Царство небесное в Евангелии от Матфея. Евангельский текст, народная интерпретация и муки переводчиков. («Царство Божие это не место, это состояние». Митрополит Антоний

Спасибо всем устроителям конференции, что эта конференция есть и дает нам возможность почтить память владыки Антония.

Доклад мой будет небольшой, филологический, посвященный одному греческому выражению из Евангелия от Матфея: βασιλεία των ουρανών. По-русски: Царство Небесное.

Каким образом связана эта тема с владыкой Антонием?

Когда-то очень давно, лет 25 назад, мне попался еще самиздатный машинописный сборник проповедей владыки Антония. Многое в этих проповедях было для меня новым, поскольку я только начинал тогда знакомиться с христианством, а многое было новым и неизвестным, потому что совсем не походило на другую православную литературу, которая циркулировала вокруг. В одной из проповедей меня поразили слова: «Царство Божие — это не место, это состояние».

Потом, уже в эру перестройки и гласности, когда на смену машинописным сборникам проповедей владыки Антония пришли печатные книги, я специально стал искать эту проповедь в доступных мне книгах владыки Антония. И нашел. Она была опубликована в сборнике «Любовь всепобеждающая. Проповеди, произнесенные в России». Вот полный текст: «Царство Божие внутри нас. Нигде Царства Божия не может быть для нас и для других людей, если его нет в нашем собственном сердце. Царство Божие это не место, это состояние; это состояние человека или группы людей, для которых Господь безраздельно стал хозяином их жизни, любовью их сердца, для которых Христос стал вождем и путеводителем, примером, которому люди следуют. И когда Господь воцаряется в человеческой душе, тогда вокруг этого человека растет и ширится Царство Божие, вокруг такого человека водворяется та гармония и тот мир, на который способны те, кто открыт свету и благодати»[1].

Конечно, не владыка Антоний сказал эти вещи впервые. Насколько мне известно, впервые (по крайней мере в столь полемической форме) эта мысль прозвучала в неканоническом, но во многих отношениях замечательном Евангелии от Фомы: «Иисус сказал: Если те, которые ведут вас, говорят вам: смотрите,  Царствие в небе, — тогда птицы небесные опередят вас. Если вам говорят, что оно в море — тогда рыбы опередят вас. Но Царствие внутри вас и вне вас»[2].

Аналогичные вещи говорились, конечно же, и на протяжении тех двух тысячелетий, что отделяют первые Евангелия от владыки  Антония и от нас. Но для меня эти слова —  «Царствие Божие — это не место, это состояние» — ассоциируются  прежде всего с владыкой Антонием. Не только потому, что  впервые запали мне в душу из его проповедей, но прежде всего потому, что в наше время, когда в религиозной риторике — официозной и не только официозной — напрочь расходятся теряющие свой смысл слова  и не соответствующие им дела,  владыка Антоний не просто говорил о Царствии Божием как о состоянии христианина, но и являл пример воплощения этих слов.

«Царство Божие — это не место, это состояние». Эти слова владыки Антония поразили меня, но в то же время заставили задуматься: а как же тогда «Царство Небесное»? Мой друг-неофит (фундаменталист, как и полагается неофиту) объяснил мне, что Антоний Блум заражен модернизмом, а потому подменяет онтологию психологией. Тогда я почти поверил ему, но после (много после, уже проштудировав немало работ по Ветхому и Новому Завету) понял, что владыка Антоний ничего не подменял — а подмена произошла, наоборот, при переинтерпретации евангельских слов Царство небесное βασιλεία των ουρανών в народном благочестии.

Слова «Царство Небесное» привычны нашему уху.  Семнадцать раз встречаются они в самом читаемом из  Евангелий, в Евангелии от Матфея. А из Евангелия проникли и в богослужебную литературу, и в гомилетическую.

Что же значат они для нас, для нашего столь привычного к ним уха и для уха наших собеседников?

