня тоже. И я стал рассказывать ему вещи, которых никому и никогда не рассказывал, а он, сидя в своём кресле с жёсткой деревянной спинкой, слушал. Никогда до этого я не видел чтобы так слушали. Я для него был единственный человек на целом свете, и всё остальное не существовало. Я спросил его, что такое Любовь, и он сказал, что и сам бы хотел это знать. »Научитесь любить себя, ведь Бог создал вас Своею Любовью, и уж если Он любит вас, то вам грех себя не любить. И тогда научитесь и других любить.» — сказал он тогда. Через час Владыка поднялся и проводил меня до двери. Меня поразило тогда, и удивляло всегда после этого, его замечательное чувство времени – он не смотрел на часы никогда. Он просто знал – сейчас кончаются 45 минут беседы или 5 минут проповеди. »Точность – вежливость королей». И Владыка владеет этой царственной вежливостью. Настоящее время здесь не описка – Владыка никогда не будет »в прошлом» или »в будущем» – он всегда – в настоящем, здесь, рядом.

Через несколько лет у меня разразилась беда, началась депрессия, жизнь рассыпалась на куски, которые было никак не собрать. Я приехал в Лондон »на постой» – на полтора месяца с надеждой, что Владыка поможет куски эти собрать. Пришёл в церковь утром, на литургию в Субботу Лазаря. Я решил, что если Владыка меня не узнает, значит и помочь не сможет. Когда он стал читать Евангелие и дошёл до слов »Лазарь, выйди вон», у меня было физическое ощущение, что он сошёл с амвона, подошёл ко мне вплотную и сказал эти слова мне, одному. И я »вышел из мёртвых». Когда подошёл к причастию, он назвал меня по имени. Много позже, я сказал, что боялся, что он меня не узнает. Его ответ был замечателен: »Встречи не забываются»… Каждый из нас для него – Встреча, в каждом, а нас тысячи, он ищет – и находит – Свет Божий.

Владыка работал со мной упорно – два раза в неделю мы разговаривали, и он пытался вытащить меня. Люди крепко обидели меня, и он сказал: »Коли не можете их простить, не насилуйте себя. Лучше просто пожалейте их – они сделали зло, и ранили вас, но более всего, они ранили себя, пожалейте их, и тогда постепенно простите». Когда я спросил его, что такое »Прощение», он сказал: »Вы уже спрашивали, что такое любовь (разговор о Любви был за пять лет до этого. Все разговоры наши, когда прерывались, начинались как бы с запятой – годы спустя). Прощение это так же трудно. Научитесь жалеть, найдите если не оправдание, то объяснение поступков, и всегда ставьте себя на их место. Ненависть лишь жжёт вас». Мне было уезжать, но всё боялся – не »долечился». Когда сказал об этом Владыке, он рассказал мне одну из своих замечательных историй.

»Однажды Будда, который был уже знаменитым Учителем, пришёл в деревушку и уселся на базарной площади. Люди подходили к нему за советом. Подошёл и старый дровосек и спросил: ‘О, мудрый учитель, я простой дровосек. Как достигнуть мне нирваны (высшей Истины)?’ ‘Прости меня, о дровосек – сказал Будда – Я родился принцем, вырос во дворце и не знаю, что такое дровосек’. ‘Каждое утро – сказал дровосек – с рассветом я отправляюсь в лес, выбираю хорошее дерево, спиливаю, очищаю от коры, раскалываю на поленья, привожу возок с этими дровами сюда на площадь и продаю их. Люди разжигают огонь в очагах и пекут хлеб’. ‘А скажи мне, о дровосек, сколько возков дров привез ты за свою жизнь?’ ‘Тысячи и тысячи’. ‘А скажи, сколько возков пламени нужно чтобы сжечь все эти дрова?’ Дровосек остолбенел: ‘Я думал, что ты великий учитель, а ты просто невежда! Всего одну искру!’ ‘Вот, — сказал Будда – так и с Истиной – всего одна искра и нужна’. И мы должны искать этой Искры Божией – упорно, пока не откроется нам».

И этот поиск Света Божьего и есть весь путь Владыки.

Делают ли такие истории Владыку »менее» Православным (и более Буддистом)? Нет, ни в коей мере. Другие вероисповедания или конфессии ещё более утверждают Владыку в его Православии. Это – уважение и любовь к другим, к »посторонним», а не страх »заразы» от них.

