Истина и реальность

Досточтимые отцы!

Братья и сестры во Христе!

Дамы и господа!

В текстах митрополита Антония Сурожского размышления о вере часто соседствуют с упоминаниями о двух особенно важных для нас категориях – реальности и внутренне связанной с ней истиной.

Владыка подчеркивает, что в современном мире реальность жизни и вера в Бога как в источник гармонии (думаю, здесь можно сказать истины) далеко не всегда совпадают. Если мы видим только очевидное, низменное, тогда многое в церковной жизни, даже Евхаристия, могут представляться чуть ли не кощунством, богохульством: «Мне кажется, Церковь может сказать: «Благодарим тебя, Господи, за все, что Ты творишь!» – только если она совершенно реально верой и внутренним опытом уже видит свершение, завершение всего……..Если мы не видим уже теперь завершения всего в Боге, если мы видим только ряд событий, страдание, ужас, зло настоящего времени, мы не можем принести акт благодарения, совершить Евхаристию».[1]. То есть мы нисколько не приближаемся к истине. Итак, оказываются возможными разные точки зрения, из чего становится понятным расхождение истины (Бога) и реальности.

Повторю, митрополит Антоний подчеркивает, что истина и реальность не идентичны, но взаимосвязаны. Он говорит: «Реальность – это все, что есть, знаемое нами или незнаемое, это и познанное, и тайна Бога и творения. Истина – это та частица реальности, которую мы познали и выразили»[2] [выделено мною – Б.В.].

Однако истина как таковая обладает разной степенью полноты. В связи с этим он приводит цитату: «Все, что мы говорим о Боге в соответствии с Его собственным откровением, может являться предельной истиной для земли, но это не есть полная истина для Бога»[3].

Но и сама реальность может выступать в разных формах и мерах. Вот примеры этих расхождений между реальностью и формами ее выражения, приводимые владыкой – икона не есть Бог, слово (в том числе и о Боге) не есть Бог.

Это многообразие реальности требует различать,-  говорит митрополит Антоний, — мир в библейском смысле слова – внецерковный и Церковь. Именно у Церкви видение Божие. Это различение, повторим, не только необходимо, но и неизбежно. В одном из текстов владыки находим ссылку на Александра Блока, сказавшего – невозможно одновременно вслушиваться в звуки мира и звуки вечности. Как же тогда обрести духовную полноту (здесь мы подразумеваем и полноту охвата реальности, и полноту истины)? И как проверить достоверность? Реальность строится на основе опыта. Но опыт преходящ, он тускнеет. Мы знаем, что существует Божественный свет и Божественный мрак (=невидимая реальность), что возможно состояние прелести.

Опыт многообразен. «Мы можем делать разные вещи с переживанием Его присутствия», – находим мы в одной из бесед[4]. «Читай Евангелие и ставь перед собой вопрос – что здесь на самом деле сказано», – когда-то наставлял Андрея Блума его отец[5]. Вопрос бесконечно сложный. Так, например, вслед за отцом Сергием Булгаковым, владыка определяет первые разделы Ветхого Завета не как «точное описание в исторических терминах того, что происходило до падения, а как метаисторию»[6].

Но в чем же тогда следует усматривать реальность? Ведь подобная многозначность может порождать сомнение в существовании истины. Казалось бы, сомнение разрушительно, расшатывает веру, размывает реальность, почти отрицает истину. Но владыка во многих своих текстах благожелательно отзывается о сомнении и неуверенности – этими переживаниями мы не согрешаем. Упоминание о сомнении подводит нас (точнее – подводит митрополита Антония) к тезису, что вера может быть совершенной для данного этапа нашей духовной жизни, но «неполной и несовершенной, если оценивать вчерашнюю веру с точки зрения сегодняшнего опыта или в конце жизни подводить итоги всего пройденного пути»[7]. Поэтому не нужно бояться в определенный момент сказать (приведем вопрошания, взятые из разных текстов): «Господи, мне казалось, что я понимаю, теперь я перестал понимать. Что мне делать?» «Если ты засомневался, значит ты перерос свои знания, не Божью реальность, а те представления, которые у тебя о ней сложились». «Все может – и должно быть – поставлено под вопрос, не потому, чтобы мы ставили под вопрос Бога, человека или взаимоотношения, но потому, что в каждый момент Бог требует от нас более глубокого понимания и более животрепещущего отношения с Ним»[8]. И теперь нам становится вполне понятным утверждение владыки, что «реальность может быть выражена статически или динамически»[9]. То есть необходимо говорить о становлении веры, развитии христианского сознания и психики человека.