Вот дефиниция из интернетовской энциклопедии «Религия»: «Царство Небесное — в христианстве — область на небесах, где в раю находятся души праведников»[3]. Это очень уж  далеко от тех слов владыки Антония, с которых я начал свой доклад: «Царство Божие — это не место, а состояние».

Оставим энциклопедические дефиниции в покое; в конце концов, в интернете много чего можно найти. Я проводил опросы среди своих знакомых: что такое Царство Небесное, почему  называется небесным? За исключением редких библеистов-новозаветников, которые знают, в чем здесь дело, все опрошенные отвечали не как Владыка Антоний,  а как интернетовская энциклопедия: Царство Небесное — потому что находится на небе. А мы — на земле, и поэтому Царство Небесное от нас далеко — в буквальном смысле слова — как небо от земли. И мы чужды этому Царству (по крайней мере до тех пор, пока вслед за апостолом Павлом не будем в теле или вне тела восхищены до третьего неба, как говорится во Втором Послании к Коринфянам).

При таком понимании получается, что слова приблизилось Царство Небесное из проповедей Иоанна Крестителя и Иисуса[4] (а потом Иисус еще и апостолам велит идти в мир с теми же словами) должны означать какой-то пространственный сдвиг в космосе.

Специалисты по Новому Завету знают, что это не так. Во-первых, выражение «Царство Небесное» встречается только у Матфея. Более в Новом  Завете — нигде.

Во-вторых, там, где мы можем сравнить Матфея с другими синоптиками, мы видим, что «Царство Небесное» у Матфея в точности соответствует «Царству Божьему» у других синоптиков.

У Матфея Иисус говорит: приблизилось Царство Небесное. У Марка: приблизилось Царствие Божие[5].

У Матфея: Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. У Луки: блаженны нищие духом, ибо ваше есть Царствие Божие[6].

У Матфея: …ученики сказали Ему: Для чего притчами говоришь им? Он сказал им в ответ: Для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано. У Марка: …вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем внешним все бывает в притчах[7].

У Матфея: …пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное. У Марка: …ибо таковых есть Царствие Божие[8].

Что это значит? Почему именно в Евангелии от Матфея столь последовательно и систематически выражение «Царство Божие» заменяется на «Царство Небесное»? Быть может, евангелист Матфей, в отличие от других евангелистов (и владыки Антония), понимает Царство Божие прежде всего как «область на небесах»?

Отнюдь. Дело в том, что в еврейской традиции начиная с эпохи Второго Храма было принято заменять имя Божие каким-нибудь эвфемизмом: «Господин» (Адонаи), «Имя» (Ха-шем), «Место» (Ха-маком) и так далее. В особо благочестивых кругах не только имя Божие (Тетраграмматон — четыре неогласуемые буквы Ветхого Завета), но и само слово «Бог» заменяется каким-нибудь эвфемизмом. В начале нашей эры к числу таких эвфемизмов принадлежало и слово «небо». В ряде мест  в Евангелиях «небо» — это слегка зашифрованный синоним слова «Бог». Не только у Матфея. Скажем, в знаменитой притче у Луки блудный сын говорит: …я согрешил против неба и пред тобою…[9]. Имеется в виду: согрешил перед Богом Небесным и пред тобою (или перед Отцом Небесным и пред тобою — отцом земным…). Но именно у Матфея и именно в выражении «Царство Божие» замена слова «Бог» на «Небо» («Царство Небесное») носит регулярный, системный характер. Почему?

Видимо, что-то было в той общине, для которой писалось Евангелие от Матфея,  что заставило евангелиста поменять выражение «Царствие Божие» на эвфемистическое «Царство Небесное». Но сейчас мы не об этом говорим. Важно другое: различие в наименованиях. Это различие на уровне имен Божества, а не на уровне представлений о Царстве. Представление о Царстве у Матфея ничем не отличается от других синоптиков. Это не какая-то область на небесах, где «в раю находятся души праведников», а то же самое Царство Бога, о котором говорится в других Евангелиях.