Владыка часто говорил мне вещи, которые я находил странными, а подчас думал, что он просто рисуется: »Да никакой я не митрополит. Я просто приходский батюшка», или »Грехи мои, как песок морской…». Потребовалось много лет, чтобы понять, что, конечно же, Владыка был и есть Митрополит и Правящий Епископ, но для каждого из нас – не только его прихожан, но и множества людей по всему свету, которые и не видели его, а лишь читали его книги или получали письма (а писем он написал тысячи и тысячи), он добрый батюшка, который и обогреет, и направит, и путь осветит. Только когда я, в какой-то мере, понял меру своих грехов, осознал я, сколь открыт был Владыка Христу, как ясно видел он свои прегрешения, такие, которых мы у себя и не заметим. Когда он говорил: »Никакой я не богослов…», это была правда. О не знал »всё о Боге» – он знал Бога, и нам хотел это знание передать. Богословом же он действительно не был, несмотря на свою необычайную образованность и знание текстов. Его было живое общение, а не знание книжников.

Как-то я спросил Владыку: »Как можно доверять людям – часто обманывают?» »Есть два способа жить: доверять, верить, что окружён честными людьми. А другой: не доверять, т.е. полагать, что окружён проходимцами. Вот и выбирайте.» Владыка жил любовью, доверием к людям. Это давалось не бесплатно. Когда один священнослужитель (!) обманул его, он сказал: »Поверил, потому, что он исповедался у меня… Да видно на другом уровне…»

Я собираю архив работ Владыки и недавно просматривал фильм, снятый во время Пасхальной службы. Подходили к нему сотни человек, и каждому Владыка находит отдельное, тёплое слово, отдельную, особую улыбку. Берёг и лелеял он свой приход. Однажды в России, когда я сказал кому-то, что Владыка »мой священник», он ответил: »Нет, он священник на весь мир. Весь мир – его приход.» И нас он старался растить так, чтобы берегли, ценили, любили друг друга, искали друг в друге свет.

Я часто расспрашивал Владыку о церковных обрядах, правилах церковной службы. Вопросы эти были наивные и часто нелепые. Объяснялись они тем, что я был »недавний» Православный и для меня важно было установить соотношение между Верой и обрядовой стороной, т.е. верностью Христу и обрядными способам её выражения. Владыка рассказывал мне о »правилах» (предписаниях как следует молиться и вести себя во время службы) и традициях богослужения.

В молитве, как и в речи, у него не было »вводных слов». »Подумайте, какой трепет испытываешь, когда говоришь: ‘Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа’. Вы говорите во Имя Святой Троицы! Можно ли эти слова сказать ‘по дороге’, между прочим?» Такой подход к молитве – не скороговорочный, a сердцем и умом — и объясняет, я думаю, почему и его обыденная речь не содержала ничего лишнего. Когда он говорил со мной — как, наверняка, и с каждым, — то был в молитве о нас. И это было состояние молитвы, предстояние за нас.

О ежедневных молитвенных правилах: »Старайтесь не столько ‘вычитать’ все молитвы, сколько сказать хоть одну из них Господу со всей возможной верой… Если нет своих слов, произносите молитвы святых, но знайте, что молитвы эти — плод их глубокой веры и опыта. Не фальшивьте!… Иногда такое состояние, что не получается молитва. Не ‘барабаньте’ тексты, не поможет. Подумайте тогда о людях, которые вас любят, помяните их, помолитесь, чтобы они помолились о вас.»

О чтении псалмов. Я предпринял неудачную попытку чтения Книги Псалмов. Некоторые проходили как-то по поверхности, не задевали. А многие даже пугали, когда псалмопевец призывал ужасные кары на головы своих врагов. Владыка сказал: »Пробуйте разные псалмы, пока не попадёте на тот, который отзовётся в вас. Останьтесь с ним и читайте его, пока не ‘сроднитесь’ с ним. Не вы первый, у кого есть эта проблема. К Антонию Великому пришёл как-то простой крестьянин и сказал: «Учитель, как мне узнать Писание?» «Читай псалмы» – ответил Антоний – «Но я неграмотный». – «Хорошо, тогда повторяй за мной первый псалом : Блажен муж иже не иде на совет нечестивых… — «Остановись – сказал крестьянин, — я должен это обдумать и понять». Он ушёл и вернулся через 30 лет. «Что же ты пропал, ведь ты же собирался учиться?» — «Я старался понять эти слова и жить по ним’, — ответил крестьянин»… Я читать умею, но настоящей, душевной грамотности у меня совсем мало. Ей-то и учил Владыка — не »вычитывать» текст, а стараться жить по нему.

Я жаловался Владыке, что не поспеваю за текстами во время службы — слишком быстро для меня. Он дал мне неожиданный совет: »И не старайтесь, не поспеете. Попытайтесь как бы скользить по волне, не теряйте ритма службы.» А потом, как бы между прочим, добавил: »Я перед Литургией служу её целиком один, в молчании, в течение двух-трёх часов…» Это, видимо, тоже помогает…

Владыка совершал богослужение в этом состоянии полной молитвы — слова, движения, молчание. Я сказал как-то Владыке, что воздух у нас в церкви голубой. »Да, — сказал он — намоленная церковь». Я часто стоял и думал о людях, ожидающих Причастия. Это были люди совсем другие, чем за час до этого — был в них мир и тишина. Жаль только, что часто не можем мы эту тишину сохранить и унести с собой во »внешнюю тьму», а именно этому — сохранению внутреннего молчания, общению с Богом и учил нас Владыка.