Но опыт познания Бога может быть неполным: «Не все слова не всех молитв соответствуют моему опыту, я не все могу повторить»[10]. Мы вызваны из небытия, и в нашем сознании сосуществуют мир полусвета и полутьмы. Лишь постепенно происходит сближение истины и реальности, познание Бога. Реальность Бога – это его активное участие в нашей внутренней жизни. «Человек открыл для себя реальность Бога через то, что Бог делает с людьми»[11].

Тогда «…истина – не что-то, установленное раз и навсегда. Это не утверждение, не система верований, не мировоззрение. Это живая, динамичная реальность. Истина – не что-то, Истина – Кто-то: “Я есмь Истина” (Ин 14:6)»[12]. Через веру реальность и истина совпадают, хотя бы в недосягаемом для отдельного человека, для большинства из нас пределе.

Позвольте подойти к этому совпадению истины и реальности с другой, быть может, несколько неожиданной стороны, а именно – пользуясь идеями психологии, лингвистики, культурологии. Эти науки полагают, что в первоначальной глубине психики (соответственно человеческой истории) переживание, слово, понятие и объект материального мира оказываются в определенном смысле одним и тем же. «…Значения могут выступать перед субъектом как в качестве объектов его сознания, так и в качестве способов и “механизмов” осознания»[13], – подчеркивает один из ведущих отечественных психологов А. Ш. Тхостов. Причем эти структуры «скорее чувствуются, чем понимаются, – их осознание носит интуитивный характер»[14]. И у митрополита Антония читаем: «На какой-то глубине мысль и ее воплощение совпадают, становятся одно»[15].

Для наглядности приведем житейский пример, предложенный нашей коллегой доцентом А.Я. Басовой. Маленькая девочка, успешно овладевающая речью и делающая первые шаги в чтении, была поражена тем, что мама, сидящая рядом, и слово «мама» (в книге, в тетради) – это «одно и то же». Ситуация станет еще более выразительной и многогранной, если мы предусмотрим, что эта «мама» может быть произнесена и написана на самых разных языках.

Это же суждение представлено в поэтической форме у Кароля Войтылы, человека, к которому нельзя не прислушаться:

…наша мысль со светом предметов слита,

Мысль наша силе простых вещей осталась верна,

И если столько их нам до сих пор не открыто,

Значит наша мысль еще не завершена[16].

Это тождество подводит нас к антиномичности мышления, веры – мы должны вместить и одну, и другую форму реальности, только тогда реальность станет истиной, а вера укрепится. Это и будет многогранностью реальности, одновременно пребывающей в глубинах бытия и на вершинах веры.

Для человека верующего, для христианина она выступит, в частности, в таких актах и состояниях христианской жизни, как

Евхаристия

Крещение

Мистические переживания

И многих других

Остановимся на некоторых из них.

            Евхаристия. Митрополит Антоний утверждает реальность пресуществления хлеба и вина во время Литургии: «Этот хлеб и вино, да, стали Телом и Кровью Христовыми, но при этом непостижимо остались собой, освященными, преображенными, ставшими уже теперь тайной будущего века»[17]. Во втором томе «Трудов» владыки Антония мы находим разъяснение, что Евхаристия является воспроизведением реальной Тайной Вечери, а не интеллектуальным воспоминанием об однократном событии. Это событие «находится в вечности, а не просто во времени», подчеркивает владыка[18].

