Цикл бесед о вере. Часть 6

Я в прошлой беседе указывал на то, что не может быть веры в окружающий нас мир, в окружающую нас реальность, если нет какого-то опыта, относящегося к этой реальности. Человек не может пуститься в исследование того, [о чем он не имеет представления].  Он может, конечно, случайно, набрести на неожиданное открытие; [но планировать его он может только в тот момент], когда у него есть хоть зачаточное представление о том, что он собирается ис­следовать. И вот тут, мне кажется, очень важно какое-то равнове­сие между теперешним знанием человека, знанием человека на сей день и его способностью вступить в неизвестное с тем, чтобы обнаружить не только подтверждение и расширение своего знания, но, может быть, такое знание, которое поставит под вопрос весь опыт, которым он жил. Такой подход и есть научный подход; самый типич­ный ненаучный подход заключается в том, что человек, на основании приобретенного уже знания говорит: «А того быть не может! Это просто невозможно, и поэтому и не стоит искать в другом направле­нии”.

Это [типично] ненаучный подход, который основывается не [на научном] мировоззре­нии, а на предвзятых философских или других взглядах.

[Опыт, из которого мы исходим, очень важен].  Но он должен привести к тому, чтобы человек с [совершенно] открытым умом, с громадной смелостью духа решился вступить в область неизвестного и быть способным узнать, признать факты, вдребезги разбивающие наше теперешнее мировоззре­ние.

Истины бывают разные; в прошлой беседе я указал на то, что истины являются выражением той реальности, которую мы исследуем.  [Истина, т.е. в]ыражение этой реальности, бывает статическая, бывает динамическая, но всегда она выражается по отношению к каким-то координатам, которые в нас заложены или заложены в окружающей нас жизни.  Я хочу коротко об этом сказать, потому что это важно и для веры ученого — не религиозной его веры, а именно его веры в науку и его исследовательский труд — и для веры верующего, т.е. религиозного человека.

Статически мы выражаем очень многое. Мы в какой-то момент обнаруживаем факт и его фиксируем. Некоторые факты можно фик­сировать; можно говорить об утесе; можно, в географии, напри­мер, описывать неизменные факты. Но явления выразить можно только динамически, явления всегда находятся в каком-то про­цессе и большей частью мы говорим о явлениях, а не о таких предметах, которые стоят перед нами как утес — да и то: и утес постепенно меняет свою форму…  Когда мы применяем чисто ста­тические приемы к предметам нестатическим, мы, с одной стороны, говорим что-то, что соответствует реальности, а с другой стороны, эту реальность безнадежно извращаем. Это я хочу изъяснить на одном примере.

Есть картина французского художника Жерико, которая назы­вается «Скачки в Эпсоме». Как название указывает, мы видим несущихся через поле лошадей, мы видим их в движении, мы как бы переживаем их галоп; но если мы сделаем попытку сравнить картину Жерико с фотографией,  мы обнаружим, что никогда никакие лошади так галопом не несутся. В чем же дело? А вот в чем: Жерико хотел нам передать чувство галопа, и он это сумел сделать, но в ущерб анатомической, [физиологической] правде. Он нам дал динамическую картину, немножко [фальсифицируя факты].  С другой стороны, движение можно [заморозить.  Вы все знаете, что случается, если  человека говорящего, — говорящего иногда с глубоким чувством и переживанием] – сфотографир[овать  [Сфотографируют, притом, с умением — где-то снизу,] сбоку, как можно из самого умилительного момента сделать комический момент, как можно в самый значительный момент жизни человека сделать его смешным. Это обратная сторо­на. Движение замороженное — ложь; движение, которое мы выражаем, как движение не соответствует в точности тому, как оно происходит.

И поэтому, каждый раз, как мы говорим об истине, будь-то философской, религиозной, будь-то научной, мы должны сделать поправку на то, что мы или замораживаем движение или неточно выражаем как бы анатомическую структуру, неподвижную действительность. И притом это делаем всегда с той или иной точки зрения: во-первых, в пределах категорий нашего ума, во-вторых, — в пределах нашего языка, а в третьих, иногда — но не так редко — в пределах наших обычных представлений.

Это я вам могу изъяснить — ну, примером, который может вам казаться смешным, но который имеет некоторую глубину человеческую. Один миссионер мне рассказывал о том, как негр-священник представлял его перед проповедью своему приходу, соб­равшимся верующим. Миссионер был белый, верующие были черные. И вот, что сказал им священник: «Не смущайтесь тем, что он бел, как бес — его душа такая же черная, как наша… »  Мы ска­зали бы наоборот; он выразил некую истину со своей точки зре­ния. И мы это делаем и в науке и в философии постоянно; мы не можем без предвзятой точки зрения говорить; мы не можем говорить иначе как с какой-то точки зрения. Но эта точка зрения тоже должна стать в какой-то момент предметом сомнения, она должна быть поставлена под вопрос, потому что иначе истина, которую мы выражаем, с определенной точки зре­ния уже станет ложью, а иногда, если мы будем настаивать на этой точке зрения, [без проверки, — уже подлогом.].

Дополнения, взятые в квадратные скобки, сделаны на основании бумаг Ирины фон Шлиппе.

Опубликовано: «Человек перед Богом». – М.: Медленные книги, 2019