Дискуссия верующего с неверующим. Часть 6

Анатолий Максимович: Митрополит Антоний, в нашей сегодняшней, последней бе­седе я хотел бы задать вопрос: чего вы ожидаете от верующих?

Митрополит Антоний: От верующих я думаю, первым делом я ожидаю веры. Звучит оно, конечно, нелепо. Но…

А.М.: Почему? Вы — митрополит; совершенно ясно, что вы ожи­даете от верующих веры.

М.А.: Да, но это звучит слишком очевидно. Я этим хочу ска­зать, что от верующего я ожидаю, с одной стороны, доверчивости к Богу, к жизни; не глупой доверчивости, но и не испуган­ного отношения, отношения человека, который с доверием му­жественным, умным, опытным идет в жизнь, и, с другой стороны, уверенности в содержании его веры. А из этого следует — и это не менее важно,- что он жить должен так, чтобы ясно бы­ло, что он верит и во что он верит; соответствие жиз­ни с верой абсолютно необходимо, иначе это пустая болтовня.

А.М.: Другими словами, он должен руководствоваться этиче­скими принципами христианства или какого-нибудь другого веро­исповедания.

М.А.: Должен, да.

А.М.: Так, это я понимаю.

М.А.: Иначе он обессмысливает то, что он говорит о вере.

А.М.: А относится ли к этическим принципам, которыми он должен руководствоваться, терпимость по отношению к инакомыслящим, по отношению к людям других вероисповеданий, по отношению к неверующим?

М.А.: Я глубоко убежден, что терпимость — одно из свойств, которые должны были бы отличать верующих. Вы мне на это скажете, что это встречается редко, так же как встречается редко хороший писатель или хороший человек; но, в сущности — терпимость абсолют­но необходимое свойство верующего. Нетерпимость происходит от того, что человек не уверен в себе.

А.М.: Но если взглянуть на историю Церкви, то создается весьма определенное впечатление, что именно этот принцип, мягко выражаясь, не внедрялся Церковью систематически; создается даже гораздо более неблагоприятное впечатление, что Церковь выступала против терпимости, что Церковь насаждала нетерпимость.

М.А.: Мне кажется, что тут два момента. Если человек глу­боко, всей душой, всей силой жизни убежден в правде, в истине того или иного представления о жизни или понятия, совершенно естественно, чтобы он о нем говорил, чтобы он его проповедовал, чтобы он хотел им поделиться. Это относится не только к религии, но ко всем областям жизни; когда мы прочли какую-нибудь книгу, которая нас увлекает, слышали музыку, которая для нас очень зна­чительна, мы всех стараемся приобщить к своему опыту; и в этом отношении терпимость может продолжать существовать, но ее нель­зя путать с теплохладностью или с безразличием. И есть другая терпимость — или нетерпимость — которая происходит, как я ска­зал минуту тому назад, от того, что человек не уверен в себе, в убедительной силе того, во что он верит, и хочет внедрять это искусственным образом. И это – преступление. Человек, который хочет насильственно внедрить в другого какую бы то ни было идеологию, какие бы то ни было убеждения, какую бы то ни было веру — это человек, который не верит, в конечном итоге, в убедительность той истины, о которой он говорит. Всякое наси­лие говорит о слабости человеческого убежденья или о том, что человек не верит в другого человека, думая, что нельзя и ждать от него, чтобы он отозвался на истину или на правду, а что надо его к этому принудить; это преступление религиозное.

А.М.: Я совершенно согласен с вами в том отношении, что са­мыми нетерпимыми деятелями Церкви были люди, которые испытывали сомнения и которые хотели убедить не только других, но и самих себя. Но взглянем на это иначе. Существует Церковь. Церковь от­ветственна за то, чтобы помогать людям верить, чтобы помогать людям жить так, как предписывает им вера; и Церковь не проявляла должной терпимости. Почему?

М.А.: Я думаю, по двум причинам; с одной стороны по причине, которую я уже указал: недостаточной спокойной, победоносной уверенности, что истина за себя постоит; что не нам защи­щать Бога; что не нам защищать истину; что в человеке есть способность отозваться на истину без того, чтобы его к этому принуждали. И, с другой стороны, потому что общество верующих — и это относится не только к православным, это относит­ся ко всем верующим христианам и не-христианам…

А.М.: Совершенно верно, я не знаю, что вы скажете, но в этом отношении вы совершенно правы, у всех церквей, у всех религий есть в данном отношении что-то общее, есть этот момент…

М.А.: И вот мне кажется, что это происходит от того, что между каждой верующей общиной и тем обществом, в котором она на­ходится, в частности государством, в котором она живет и действует, образуется связь, которая всегда пагубна для верую­щего общества, которая всегда ограничивает его, которая всегда сводит с пути и которая всегда подменивает высокие принципы веры, любви, надежды, преданности, жертвы себя и т.д., чем-то другим, ну, скажем, русификацией, если говорить о Русской Церкви до революции в областях как Прибалтийский край, Польша, использование религиозного момента для светских и, я бы сказал, часто противорелигиозных це­лей.

А.М.: Во всяком случае, для политических целей (М.А.: «Да»), это я понимаю. Но это, по-моему, все-таки не исчерпывает вопроса и вы, по-моему, упомянули о главной причине нетерпимости, сами того не сознавая. Вы упомянули об истине, вы сказали, что человек сам дойдет до истины; другими словами, каждая церковь, каждая религия уверена, что у нее вся истина, вся абсолютная истина – и в этом заключается причина нетерпимости. Тоталитарные государства по своему характеру не­терпимы — почему? Потому что они убеждены, что у них вся истина, абсолютно вся, что те, кто с ними не согласен – заблуждаются. И вот то же самое думает и Церковь. Теперь: что получается на практике? Церковь убеждает верующих, что у них вся истина, и неминуемый результат этого заключается в том, что ве­рующий — поскольку у него вся истина, поскольку он приобщился истине — начинает считать себя лучшим человеком, чем неверующий, или чем тот, который исповедует какую-то другую веру.