Такое же антиномное сосуществование профанного и таинственного усматривается владыкой и в акте крещения: «…когда мы приходим к крещению, мы погружаемся в воды, которые литургически освящаются благодатью Святого Духа и делаются водами Иорданскими, то есть водами, в которые Христос погрузился, очистив их от всякого зла, от всякой нечистоты, и эти воды могут нас приобщить к той чистоте, которая превышает нашу чистоту и превышает чистоту обычных вод»[19].

Продолжим наши сопоставления. В книге Сергея Сергеевича Хоружего «К феноменологии аскезы» читаем: «… отцы неизменно подчеркивают, что Обожение, соединение с Богом сохраняет идентичность человеческой личности, ее самотождество и самосознание: человек не остается таким же, но он остается собою» [выделено автором][20].

Вот разъяснение этого тезиса, которое может показаться слишком умозрительным. Заимствую его у владыки. Вспоминая о своих прошлых, давних-предавних грехах, человек задает себе вопрос: «А сейчас я бы поступил так же?» И отвечает: «Нет, я переродился». И его же замечания о людях в церкви: «с ними что-то происходило»[21], и об учениках Христа, которые радовались Его Воскресению, но стали обновленными лишь позднее: «И только позже, когда Святой Дух сошел на учеников, они изменились настолько, что в любых обстоятельствах всякий узнавал в них Божьих служителей»[22].

Эта «двойственность» [Б.В.] реальности относится не только к земной жизни, но и к трагичным ситуациям смерти близких. Так, рассказывая о прощании с умершей матерью, владыка заключает: «…в нашем отношении к усопшему мы должны найти равновесие между принятием реальности и уверенностью веры, между видением тления и уверенностью в вечной жизни, между любовью к месту, где покоятся останки любимого тела, и уверенностью, что связь, общение продолжается на всю вечность в Боге»[23].

Рискну привести также отрывок из стихотворения Иосифа Бродского «Натюрморт», раскрывающий многогранность-антиномность реальности в еще более контрастном сопоставлении:

Мать говорит Христу:

-Ты мой сын или мой

Бог? Ты прибит к кресту.

Как я пойду домой?

Как ступлю на порог,

не поняв, не решив:

ты мой сын или Бог?

То есть мертв или жив?

Он говорит в ответ:

-Мертвый или живой,

Разницы, жено, нет.

Сын или Бог, я твой.

Взаимоотношения телесно-материальной и духовной реальности (наверное, стилистически недопустимо выразиться – реальностей, а может быть, в эпоху постмодернизма и вполне нормально) с предельной четкостью сформулировал Николай Александрович Бердяев, (которого владыка не раз упоминает в своих текстах): «Реальность духовного мира и реальность Бога не соответствуют никакой реальности душевных переживаний и мыслей. Реальность духовного мира и реальность Бога есть и является не в соответствии и сопоставлении, а в себе самой как реальность иного качества. И реальность несоизмеримо большая, чем чувства и мысли душевного мира, чем явления мира природного. Лишь в душевном опыте и в прикрепленном к нему мышлении можно спрашивать о соответствии реальности, можно искать доказательства существования Бога и духовной жизни.

В духовном опыте такой вопрос невозможен. Духовный опыт и есть сама духовная жизнь, сама реальность духа, сама реальность Божественного. В духовной жизни явлены сами духовные реальности, и потому не может быть вопроса о соответствии реальности тому, что в духовной жизни раскрывается. В духовном мире опыту не соответствуют предметные реальности, но сам опыт духовный и есть реальность высшего порядка. Духовная жизнь не есть отражение какой-либо реальности, она есть сама реальность. Нельзя спрашивать о том, соответствует ли опыту великих святых, великих мистиков, людей высшей духовной жизни какая-либо реальность. Это душевный, натуралистический, наивно-реалистический, а не духовный вопрос. Духовный опыт святых, мистиков, людей высшей духовной жизни есть сама реальность, само явление и обнаружение Духа и Бога. Дух есть, духовная жизнь явлена и обнаружена. Это первичный факт, он непосредственно усматривается, а не доказывается»[24].

