Цикл бесед о вере. Часть 5

Когда люди говорят о вере, большей частью они себе представ­ляют, что говорят о религиозной вере, будто веры, кроме рели­гиозной, не существует.  На самом деле это не так. В предыдущих беседах я пробовал показать, что существует вера в человека и, что эта вера в человека имеет огромное значение и со­всем не так проста как нам кажется. Она не заключается в про­стом доверии, а имеет совершенно другую глубину, творческую глубину.

Но кроме веры в человека есть еще другая вера, о которой мы мало говорим и, однако, которая движет жизнью.  Это вера учено­го в науку; это вера всякого мыслящего человека в то, что его окружает. Я хочу это объяснить немножко подробнее.

Вера — и это определение я беру из Священного Писания, но оно относится ко всякой вере — вера, это уверенность в вещах неви­димых; это уверенность в том, что еще нами не познанное, не постигнутое, не открытое, не обнаруженное — существует. Это вера ученого в самом основном смысле этого слова. Ученый, не стал бы заниматься, какими бы то ни было, исследованиями, если бы он не был уверен, что, то немногое, что сейчас наука знает, — хотя и знает так колоссально много — ему дает право надеяться и вдохновенно искать то, что еще не было наукой поз­нано. И это и есть в самом точном смысле слова “вера”.

Человек, потому что он имеет опыт частичного знания, ищет более полного знания; потому что им что-то было уже опознано, открыто, он не сомневается в том, что есть еще многое, что под­лежит открытию и познанию. Таким образом, сила, которая движет ученым, это вера в то, что он окружен богатой, бездонно-глубо­кой реальностью, которая познана только отчасти и которую он хо­чет познать сколь можно глубоко. И эта вера вдохновляется также надеждой, т.е. предвкушением радостным, вдохновенным, напряжен­ным ожиданием того, что откроется его взору, его уму, или не­посредственно, или благодаря разнообразным приборам, которыми наука обладает. Вера и надежда, которые, казалось бы, принадлежат од­на только к области религии, а другая — к области человеческих отношений, на самом деле являются основой всякой научной деятель­ности. Реальность, которая перед нами — с одной стороны уже нам известная, с другой сторона манящая именно своей неизвестностью — это область подлинной веры человеческой.

Надо, однако, для того, чтобы хорошенько понять этот пред­мет, сделать различие, мне кажется, между реальностью и исти­ной: опять-таки, это выражение, которое чаще всего встречается на языке философии и религии, но которое относится также точно и к научным предметам. О реальности я только что сказал, что это все, что нас окружает: внутренний мир, внешний мир; этот внутренний и внешний мир можно рассматривать с точки зрения материалиста, можно рассматривать с точки зрения верующего. Но каждый раз, как мы приближаемся к нему, как мы делаем в нем какое бы то ни было открытие, мы стараемся открытое нами, поз­нанное нами, выразить: выразить в категориях человеческого ума, в категориях человеческого языка; и, конечно, объективный факт из области реальности, который мы переносим в область мышления, не в точности совпадает с ним.

Таким  образом, истина, выраженная о каком-нибудь предмете, есть только обозначение этого предмета, приближение к нему, попытка его выразить, — но не самый предмет, точного сов­падения никогда нет. Это очень важно с точки зрения науки и также с точки зрения верующего; истина никогда не совпа­дает с реальностью и потому именно, что она не совпадает до кон­ца, она вдохновляет нас к дальнейшему исследованию и к более глубокому познанию. Это значит, в сущности, что каждый раз, когда разрозненные научные факты собраны в теорию, в гипотезу, мы мо­жем к ним приглядеться, видеть их по-новому, в их соотношении, и сразу же приступить к самой неожиданной творческой работе, к тому, чтобы поставить под вопрос то, как мы выразили откры­тую нами реальность. Первое, что мы должны сделать, мы должны нашу теорию, нашу гипотезу поставить под вопрос с точки зрения умственной логики — я уже не говорю о добросовестности; а вто­рое — если даже мы нашли, что эта гипотеза, эта теория, это представление наше (пусть это будет всеохватывающее мировоззре­ние, или очень частичная картина какого-то феномена) соответ­ствует логической правде, мы должны пуститься немедленно в ис­следование, потому что весь интерес заключается в том, чтобы, собрав существующие факты в одну единицу, найти тот факт, кото­рый от этой стройной единицы не оставит ничего или, во всяком случае, поставит ее под вопрос.

Вся надежда настоящего ученого в том, чтобы найти, обнару­жить новый факт, который потребует перемены его научного миро­воззрения — не философского, а именно научного, — который разверзнет, раскроет перед ним непознанные до того глубины не только фактического знании, но и понимания. Он ставит под вопрос ту истину, которая выражает реальность, которая его окружает. И это его действие это просто сомнение, но сомнение не в том, обычном смысле этого слова, в котором мы его употребляем: не колебание, не испуг, а умное, зоркое, система­тическое, напряженное, смелое сомнение. Ставится под вопрос мое представление о вещах ради того, чтобы обнаружить, более истинное, состояние вещей, положение дела.  И в этом отношении сомнение является движущей силой научного исследования.

И вот мы обнаруживаем, что не только в области веры, не только в области человеческих взаимоотношений, но именно в об­ласти науки реальность под вопрос не ставится: истина, т.е. ее частичное выражение в человеческих категориях и на человече­ском языке должна ставиться под вопрос все время; и что этот процесс называется сомнением, но творческим, из кото­рого вырастает, на основании творческой веры и ликующей на­дежды все углубляющееся и разверзающееся знание окружающего нас мира.

Опубликовано: «Человек перед Богом». – М.: Медленные книги, 2019