О языке богослужения: »Церковно-славянский — это мой язык молитвы, однако для многих русский язык понятнее, позволяет избежать неясностей, недоразумений, а иногда и нелепостей в понимании текстов. Если уж идти к исходным языкам службы, то следовало бы пользоваться греческим. Не следует, однако, ‘менять’ язык службы административно, — это должно происходить естественно, по нуждам прихожан».

Об одежде. Длине юбок часто придаётся поистине сакраментальное значение. Часто видишь в церкви прихожан, одетых неподобающим образом. »Не надо гнать их — они, если останутся, сами постепенно узнают, как следует одеваться. Не с юбок надо начинать. Оттолкнуть легко…» И рассказал мне историю об одном египетском старце, который с группой учеников шёл по улицам Александрии. Им повстречалась необычной красоты блудница. Ученики закрыли лицо руками, а старец шёл, глядя прямо на неё. Ученики спросили — почему он не отвернулся. »Вы видите её грех, а зреть надо красоту Божьего творения.»

Об исповеди. Владыка рассматривал исповедь и как покаяние и примирение с Богом, и как лечение. Владыка был моим исповедником. Я готовился долго, отсеивал мелочи и чепуху — вещи, в которых сам мог разобраться. Оставалось только самое тяжкое. Составлял »список», чтобы не забыть чего, и присылал ему заранее. Владыка читал, а потом начиналась исповедь. »Вы исповедуетесь не мне, а Господу. Я здесь стою свидетелем.» Владыка выслушивал исповедь и начинал »по пунктам» разбираться. Стремился он не осудить, а утешить, направить. Исповедать как он — это не наука и не искусство, это дар Божий. И нередко он говорил: »Нет, этого я не знаю. Давайте помолимся вместе.» И сейчас ещё лежит в Соборе бумажная икона Спаса в чёрной рамке, у которой люди исповедуются. Он говорил мне: »Икона эта многим утешение посылала. Чудотворная.» Я у этой иконы ищу утешения и поддержки.

Одна моя добрая знакомая из Петербурга, недавно крещёная, рассказала мне, что больше на исповедь ходить не сможет. Новоназначенный молодой священник расспрашивал её об интимных обстоятельствах её жизни. »Ему совсем не надо было исповеди — его интересовала ‘клюковка’ » — сказала она. Владыка опечалился, когда я спросил его совета. »Многие молодые священники ‘производятся’ теперь фабричным способом. И это — результат. Священников надо выращивать, как драгоценные растения, а не производить ‘серийно’. Священник — не специальность, где человек выучивает правила и готов, а поиск, где путеводителем служит Господь. А знакомой Вашей скажите, пусть поищет другого исповедника. Это ведь не просто…»

Меня очень беспокоил вопрос о соотношении исповеди и причастия, и я несколько раз спрашивал Владыку верно ли, что я подхожу к причастию без обязательной исповеди перед этим. Наконец однажды он рассвирепел (бывало и такое) и сказал: »Я вам скажу, когда вам нельзя подходить к причастию! Тут не ‘правила’ решают, а ваш духовный отец.» И рассказал мне историю: »Григорий Сковорода во время одного из своих многих странствий проходил мимо сельской церкви во время обедни. Он вошёл. Священник стоял с чашей в руках, ожидая прихожан причаститься. Но ни один не подошёл. «Неужели Жертву Божию отвергнуть?» — сказал Григорий и, как рассказывают, ‘со дерзновением приступил’ — как был, пыльный с дороги. Потому что сердце его было чисто.»

Пару лет назад я часто видел в Соборе милую молодую женщину, ожидавшую ребёнка. Она ходила на все службы, усердно молилась, но к причастию не подходила. После причастия я предложил ей кусочек освящённого хлеба и спросил почему она на причащается. »Я утром перед службой чай пью — без этого нехорошо делается — ребёночку нужно». »Но ведь причастие ему ещё нужнее». »Так нельзя ведь…» »Подойдите к Владыке и спросите». »Его беспокоить неловко. Спрошу у батюшки». Священник ей, однако, причащаться запретил. Когда я рассказал об этом Владыке, он очень огорчился и сказал: »Значит, плохо учил». Служба, правила, пост — смысл всего этого была любовь, а не отвержение.

