Церковь в истории. Часть 4

В прошлой беседе я говорил о существе Церкви, о том, что ее святость вся в Боге, и что если можно говорить об измерении этой святости, она такая же бесконечная, бездонная, как свято­сть Самого Бога. Присутствует эта святость во Христе, присутст­вует она в Духе Святом, присутствует за пределом нашего видения и часто нашего непосредственного опыта в Боге Отце, с Которым мы соединяемся силой Святого Духа во Христе. И можно поставить вопрос о том, как ранняя Церковь жила этим опытом, — потому что ранняя Церковь жила не богословием, не богослужением в том виде, в каком мы их знаем. В основе жизни ранней Церкви был именно этот опыт о Христе. Апостол Павел говорит о том, что для него мир распялся со Христом, то есть всё то, что не Христово, что противоречит Ему, все то, что несовместимо с Ним, для Апостола стало смертью. И он говорит, что для него жизнь — Христос, а смерть была бы приобретением, потому что пока он живет в теле, он отделен от Христа. Но он прибавляет замечательные слова: однако, для вас полезнее, чтобы я оставался в живых, и поэтому я буду жить дальше… Потому что Христос нужен другим людям, он готов как бы быть разлученным на время со Христом, в Кото­ром всё для него. И одно из свойств ранней Церкви — именно такой опыт. Люди встречали Христа, и эта встреча была для них не только новой жизнью, а просто Жизнью. «Просто Жиз­нью» в том смысле, что, встретив Христа и ожив от приобщеннос­ти к Нему, они чувствовали, что всё их прошлое было как бы мертво. Употребляя образ более поздний, современного нам английского писателя К.С. Льюиса, можно было бы сказать: они почувствовали себя живыми людьми, тогда как до встречи со Христом, как бы они ни были замечательны умом, чувством, внешними свойствами, они были подобны статуям. Как бы они ни были прекрасны, они были только холодным камнем. И вот об этом ранняя Церковь проповедовала. Если мы вчитаемся в Евангелие и в Послания святых апостолов, мы увидим, что богословия в современном смысле этого слова там мало, а свидетельство — прямо горит. Это свидетельство горело в жизни людей, это свидетельст­во совершенно переменило их отношение к окружающему миру. Во-первых, к Самому Богу. Боги язычества были человеческим измышлением. Некоторые рассказы о них могут говорить о том, что в их образы люди воплотили самое благородное, самое вели­кое, что только знали в человеке. В других рассказах мы видим, что эти боги настолько «человечны» в самом бедном смысле этого слова, что они как бы сродни тем, кто их почитает; некоторые боги были просто страшны. И вот первое, о чем могли говорить апостолы: что во Христе и через Христа Бог открылся таким, каким прежде Его не знал никто. Были искорки и видения, была какая-то доля понимания, но та полнота, стройность, та уверенность, которую они приобрели через встречу со Христом, была выше всякого сравнения и понимания.

Если мы задумаемся над тем, что Павел и другие апостолы говорят в отношении Самого Бога и в отношении мира, в котором они живут, то я думаю, что можно так это выразить. Первое: Бог не есть для них источник страха. Они Его познали как Бога люб­ви, то есть как Бога, Который способен любить Свою тварь так, как Христос говорит о любви: ни у кого нет большей любви, как у того, кто готов свою жизнь положить за другого... И апостол Павел, размышляя об этом, говорит: ведь подумайте, мало кто готов свою жизнь отдать за друзей, а Бог во Христе Свою жизнь отдал за нас, когда мы еще не были Его друзьями, когда мы были Его врагами… Врагами в двух смыслах этого сло­ва: с одной стороны, людьми, которые были порабощены всем зем­ным, всеми формами жадности, эгоизма, и т.д.; и с другой стороны, людьми, которые еще не знали, что значит любить. Во Хрис­те эта любовь явлена по отношению к ближним и к дальним. И в этом отношении в мировоззрении апостола Павла, как в мировоз­зрении всех верующих христиан, играет решающую роль воплощение, жизнь и смерть на Кресте Бога, ставшего человеком. В каком-то смысле можно было бы сказать, что Своим воплощением, Своим при­общением к нашей жизни, к каждому из нас и ко всем проблемам нашей жизни, ко всему ужасу земного бытия, выросшему из паде­ния, Бог берет на Себя ответственность за Свой первичный акт творения.

