Цикл бесед о вере. Часть 3

Я закончил прошлую беседу указанием на то, что в другого человека нельзя верить, если мы не верим в себя самих.  И вот ставится вопрос: что такое вера в себя?  Профессионально, житей­ски, большей частью люди ответят: Верить в себя это быть уве­ренным в том, что если напрячь свою волю, собрать все силы ума, можно добиться чего угодно — ну, в пределах возможного… Такая вера в себя где-то граничит с самоуверенностью, легко в нее переходит, и, в конечном итоге, это не вера в себя, а это уверенность, что окружающее поддастся нашему усилию. В каком-то отношении это уверенность в том, что во мне хватит силы переломить окружающих меня людей и изменить окружающие меня или встречные обстоятельства.

Настоящая вера в себя, это вера, т.е. уверенность в том, что во мне есть что-то, чего я не знаю, что-то мне самому непости­жимое, что может раскрыться и дойти до какой-то меры полноты и совершенства. Самоуверенность основывается на знании самого се­бя, может быть, на каком-то преувеличении самооценки; вера же не нуждается ни в какой самооценке, потому что предмет ее это именно — тайна человека.  Когда я говорю о тайне человека, я хочу сказать не то, что в каждом человеке есть что-то потаённое, а то, что весь человек есть сплошная динамика, сплошная жизнь, сплошное движение и становление. И что ни в какой момент, ни сам человек, и никто другой не может заморозить этого человека, заморозить, остановить эту динамику, остановить для того, чтобы в нее заглянуть; динамика заморожению не поддается; человек динамичен все время и всегда.

И вот вера в человека, в самого себя, это вера в то, что во мне, в каждом человеке, есть непобедимая динамика жизни, и что единственное, что может помешать этой динамике осуществи­ться и вырасти в реальность, это моя трусость, моя нерешитель­ность, но никак не окружающие меня обстоятельства.  Обстоятель­ства, как бы они ни были хороши или плохи, как бы они ни были жестоки, как бы они ни были направлены на то, чтобы сломить человека, являются только поводом к тому, чтобы эта внут­ренняя, творческая динамика себя выразила по-новому, по-иному, неожиданно — но все равно: выразила себя и ничто другое.

И вера в себя есть уверенность в этой внутренней, таинствен­ной, творческой и, в конечном итоге, победной динамике. Вера в себя, поэтому, заключает в себе уверенность, что в каждом чело­веке — и во мне, в частности, — есть область, которая для меня самого неуловима; и что, будучи изо дня в день самим собой как можно более совершенно, сколь можно более искренне, правдиво, честно, смело, жертвенно, в конечном итоге, я буду раскрывать и приво­дить в движение все новые и новые силы, которые ничем не могут быть остановлены.

Но это не слепой процесс, в этом должна быть тоже зрячесть; человек в своем становлении должен также наблюдать за собой — не трусливо, не с беспокойством, не ставить себе вопрос о том, явлюсь ли я тем, кем я, в конечном итоге, должен стать или хо­чу быть; нет; а с живым интересом, как наблюдатель, который на­блюдает процесс, принимает его в учет и старается употребить, применить, приложить все, что входит теперь в поле его зрения. Это значит, что человек должен научиться прислушиваться к само­му себе, раньше всего — к голосу своей совести, той правды, которая в нем есть. Потому что голос совести, и голос правды, если он задушен, никак, никогда не может быть заменен ни законностью, ни условностью, ни человеческими правилами; дальше — человек должен прислушиваться к голосу жизни, к тому, чему жизнь его учит; жизнь отдельного человека около него, жизнь общества, жизнь народа, жизнь человечества, биологическая жизнь, и, нако­нец, для верующего, несомненно, голос Самого Бога, выраженный в Священном Писании, звучащий громче, правдивее, истиннее, чем его собственная совесть.

И вот все это ему дает возможность раскрыть в себе, прислушиваясь к ним, вглядываясь в них, эти глубины и приложить их к жизни. В этом процессе человек должен, как я уже говорил, соб­рать очень много смелости, очень много мужества, потому что этот процесс — это борьба жизни против окостенелости, это борьба творчества против всего того, что убивает творчество, это борьба совести против того, что бессовестно старается строить жизнь…

Это требует смелости, да, — но вместе с этим огромного смирения и послушания; не в том смысле, что мы должны подчиняться, а в том смысле, что мы должны смиренно, послушливо отдать­ся закону жизни и быть готовы жить даже ценой нашей смерти. Это может показаться странным, диким выражением, но в устах верующего это и не странно и не дико, потому что только тот может положить свою жизнь, за свой идеал, кто верит в жизнь и не верит в победу смерти; кто верит, что побеждает жизнь, и что смерть никогда не победит; только тот, который может любить от всей души, от всего сердца, всем умом, всей волей, всем телом своим, только тот человек, в котором жизнь победила смерть, может жизнь свою отдать, приняв внешне побежденность, сломленность и смерть, но зная, что внутренне — он победил.  Когда-то была найдена надпись в Шлиссельбургской тюрьме: «Со Христом и в тюрьме мы свободны, без Него — и на воле тюрьма» — вот этот контраст внутренней свободы и внешней ограниченности, внутрен­ней победоносной жизни и внешней смерти и является характерной, подлинной верой человека в себя — не самоуверенностью, но верой в непобедимую динамику жизни, имя которой, в конечном итоге — Бог.

Опубликовано: «Человек перед Богом». – М.: Медленные книги, 2019