Как-то во время Великого Поста его пригласили пообедать к небогатым прихожанам — и угостили куском курятины — самая дешёвая пища. »Что же мне было? Отказаться? Ведь люди лучшее мне предложили. Помните, что Христос говорил — не то, что входит в уста оскверняет человека, но то, что выходит из уст. Исаия говорил, что пост — это когда разделишь с голодным свой хлеб, приютишь скитающегося, разрешишь оковы неправды, а не когда в меню отбираешь постные блюда. Православие — не ‘диетическая религия’. Это любовь и прощение.»

Такие же »вольности» позволял себе Владыка во время литургии. Тайные молитвы он читал вслух, пока был в силах. »Это так замечательно — почему отнимать их у верующих? Ведь эти молитвы тайные не от молящихся.»

Как-то один заезжий епископ служил литургию с необычайной пышностью — метались иподьяконы, орлецы летали с места на место. Я потом спросил Владыку, верно ли совершать службу в такой суете. »Служить можно по-разному. Главное — помнить, что литургию совершать может только Христос, сам. Не забывайте, например, что облачение священника или епископа во время литургии — это напоминание о мучениях Христовых, а не маскарад.»

Значило ли всё это, что Владыка вольно обращался с правилами, канонами, установлениями? Как раз наоборот. Он сам строжайше соблюдал все правила. Его беспокоило другое — подход »книжников» к Церкви и её традициям. Опасность была та же, что от евангельских книжников и фарисеев — они точно знали все »как надо», и правилам этим придавали характер окончательной, неизменяемой догмы, заменяя этой догмой, формой смысл церковной жизни, забыв, что догма церковная не в том, сколько поклонов бить, какую одежду носить.

Всё, что я написал здесь – коряво, совсем не ухватывает того чудесного, что было во Владыке. Рискну описать здесь три события, которые особо запали в душу.

Однажды на Светлый Понедельник Анна Ивановна Гаррет, наш церковный староста, попросила меня к концу службы собрать деньги. Я взял корзиночку и отправился в алтарь. Я никогда до этого не бывал в алтаре и боялся даже переступить порог. Владыка в этот день не служил. Я подошёл к боковой двери и остановился, ожидая благословения от кого-либо из священников. По другую сторону алтарного стола у двери стоял Владыка — прямо, опираясь на свой посох, с закрытыми глазами весь в молчании и молитве. Был он как столп пламени. И это не была галлюцинация — это было прозрачное пламя, окружавшее его.

Другой раз случился во время службы миропомазания в Среду на Страстной Неделе. В своей монашеской рясе он стоял простоволосый и совершал моление о благословении священного елея. Он был один, совершенно один, окружённый тишиной, ушедший куда-то далеко, туда, вероятно, где он находится теперь. Он не хотел возвращаться…

И последнее, очень горестное воспоминание. О нашей последней встрече. За два дня до этого Владыка совершил свою последнюю Пасхальную службу на земле 27 апреля 2003-го года. Провозгласив »Христос Воскресе», он прошествовал к алтарю, раздавая прихожанам свет от своей свечи — до конца нёс нам Свет. Ему трудно было говорить и передвигаться. Все те дни он ходил с палочкой. Владыка сказал мне, что хотел бы поговорить и придёт в офис в час дня на Светлый Вторник. Около часа я услышал чьи-то быстрые шаги на лестнице. »Кого это несёт?» Но это был Владыка — без палочки, быстрый и бодрый. Мы говорили полтора часа, и я устал первым… Говорили мы о разном, в частности о его здоровье, тема, которую Владыка обычно избегал. Когда разговор заканчивался, Владыка вдруг сказал: »Когда умру, и помолится за меня будет некому.» Я рассказывал ему об одном греке из Атланты, который хотел прикоснуться ко мне, когда ему сказали, что я встречал Владыку; о людях в поезде в Вологду, где люди собрались со всего вагона, когда узнали от моей спутницы, что моя церковь в Лондоне, и, стало быть, я видел Владыку; о моём московском друге, который уверовал, услышав рассказ о Владыке…

Но это было о другом. Как мы, его прихожане изменили ему — и действием и бездействием, и словами и умолчанием…

Пожалуйста, помните: мы должны беречь, любить, ценить наших епископов, священников – они за нас жизнь отдают, живут и умирают с нами, встречают нас в мир и провожают, когда уходим. Владыка нам всего себя отдал, до последней минуты — ему »дали отставку», когда ему пять дней жить оставалось. Христос сказал: »Нищие всегда будут с вами, а я не всегда». И это также относится к каждому из нас — глядите на другого, как на образ Божий. Не всегда он будет с нами. Не теряйте ни одной минуты, которую можете отдать другому, отдать любви.

И помолитесь за святителя Антония — нашего пастыря и нашего друга.

Опубликовано: Соборный листок. 2004. №№ 387, 390