Привычный нам перевод «Царство Небесное» будучи, казалось бы, совершенно точным, буквальным переводом, расставляет акценты совсем не так, как это было в эпоху написания Евангелия от Матфея.

Насколько эти сугубо филологические вещи важны для нашей религиозной культуры?

Мне кажется, стоит сравнить два текста. Один я уже цитировал: «Царство Божие внутри нас, Царство Божие — это не место, это состояние. Нигде Царства Божьего не может быть для нас и для других людей, если нет его в нашем собственном сердце». И другой текст (свт. Филарет Московский):  «Бог, по Образу Своего Небесного единоначалия, устроил на земле Царя; по Образу Своего вседержительства — Царя самодержавного; по Образу Своего Царства небесного — дал царство земное, и царя наследственнаго»[10]. В одном случае Царство Небесное — это существующая на Небесах Небесная парадигма для организации земного царства на земле. В другом случае — Царство Божие внутри нас. В первом случае это скорее похоже на Платона, где  Демиург  создает наш мир, взирая на небесные прообразы в мире идей, — но ведь этот мир идей бесконечно далек от того мира, который Демиургом создан…

В Библии есть образ Бога как Царя Небесного. Филологическая точность заставляет меня отметить, что само выражение «Царь Небесный» ни разу не встречается ни в Новом Завете, ни в канонических книгах Ветхого Завета, а только во второканонических книгах — т. е. книгах Ветхого Завета, написанных на греческом языке. Но образ Бога как Царя пронизывает собой всю Библию — и Ветхий Завет, и Новый Завет. Мы знаем из Псалтири, что Небо — Престол Его (и не только из Псалтири: это частый в Ветхом Завете образ).

Престол Бога — на Небе. Но Царство  Его не на Небе, а, как говорится в той же Псалтири, — всеми обладает, не только Небом. Аналогично, скажем, у царя Вавилонского престол находится в Вавилоне, а царство царя Вавилонского распространяется не только на Вавилон, но и до Иерусалима, и даже еще дальше. Престол Божий на небе, а Царство — везде.

Небо в Библии — символ трансцендентности Божества. Образ Престола Божьего на Небе обозначает, что Бог трансцендентен этому миру, находится там, куда ни мы, ни наш взгляд по-настоящему не достигнет; Он недоступен для нас, непредставим и необъясним. Престол Бога на Небе — это образ трансцендентности Бога как такового. А то, что Царство Его и на Небе и на земле — это значит, что оно имманентно этому миру, открыто для нас. (Бультман, пожалуй,  сказал бы в данном случае, что я занимаюсь демифологизацией библейского образа Неба и земли.)

Ограничивать Царство Божие небом — значит утверждать абсолютную, не снимаемую трансцендентность Божества, невозможность для человека даже приблизиться к Нему. Можно в лучшем случае имитировать Божественный порядок на земле посредством Священного Царства или чего-то еще. Но христианской религии такое понимание чуждо. Вся догматика Церкви, начиная с доникейских отцов, да что там — с апостола Павла, с Евангелий — строится на том, что Бог пришел к нам, и Царство Его нам открыто — здесь, с нами. Если только сами будем Его достойны, не будем скотами.

Что же делать нам с текстом Евангелия от Матфея? Оставить все как есть и сопровождать издание Евангелия большим комментарием, в котором будет изложено все то, что я говорил сейчас? Искать какой-то альтернативный способ передать греческий текст? В некоторых английских переводах Евангелие от Матфея «подравнивается» под другие синоптические Евангелия. Поскольку у других синоптиков говорится «Царствие Божие» («Kingdom of God»), то и в Евангелии от Матфея выражение βασιλεία των ουρανών переводится как «Kingdom of God». По смыслу вроде бы верно, но это нечестно по отношению к Евангелию от Матфея: зачем-то ведь автор Евангелия хотел использовать эвфемизм, хотел избежать того, чтобы прямо сказать «Бог». Когда мы подравниваем это выражение под то, что встречается у других синоптиков, то мы в чем-то изменяем евангелисту.