Меня часто, когда я был моложе, озадачивала, даже смущала мысль: как же так — Бог нас сотворил способными на святость, но также способными на падение. Но неужели в кон­це времен или в конце моей жизни я предстану перед Богом, Который меня будет судить за то, что я выбрал один из двух возмож­ных путей? Как это так? Меня ввести в бытиё без спроса, без моего согласия (думая о некоторых людях, которым жилось и жи­вется безумно трудно и мучительно: даже против их воли): «зачем Ты, Господи, меня создал для такой судьбы?» И в конце времен — осуждение… И меня поразило (вероятно, поражало ранних христиан, несомненно, поразило по-своему апостола Павла), что, создав человека, дав ему свободу, без которой не может быть ни любви, ни настоящей жизни, Бог берет на Себя ответст­венность за все последствия Своего творческого акта. Он сам де­лается человеком в полном смысле этого слова. Он носитель пло­ти, подобной нашей. У Него человеческий ум, человеческая душа, человеческая воля, и как человек Он вступает в мир, где царствует зло, безбожие, ненависть, жестокость, а главное, царст­вует смерть, вызванная первым грехом человека. И Он не только делается жертвой всех форм зла, зависти, ненависти, отвержения и т.д., но принимает на Себя последствия человеческого отпаде­ния от Бога. В момент Своей смерти Он разделяет со всем чело­вечеством — но в такой мере, в какой только Он мог это сделать — ужас о том, что Он уходит из земного бытия, потеряв Бога: Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?.. Вот этот образ Христа и Его распятия — в центре опыта и веры апостола Павла. Крестом мир распялся для меня… И потому что он это знает все­ми фибрами своей души, всем своим сознанием, даже как бы телесно это знает, потому что он весь переменился через веру во Христа, он выступает, чтобы со всеми поделиться этим чудом, радостью о том, что смерть побеждена, зло побеждено; что Бог есть любовь в том трагическом смысле, в котором о любви говорит Спаситель Христос: подлинная любовь способна положить свою жизнь за друзей (апостол Павел говорит: и за врагов)… В Еван­гелии от Матфея есть замечательное место, которое меня в ран­ней молодости поразило: Бог повелевает Своему солнцу сиять и на доб­рых, и на злых... Он ликует об одних и отдает Свою жизнь, принимает смерть ради других. Такого Бога можно было уже не бояться, как язычники боялись своих богов, такого Бога можно было, если позво­лительно так выразиться, уважать... Да, Он достоин уважения. Он не безответственно нас сотворил с тем, чтобы мы отвечали за Его творческий акт. Он нас сотворил свободными выбрать, но был готов принести как бы плату, «искупить» Свой поступок и нас. Это первое, что, я думаю, апос­толы проносили через весь мир: Бог есть Любовь.

Если говорить о страхе, о котором очень много говорится в Священном Писании, то это иной страх, чем рабский или наемнический страх. Раб боится наказания, наемник боится потерять свою награду, верующий христианин боится огорчить Бога небла­годарностью, непониманием, не следованием Его примеру. Это со­вершенно иной страх. И еще: уже не апостол Павел, а Евангелие нам говорит о том, что как бы мы ни были грешны, как бы мы ни отпадали от своего собственного достоинства, есть путь назад, и что когда мы возвращаемся к Богу, Он не начинает с того, что­бы нас судить, осуждать, допрашивать, унижать, наказывать, — Он нас принимает в Свои объятия. Я сейчас думаю о притче, о блудном сыне.