Итак:

1. Реальность и истина находятся в непростых взаимоотношениях. Они взаимосвязаны, но связаны не прямолинейно, не вытекают с неизбежностью друг из друга.
2. Реальность выступает в разных формах, по-разному на отдельных этапах жизненного и соответственно духовного пути человека.
3. В глубинах, в началах человеческого бытия объект=предмет=материальная реальность и слово – реальность нематериальная — совпадают.
4. В последующей истории они разделяются на духовное (священное) и земное (профанное).
5. В человеческом сознании, в психике они сопряжены, сосуществуют.
6. Вера делает эту антиномию созидательной и, так сказать, обеспечивает движение от реальности к истине, приводя в идеале, наверное недостижимом, к их совпадению.

Для наглядности предложу некий, наверное, неожиданный образ для разъяснения этих соотношений. Он заимствован мною из гештальпсихологии и многим, конечно, известен. Это рисунок – целостная конструкция – фигура и фон. При разной настройке внимания, разной установке на первый план выходит то одно, то другое. Процесс этого взаимодействия направляется верой. В итоге (теоретическом) фигура и фон – соответственно реальность и истина сольются в христианском единстве. Вот более нам близкий и поэтому, наверное, более убедительный образ чаши в «Троице» Андрея Рублева» – репродукция заимствована мною из книги второй «Мост через бездну» Паолы Волковой.

Думаю, что это созерцание-восхождение можно проиллюстрировать и поэтическими строками, воспроизводящими одну из самых значимых ситуаций в Священной Истории.

Поэма И. Бродского «Авраам и Исаак». Авраам на пути к месту жертвоприношения, рассматривает облако и воспринимает его как куст, затем обращает внимание на реальный куст на холме и открывает в них обоих самые разные объекты (или предметы) и смыслы.

Внезапно Авраам увидел куст.

………………………………

По сути дела куст похож на все.

На тень шатра, на грозный взрыв, на ризу,

На дельты рек, на луч, на колесо –

Но только ось его придется книзу.

С ладонью сходен, сходен с плотью всей.

При беглом взгляде ленты вен мелькают.

С народом сходен – весь его рассей,

Но он со свистом вновь свой ряд смыкает.

С ладонью сходен, сходен с сотней рук.

(Со всею плотью – нет в нем только речи,

Но тот же рост, но тот же мир вокруг.)

……………………………………………..

Кто? Куст, Что? Куст. В нем больше нет корней.

В нем сами буквы больше слова, шире.

«К» с веткой схоже, «У» – еще сильней.

Лишь «С» и «Т» в другом каком-то мире.

……………………………………………..

Что ж «С» и «Т» – а КУст пронзает хмарь.

Что ж «С» и «Т» – все ветви рвутся в танец.

Но вот он понял: «Т» – алтарь, алтарь,

А «С» на нем лежит, как в путах агнец.

Так вот что КУСТ: К, У, и С, и Т.

Порывы ветра резко ветви кренят

Во все концы, но встреча им в кресте.

Где буква «Т» все пять одна заменит.

Не только «С» придется там уснуть,

Не только «У» делиться после снами.

Лишь верхней планке стоит соскользнуть,

не буква «Т» – а тотчас КРЕСТ пред нами.

И ветви – видит он – длинней, длинней.

И вот они его в себя прияли.

Земля блестит – и он плывет над ней.

Горит звезда…

На самом деле – дали

рассвет уже окрасил в желтый цвет…

             Позвольте приложить эти, наверное, чрезмерно отвлеченные рассуждения к конкретной проблеме. Я вел дискуссионную группу, посвященную понятию психического расстройства, и меня попросили публично вернуться к этой теме. Обратиться к ней, думается, позволяет и бесценный, проникнутый пастырским состраданием и глубокими профессиональными – врачебными, в том числе и психиатрическими, – знаниями и навыками опыт владыки. Постараюсь соотнести эту заключительную часть выступления с основной его темой.