В новом русском переводе В. Н. Кузнецовой «Царство Небесное» заменяется на «Царство Небес»: «…верно вам говорю: трудно богатым войти в Царство Небес». Замысел такого перевода мне понятен: остранение текста, непривычная формулировка должны сигнализировать читателю, что здесь не все так просто, привлечь его внимание, не дать взгляду просто проскользнуть по тексту дальше.  Замысел понятен, но желаемый эффект достигнут, похоже, не был, поскольку никто из тех, кого я опрашивал, не догадался, что замена традиционного «Царства Небесного» на непривычное «Царство Небес» означает, что Небеса здесь должны пониматься как эвфемистическая отсылка к Богу. Никто из тех, кто этого не знал заранее, не догадался об этом из чтения перевода.

Более того, «Царство Небесное» — это некое устойчивое выражение, которое, как и любое устойчивое выражение, словно бы и не членится на «Царство» и «Небо», а представляет собой нечто единое. Мы воспринимаем его слитно, как и любое другое устойчивое выражение, например «красная девица». Когда мы говорим «красная девица», то общий смысл устойчивого фразеологизма совершенно «забивает» семантику входящего в этот фразеологизм прилагательного «красный», вытесняет ее куда-то на периферию сознания. А заменим фразеологизм «красная девица» на выражение «девица красного цвета» — и семантика слова «красный» выйдет на передний план. То же самое у нас получается и при замене фразеологизма «Царство Небесное» на выражение «Царство Небес». «Небеса» выходят на передний план — совсем не то, к чему переводчик хотел бы стремиться в данном случае.

Получается какой-то тупик, головоломка для переводчика…

Можно ли одновременно передать, во-первых, евангельское представление о Царстве (Царь на небе, но царство Его повсюду), во-вторых, желание евангелиста Матфея заменить слово «Бог» эвфемизмом? Быть может выполнить обе эти задачи могло бы какое-то описательное выражение? Например — «царство Царя небесного»? Как это звучало бы?

«С тех пор Иисус стал проповедовать: Покайтесь, скоро наступит Царство Царя Небесного».

«Блаженны те, кого гонят за правду, им принадлежит Царство Царя Небесного».

«Говорю вам: если ваша праведность не превзойдет праведности толкователей Писаний и фарисеев, то не войти вам в Царство Царя Небесного».

«Не всякий, кто говорит Мне: Господи, Господи, войдет в Царство Царя Небесного, но только тот, кто творит волю Отца  Моего».

«Еще рассказывал им такую притчу: Царство Царя Небесного — словно горстка дрожжей».

«Я открою вам истину: трудно богатому войти в Царство Царя Небесного».

«Говорю вам, толкователи Писаний и фарисеи: вы запираете перед людьми Царство Царя Небесного, и сами не входите, и других не пускаете».

Хорошо это?

…Или, не мудрствуя лукаво, принять ту передачу греческого βασιλεία των ουρανών, что освящена традицией?

Но как же быть с тем что, если Царствие в небе, птицы небесные опередят нас?

* * *

А. И. Шмаина-Великанова: Большое спасибо. Вопрос-предложение. Ввести отсутствующего «Царя» — это очень большая смелость. Это персонаж. Что, если ввести направление? Например — я совершенно не предлагаю выражение, а только идею выражения — «Царство, сходящее с Небес». «tw/n ouvranw/n» означает принадлежность; нет ни того, ни другого оттенка: ни «на Небесах», ни «выше Небес», ни «ниже Небес». Но может быть, придать этому вот такой нисходящий оттенок?

М. Г. Селезнев: Спасибо, Анна Ильинична, но против того чтобы вставить в текст образ «схождения»  можно возражать с не меньшим основанием, чем против того, чтобы вставить образ «Царя». Непонятно на самом деле, где будет большее «примысливание». Ведь в «схождении» есть некая динамика: было Царство там, стало здесь. Есть ли эта динамика в греческом  βασιλεία των ουρανών?