Блудный сын согрешил против отца. Когда он вырос, он почувствовал, что в нем ключом бьет то, что ему казалось жизнью, и что если он останется при отце, на хуторе, эта жизнь будет придавленная, ей не будет простора. И он обращается к своему отцу с очень страшными словами: «Отче, дай мне теперь то, что мне досталось бы после твоей смерти». Сказано так мягко в Евангелии, а что это значит? Это значит: «Отец, я чувст­вую в себе молодость, силы, жизнь бьет ключом, мне некогда ждать твоей смерти. Сговоримся: что касается меня — ты умер; дай мне из того, что ты собрал за жизнь, мою долю, и я уй­ду, и тебя больше в моей жизни не будет». И отец его достаточ­но любит, чтобы ни словом не упрекнуть; он отдает его долю на­следства и отпускает, но с какой болью, с какой болью! Из дальнейшего рассказа мы видим, что когда возвращается этот сын домой, оказывается, что отец не где-то находится у себя в хоромах, — он стоит у дверей дома, издали видит приходящего сына и бежит к нему и берет его в свои объятия. Мы можем себе представить, как из месяца в месяц, может быть, из года в год отец ждал, надеялся против всякой надежды на возвращение свое­го сына, как он часто стоял у дверей дома. И вдруг то, о чем он мечтал день и ночь, совершается: сын показался вдали, но уже не таким, каким он уходил, наряженным в городскую одежду, а в лохмотьях, бедняком. И отец спешит к сыну, потому что его сердце раздирается состраданием и любовью, отец обнимает его. А сын готовил свою исповедь. Он собирался сказать: «Отец, я согре­шил против неба и перед тобой, я уже недостоин называться тво­им сыном, но прими меня в свой дом, как одного из наемников…» И вы, может быть, заметили в евангельском рассказе, что отец не дает ему досказать этого. Отец останавливает его, когда юноша говорит, что недостоин называться сыном, — потому что он может быть недостойным сыном, но никак не может стать достойным ра­бом, наемником.

И это так замечательно! Это именно говорит нам: мы можем быть недостойны, но остаемся для Бога любимыми Его детьми. И если думать уже не об отце блудного сына, а о Небесном нашем Отце, то мы видим, как во Христе нас принимает Господь: жиз­нью Своей и смертью; и оставляет нам пример, как жить, кем быть, чем быть. Это тоже один из моментов, центральных для хри­стианского опыта ранних времен: можно быть любимым Богом, даже если ты недостоин. Не в том смысле, что безразлично, недостоин ты или достоин, а в том смысле, что Божия любовь не колеблется и не умирает.

Это был мой первый опыт, еще мальчиком десяти лет, когда Бог для меня не существовал. Я был тогда в детском лагере, где священником был отец Георгий Шумкин, и меня поразило в нем одно свойство: он всех нас, мальчиков, умел любить неизменной любовью. Когда мы были «хорошие», его любовь была ликованием, счастьем, когда мы переставали быть «хорошими», его любовь де­лалась острой болью, но никогда она не уменьшались.

Вот это — один из аспектов ранней проповеди христианской Церкви: что мы все Богом любимы, а мера этой любви — смерть на кресте Спасателя Христа, Сына Божия, ставшего сыном человечес­ким. Ранняя Церковь передавала из рук в руки, из сердца в сердце духовный опыт, опыт веры, опыт новой жизни, влившейся в того человека, который поверил, уверовал и стал Христовым. И тогда люди принимали Христа как своего Наставника, как Учителя, как Спасителя, но не в том богословском смысле, в каком можно об этом говорить без чувства, а Спасителем в том смысле, в каком мы говорим о человеке, спасшем нашу жизнь, рискнувшем своей жизнью ради того, чтобы нам остаться живыми.