И столетия назад, и сейчас широко распространена точка зрения, провозглашающая, что никаких психических болезней не существует, что это лишь ярлык, накладываемый на тех, кто не вписывается в социум. Так реальны или нет психические расстройства?

Здесь необходим небольшой исторический экскурс. Обоснованно полагать, что на ранних этапах становления человека его тело и психика не противопоставлялись, не обособлялись. Затем человек стал разграничивать их в себе. Со временем психика разделилась на душу и дух. Все эти слагаемые человека постепенно им осмыслялись, познавались, становились объектом специального научного рассмотрения.

В человеческом теле «обнаруживались», то есть как бы открывались в ходе становления анатомии, физиологии, терапии и т.п. органы и системы. В душе (психике в узком смысле) обособлялись, отдельные психические=душевные процессы – восприятие (переживаемое самим человеком как видеть, слышать), интеллект и мышление (соответственно –знать, думать), эмоции (чувствовать) и так далее. Реальность этих переживаний может быть определенным образом обоснована. Я имею в виду исследования выдающегося польского лингвиста Анны Вежбицкой, предложившей «языковую модель» человека. Замечу, что в текстах владыки имеются ссылки на этого выдающегося ученого.

Далее, еще более пристально всматриваясь в себя, человечество поняло, что некоторые восприятия – это совсем особые проявления – «голоса» и «видения» – галлюцинации. Некоторые мысли – не просто ошибочные суждения, заблуждения, а бред. Эмоциональные перепады – не реакция на ту или иную ситуацию, а совсем-совсем особые аффекты – мании и депрессии. Причем оказалось, что эти переживания преобразуются так, что заканчиваются оскудением, распадом нормальных психических процессов: опустошением эмоциональности – апатия, памяти – амнезия, интеллекта – слабоумие.

Но распад структур, составляющих человека, и есть болезнь (это для всех более или менее очевидно применительно к телесным болезням – воспаление, склероз, атрофия и т.п.). Подобный же распад происходит и с психическими=душевными процессами. Увы, они столь же хрупки, тленны, как и телесные. Итак, психическое, точнее душевное расстройство – это распад именно душевных структур и, повторю, увы, это реальность.

Параллельно формировался, усложнялся дух, (то есть речь идет о становлении очевидной для всех нас трихотомии). Это сфера ценностей – то, что человек ставит выше себя, ради чего он живет. Для одних — это вера, Бог, для других общечеловеческие ценности, научное и художественное творчество, собственная частная жизнь. Медицина ничем этим не занимается, поскольку она не в праве судить о ценностях. Это поле, возделываемое священнослужителями, деятелями искусства, политиками, стражами правопорядка. Дух же как таковой не может заболеть (в медицинском смысле), как говорил выдающийся психиатр и философ Карл Ясперс[25]. Как существо духовное,человек не подвержен смерти, полному уничтожению. Это и есть истина о человеке. Она раскрывается по-разному – как христианское воскресение, как восточная реинкарнация и метемпсихоз, как бессмертие великих художественных творений и научных концепций, как память поколений, рода, семьи.

Тогда истина – это бесконечность человека, его вечная жизнь.

             Реальность – конкретные пути к этому. В том числе и вычленение, осмысление человечеством своих душевных процессов, и нормальных, и болезненных, и одновременно выработка путей и способов их духовного преодоления. Они совсем не сводятся к «прописанному» врачом или батюшкой посещению храма, чтению молитв и т.п. Необходима внутренняя, духовная работа, осуществляемая самим больным. То есть до вечной жизни (как противопоставлению реальности – смерти ) нужно дорасти.

Но это уже совсем другая тема. Здесь же я ограничусь фразой из стихотворения Иосифа Бродского «Остановка в пустыне», которая, по-моему, замечательно раскрывает суть этого преображения человека, ставшего на путь веры:

И то, чего вообще не встретишь в церкви,

Теперь я видел через призму церкви.