Протоиерей Сергий Овсянников: Спасибо за постановку проблемы, прежде всего, и спасибо за напоминание о том, каким образом владыка Антоний Сурожский к этой проблеме подходил сам. Потому что его подход действительно был неоднозначный и зачастую, как, может быть, вы помните, он действительно употреблял и апокрифические Евангелия, не боялся этого, не стеснялся. Он постоянно раздвигал границы, и в этом тоже одна из его характеристик, или, как мы уже пытались определить, характеристик его учения: именно изменение границ, раздвижение границ того, что отлилось в какую-то мертвую форму, и тем самым придание форме жизни.

В этом отношении, к вопросу о Царствии Божием, я думаю, было бы интересно вспомнить то, каким образом Владыка начинал Литургию. Вот этот возглас, который мы слышим и который, может быть, к сожалению, стал слишком привычным, —  «Благословенно Царство…» — на самом деле он есть введение в Таинство, в Таинство в буквальном смысле этого слова. Потому что вы знаете что, скажем, вечернее Богослужение открывается возгласом иным: «Благословен Бог наш…», так же как и любая молитва. Но Таинства — Таинство Литургии — Евхаристии, Благодарения, Таинство Венчания, Таинство Крещения — только Таинства открываются этим возгласом, потому что этот возглас открывает действительно дверь, врата, в Таинство и в Царство. Так вот, каждый священник, прежде чем произнести этот возглас, склоняет главу, прикасается к Евангелию и какое-то время молчит. Может быть, кто-то это делает автоматически, по привычке, но молчание владыки Антония всегда было особым. Мы об этом уже немножко говорили — о том, что его молчание — это было не просто отсутствие слов, оно было изумлением и радостным открытием чего-то, перед чем можно только молчать. И вот его молчание перед открытием Врат в Царство, я думаю, в какой-то степени это и было попыткой иудея апостола Матфея  умолчать о Царствии Божием, потому что слово «Божие» не произносимо. Почему не произносимо, мы это знаем. И я думаю, что муки переводчика тоже могут быть направлены на вопрос, не только «как перевести?», но и «как умолчать?». Что Вы на эту тему думаете?

М. Г. Селезнев: Спасибо, отец Сергий. Это, конечно, очень важно: переводчик должен думать не только о том, как расшифровать то, что в тексте зашифровано, но и о том, как не сказать то, что автор не хотел выражать прямым текстом. Поэтому мне кажется, простое превращение «Царства Небесного» в «Kingdom of God», которое я встречал в некоторых английских переводах, неуместно. Хотя с точки зрения референциальной структуры высказывания все на месте — но что-то, в чем мы должны были бы быть верны тексту, при этом исчезает.

Насколько допустимо то, о чем мы сейчас говорили с Анной Ильиничной: привнесение не самого неназываемого слова «Бог», а какого-то другого слова? Насколько это честно по отношению к Евангелию от Матфея? Это вопрос, на который я и сам не могу ответить, поэтому спрашиваю…

Вопрос из зала: Я занималась ранним христианством на Руси, и у меня к Вам вопрос: насколько греческий язык сам по себе при переводе соответствует образности или символике древнееврейского языка? С моей точки зрения (я разговаривала с богословами), даже «В начале было Слово…» означает ли оно именно «Слово» в том понимании, которое имели в виду создатели Ветхого Завета?

М. Г. Селезнев: Спасибо за вопрос. Ваши сомнения имеют под собою очень длительную историю. Помнится, еще Гете про это писал, в «Фаусте».