М.А.: Я думаю, что вы правы в этом отношении, и на это я мог бы сказать несколько вещей, не в защиту верующих, а в за­щиту принципа терпимости по отношению к истине. Прежде все­го, одна из самых, может быть, потрясающих особенностей христиан­ской веры в том, что Евангелие определяет истину не в порядке чего-то, а Кого-то; Христос говорит: Я — Истина. И этим Он совершенно уничтожает для нас возможность считать, что ЧТО бы то ни было, что можно выразить словами или образами, мо­жет назваться конечной и полной истиной, ибо полная истина — лич­ная — никогда не вещественна; и в этом отношении, когда мы, пра­вославные люди, говорим о том, что у нас есть вся истина, мы го­ворим какую-то неправду, в конечном итоге; Христос – Истина. Бог — Истина; то, что о Нем можно сказать — приближе­ние к Истине, может быть хорошее, может — очень относительное. Теперь, второе: мы должны были бы учить — себя самих, во-первых, но также и других — тому, что если ты такой счастливый, что у тебя есть больше понимания, чем у другого, если у тебя больше истины, чем у другого, то ты просто как богатый человек, который должен делиться своим богатством, а не как человек, который имеет право этой истиной бить других людей — это опять-таки безбожный поступок, безнравственный поступок.

А.М.: Конечное это безнравственный поступок, и я и не ожидал, что вы скажете что-либо иное. Но дело в чем: Христос го­ворит «Я — Истина». Какой же вывод делает из этого христианин? Он говорит: я христианин, поэтому я — истина, поэтому мне из­вестна истина; раз она мне известна, значит я лучше других. Ра­зумеется, если он хороший человек, если он нравственный чело­век, он не станет этой истиной бить других; но ведь Церковь знает, что существует огромное число людей, которым нравствен­ность дается нелегко, и которые будут бить этой истиной. Кроме того, я не понимаю одного: какое право вы имеете считать себя богаче других? Какое право вы имеете жалеть других? Я вовсе не хочу, чтобы вы меня жалели!!! Вы – священнослужитель, а я — неверующий человек; я вовсе не считаю себя «беднее» — почему же вы меня жалеете? Это, до некоторой степени, оскорбительно!

М.А.: Я с вами абсолютно согласен, но скажем так: Анато­лий Максимович, я вас абсолютно не жалею, я бы ска­зал даже, что я кое в чем вам завидую: вы гораздо умнее меня, и гораздо образованнее меня, и в хорошем смысле я могу вам завидовать в этом; но я вас, простите, очень люблю; и если у меня есть в душе что-то, что меня радует, вдохновляет, я был бы очень счастлив с вами этим поделиться — не потому, что это мое, или не потому, что я лучше, а потому, что вы со мной де­литесь своим опытом, знанием, умом, хотел бы и я поделиться вот этой искоркой, которая для меня есть радость и жизнь. Вот в этом смысле есть желание естественное и у вас и у меня этого общения.

А.М.: Конечно! — но это диалог, это совсем другое дело, это, по-моему, то, чего нам нужно добиваться!

М.А.: И должно добиваться, и это постепенно нарастает. Вот мне сейчас вспоминается: когда русская Церковь была приня­та во Всемирный Совет Церквей, нас попросили сказать слово по этому случаю. И один из епископов Русской Церкви встал и ска­зал очень короткое, живое слово, где, между прочим, выразил такую мысль, что Православная Церковь сохранила, как нам кажется, в неприкосновенности залог веры древней Церкви. Может быть, мы не развили его, может быть он в наших руках оставался как сокрови­ще, которое неиспользовано; но, говорит он, это сокровище не нам же принадлежит, а всем, кто здесь собран. Мы вам со своей стороны приносим то, что у нас есть; возьмите его, оно — ваше, и принесите те плоды, которые мы по своей косности не су­мели принести. И мне кажется, что каждый человек по отношению к другому может так поступить. У вас одно, у меня другое, у ко­го-то еще — третье; если мы, с верой друг во друга, с верой в то, что каждый из нас способен вырасти в еще большую меру че­рез общение, делясь с другим, будем друг ко другу подходить — тогда действительно мы будем обогащать друг друга, тогда вопрос о терпимости не встает; речь не идет о том, чтобы вы меня переубедили или я вас; а речь идет о том, что и в вас и во мне есть что-то, что нам очень дорого — и нам радостно друг со другом поделиться; если б только люди могли так думать, и ве­рующие и неверующие, потому что, в конечном итоге, как вы гово­рили, тоталитарное государство и тоталитарная Церковь одинаково безнравственно относятся к этой теме истины, которая ни ей и никому, в частности, не принадлежит, а всем принадлежит.

А.М.: Значит, как священнослужитель вы будете всячески спо­собствовать внедрению терпимости до тех пор, пока этот вопрос не исчезнет вообще — так ли я вас понял?

М.А.: Сколько могу — да, и сколько у меня у самого хва­тит терпимости, потому что я, конечно, тоже заражен, ну, хотя бы страстностью: я страстно переживаю свои убежденья и поэтому мне приходится быть очень осторожным, чтобы не ки­даться как дикий зверь на других людей!

А.М.: Большое вам спасибо, митрополит Антоний.

Опубликовано: «Беседы о вере и Церкви». – М.: «Омофор», 2017; «Вера». – М.: «Медленные книги», 2018; «Бог: да или нет», М.: Никея.