Некоторые из вас уже слышали от меня этот рассказ, вы меня простите, но меня он очень поразил. У нас была в приходе старая женщина и ее дочь. И эта женщина мне рассказала, как во время гражданской войны она ока­залась со своими детьми — этой дочерью и сыном — в городе, кото­рый перешел в руки Красной армии. Ее муж был офицером Белой ар­мии, и она знала, что если ее найдут, то расстреляют не только ее, но и детей. И она спряталась в хижине на краю города с на­деждой, что никто ее там не обнаружит. Когда уже смеркалось, кто-то постучал в дверь. Она со страхом открыла: перед: ней стояла женщина ее лет, которая ей оказала: «Вы такая-то?» — «Да» — «Вам надо немедленно уйти отсюда, потому что о вас узнали и се­годня ночью за вами придут». Мать взглянула на своих детей и оказала: «Куда мне уйти с этими малышами? Они далеко не пойдут, и нас всё равно поймают». И эта женщина, Наталья, которая была просто соседкой, стала тем, что Евангелие называет ближним: она посмот­рела на мать и сказала: «Нет, вас искать не будут. Я останусь здесь и назовусь вашим именем». — «Но вас расстреляют!» — «Да, — сказала та женщина, — но у меня нет детей…» И мать ушла с де­тьми. Ту женщину под утро расстреляли. После десятилетий эта мать мне рассказывала об этом и говорила: «Мы — мои дети и я — прожили свою жизнь в надежде, что мы так ее проживем, что смерть этой женщины не пропадет напрасно. Что то, чем она была, мы, сколько у нас есть сил и умения, воплотим в своей жизни, чтобы мир не потерял через ее подвиг то, что она могла бы внести в него в течение целой жизни». Эта женщина могла бы сказать: Наталья была нашим спасением…

Так же говорили ранние христиане. Через Христа, Сына Божия воплотившегося, Человека Иисуса Христа, как называет Его апос­тол Павел, они вошли из области тьмы и смерти в жизнь — а Он умер. И верующие раннего времени передавали весть о Христе именно как весть об этом чуде: я жив, я живу вечной жизнью, смерти для меня больше нет, есть только переход в вечность, когда она придет. И это — благодаря тому, что Бог сумел нас возлюбить той любовью, которая проповедана в Евангелии: всей жизнью, всей смертью Своей, мучительным распятием и оставленностью. Так что вера ранних христиан в каком-то отношении была очень простая, она сводилась именно к этому опыту: я был мертв, а теперь я жив…

Это может быть заключено в одно выражение: Христос, Сын Божий, ставший сыном человеческим, распятым ради меня… И каж­дый имел право сказать именно «ради меня», а не только «ради все­го человечества». В житиях святых есть рассказ о том, как один священник молился, чтобы Бог наказал, наконец, всех злодеев вокруг него, всех грешников, которые отреклись от Христа и про­сто от жизни, достойной звания человека. И Спаситель ему явился и сказал: никогда не молись о том, чтобы на кого бы то ни было нашла вечная смерть. Если был бы только один грешник на зем­ле, Я был бы готов воплотиться и умереть, чтобы его спасти… Вот в Кого верили ранние христиане.

И грех рассматривался именно как измена. В каком-то из раннехристианских писаний говорится, что грех можно представить так: ты живешь на одном берегу реки, этот берег и страна за ним — область Божия; а грех заключается в том, чтобы переправи­ться через реку в область, где Бога нет, где Его законы не дей­ствуют, где действуют законы зла, законы смерти, разрушения духовного и телесного. Апостол Павел настаивает на том, что вера не может быть просто головным убеждением в том, что христианское мировоззрение логично, стройно, объясняет многое; настоящая вера — это такое состояние, когда Христос реален для нас, когда Он стал для нас Господом во всех смыслах этого слова: Господь как Бог, Господь как Тот, Который имеет право от нас ожидать, а порой и требовать жизни, достойной нас самих и достойной Его жизни и Его смерти за нас. И еще Господь в том смысле, в каком можно это слово употребить о своем наставнике, о том, который есть путеводитель наш. Причем, если читать Евангелие, мы ясно видим, что Он не такой путеводитель, который сам не творит то­го, что проповедует; всё Евангелие — это выражение Его Самого и Его Жизни.