Соотношение еврейского текста Ветхого Завета и греческого текста Ветхого Завета, еврейской и греческой образности — это очень сложный вопрос. Перед нами действительно два очень разных мира… Это тема двухсеместрового курса, а не маленького ответа в качестве дополнения к докладу. Однако Вы правы, это очень разные по образности миры…

Г. Б. Гутнер: Как-то Вы поставили меня в некоторый тупик, когда задали свой вопрос в конце доклада. Мне показалось, что проблема на самом деле не лингвистическая или, по крайней мере, не только лингвистическая. Не очень точно было бы говорить, как правильно перевести данное выражение, поскольку речь идет о том, как это выражение существует в нашей культуре, каким способом мы его сейчас употребляем, привыкли употреблять. «Царство Божие», «Царство Царя Небесного, «Царство, Сходящее с Небес»… когда мы говорим только об одном выражении, то иногда кажется, что как ни говори — результата не будет. Проблема в том, как живет это слово в нашей культуре. А в нашей культуре оно живет, может быть, как-то странно.

Ваше упоминание о Платоне тут очень уместно, на мой взгляд. Выражение «Царство Небес» или «Царство Небесное» непременно уводит нас вот в эту Гиперуранию, которая описана в «Федре». Да, все точно, что Вы приводите. Я не видел этого замечательного определения из энциклопедии — но оно не так наивно, как кажется. «Область на небесах, где обитают души праведников». Открывайте «Федра» и читайте, там все написано, описана эта самая область на небесах, где обитают души. Правда, не праведников, но неважно, чьи-то души, которые созерцают там некие высшие вечные образцы. Все дело в том, что христианство в нашей культуре очень сильно подвержено вот этой платонической онтологии. Мы привыкли себе мыслить и Царство Божие, и Самого Бога, и самих себя как христиан в рамках этого платонического дуализма: вот мы живем здесь в некоем неправильном мире, в котором все течет, меняется, все грешно и плохо, —  и есть некий трансцендентный мир. Прекрасный пример из митрополита Филарета, который Вы привели: вот там — парадигма, а здесь мы ей подражаем. То есть, по-видимому, лингвистических усилий, усилий переводчика недостаточно, чтобы в рамках нашей культуры как-то изменить образ этого платонического христианства. Это вопрос более масштабный. Очень хорошо, что он вот так прозвучал, когда мы говорим о переводах Евангелия.

Мне кажется, кстати — уж если мы вернемся к теме конференции, — что сама деятельность митрополита Антония как раз очень сильно способствовала изменению этого образа  христианства.

М. Г. Селезнев: Спасибо за то, что вы сказали. Мне «Федр» тоже очень близок и дорог. Но все-таки Священное Писание для меня звучит в той его интерпретации, которая здесь дается владыкой Антонием, а не в «платонизирующей» интерпретации.

Вы говорите, что речь должна идти не столько о словах и выражениях, сколько о всем контексте. Все правильно. Но поставьте себя на место человека, который должен что-то написать, отредактировать.  Вопрос стоит перед ним предельно конкретный: в каком виде этот текст должен быть напечатан, какое слово здесь поставить?  Понятно, что проблема не может быть сведена к одному какому-то слову или к одному выражению, это проблема платонизирующего восприятия христианства в русской культуре. Но ведь и такие простые, конкретные вопросы тоже стоят перед нами…

[1] М.-Клин, 2003. С. 220.

[2] Ст. 2. См.: Апокрифы древних христиан. М., 1989. С. 250.

[3] http://slovari.yandex.ru/dict/religion. Печатная версия: Религия: Энциклопедия / Сост. и общ. ред. А. А. Грицанов, Г. В. Синило.  Минск., 2007.

[4] См.: Мф 3:2; 4:17; 10:7.

[5] См.: Мк 1:14-15.

[6] Мф 5:3; Лк. 6:20.

[7] Мф 13:10-11; Мк 4:11.

[8] Мф 19:14; Мк 10:14.

[9] Лк 15:21

[10] Филарет (Дроздов), митрополит Московский и Коломенский. Слова и речи: Собрание второе. М., 1885. Т. 5. С. 126—127