Познать Христа можно только внутренним опытом, и этот опыт, опять-таки, по апостолу Павлу (и по опыту каждого из нас в той или другой мере) нам дается действием Святого Духа. Апостол Па­вел говорит: никто не может назвать Христа Господом, если его не научит тому Дух Святой… Дух Святой в глубинах нашей души воздыханиями неизреченными молит Бога, либо, когда мы созреем или в минуты просвещенности, нас учит называть Бога Отца — Отцом. И не только потому что Он нас всех создал, что Он источ­ник нашего бытия, а потому что мы так соединены со Христом, что всё, что можно сказать о Христе, хотя бы зачаточно можно ска­зать о нас. Когда Христос нас учил Молитве Господней и сказал «Отче наш», Он говорил «Мой Отец и ваш Отец»: не только Отец человеческого рода, но Наш — ваш и Мой — общий Отец. И через Христа, силой Свя­того Духа, мы делаемся уже не приемными детьми Божиими, а Его родными детьми. После Своего Воскресения Христос говорит женщинам: Пойдите, возвестите братиям Моим... Он называет Своих учеников братьями Своими. Вот почему эти ученики могли обращаться к Его Божественному Отцу и Его называть своим Отцом.

Но этот опыт должен был найти себе выражение во всех об­ластях человеческой жизни, и в частности, в понимании, потому что человек не живет только живым, пусть сильным, глубоким чув­ством. Он должен, ему необходимо осознать свою веру, ее понять. И уже во время апостола Павла были разногласия. Люди ставили перед собой вопросы, которые не всегда могли разрешить; было у них вопрошание, а порой и сомнение. «Сомнение» — слово, кото­рое значит, что в тебе действуют как бы два мнения, которые борются и которые ты не умеешь согласовать ила между которыми, по своей духовной неопытности, не можешь сделать выбор. И апос­тол Павел нам говорит (и это очень важно для нас): надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные… И это было начало умственной разработки веры, — не попытка сделать из опыта чисто умственную систему, а попытка разобраться в собственном опыте и его выразить так, чтобы можно было его передать другому чело­веку не только сиянием своей жизни, не только борением в себе самом, но и в умственных категориях — в той мере, в какой можно выразить в умственных категориях то, что, конечно, превосходит все эти категории.

История Церкви, таким образом, является, с одной стороны, историей святости, историей того, как некоторые люди открыва­лись Богу, погружались в вечность, преображались силой Святого Духа, соединялись со Христом, и с другой стороны, история того, как их любовь искала средств на всех плоскостях, и умом и фор­мой своего жития передать другим то невыразимо драгоценное со­кровище, которое составляла находка Христа, встреча с Ним, и рожденная ею новая жизнь.

Вы, наверное, помните рассказ в начале Евангелия от Иоанна, встречу Нафанаила со Христом. Вот израильтянин, в котором нет лукавства, — оказал Христос. Нафанаил спрашивает: Почему Ты знаешь меня?.. И Христос ему отвечает: «Когда ты молился под деревом, Я видел тебя«. Нафанаил это понял в настоящем смысле слова: что не глазами Он его узрел, а что Он был Тем Богом, к Которому обращена была его молитва. И он поклонился и сказал: Равви, Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев!

На этом я кончу свою сегодняшнюю беседу, а следующий раз пойдем дальше и поставим себе вопрос о том, что случилось дальше: как эти ученики, не только апостолы, но самые простые люди пронесли весть о Христе, о новой жизни, как постепенно вырастало и умственное углубление веры; и с другой стороны, как — увы! — началось обмирщение, чем это объясняется, и как мы можем расценить и свое время, и собственную жизнь.