Ответы на вопросы

 Вопрос из зала: Вы упомянули Сергея Сергеевича Хоружего. Как Вы относитесь к его антропологической модели? Речь идет о синергийной антропологии и о его новой антропологической модели.

Б.А.Воскресенский: Я использую концепции Сергея Сергеевича Хоружего, они мне очень помогают в размышлениях. Не знаю, насколько точно отвечу на Ваш вопрос, поскольку сделаю другой акцент. Прежде всего поделюсь собственным опытом. Когда я искал содержательное, удовлетворяющее меня понимание психики, то сначала отталкивался от известного определения, принадлежащего Владимиру Соловьеву и не только ему: психика – это то, что стремится выйти из себя. А потом именно у Сергея Сергеевича Хоружего, а позднее и у других авторов я нашел иное, думается, более полное определение: психика – это то, что стремится выйти за антропологическую границу, стремится к самопревосхождению, к сверхбытию. Этот процесс может найти выражение в форме духовной практики с созерцанием нетварного света (Сергей Сергеевич Хоружий особое внимание уделяет исихазму), а также в практике искусства в финале ведущей к катарсису (здесь я немного преобразовал построения автора) и, наконец, она может выразить себя через состояние безумия. Конечно, сам Сергей Сергеевич Хоружий не вкладывает в безумие строго медицинского смысла, но в целом этот подход представляется мне очень плодотворным. Если два первых направления самопревосхождения созидательные, творческие, и обогащающие личность, то безумие – это распад, для нас, врачей, понимаемый именно в медицинском смысле.

Б.С.Братусь: Когда Вы говорите о том, что в духе нет болезни или дух не может заболеть, если на это смотреть с богословской точки зрения, даже с точки зрения просто верующего человека, это понятно. А с точки зрения психиатрии и Вашего богатого опыта – как это выглядит на деле? Возможно ли это увидеть?

Б.А.Воскресенский: «Дух не может заболеть», – сказал, увы, не я, а Ясперс. Как раз именно трихотомия позволяет нам ощутить реальность этого тезиса. Я позволю себе представить три трихотомических круга, только расположенные по горизонтали. В середине – душевные процессы, собственно, душевные болезни. Справа – сфера духа, которую клинически понимаем шире. И такую концепцию трихотомии, которая изначально для меня отсчитывается от Дмитрия Евгеньевича Мелихова, но с моими изменениями, я называю «клиническая трихотомия». Телесная сфера. И, конечно, человек един. Душевные заболевания могут сказываться на духовных процессах: больной с религиозным бредом, с реформаторством, высказывающий паталогические идеи какого-то социального преобразования, сюда отнесем, наверное, часть диссидентов. Больной в маниакальном состоянии с расторможением влечений, тратящий деньги, алкоголизирующий, вступающий в различного рода связи, больной со слабоумием, непонимающий и т.д. Конечно, духовная сфера, его ценности, а говоря приземленнее, все его поведенческие акты будут болезненными. Но мы должны увидеть за этой болезненностью, за этой делинквентностью именно душевное расстройство.

Не всякая необычность, не всякая нестандартность есть болезнь. Как я всегда говорю студентам, мы должны каждое переживание покрутить и так, и эдак. Если оно укладывается в бред, галлюцинации, слабоумие, которые описаны в руководствах по психиатрии, мы скажем – это психиатрическая патология, нужен врач. Если мы не можем совершить такого преобразования образа жизни, мировоззрения, поведения, то мы скажем: да, это необычно, неестественно с общепринятой, статистической точки зрения, с точки зрения правопорядка, национальных традиций, но это не психическое расстройство. Зовите священнослужителей, зовите политиков, полицейских, деятелей культуры и т.д. Духовная патология – она как бы вторична. И это, по существу, патология не духовная, а душевная, проявляющаяся через определенные акты.

А.И.Шмаина-Великанова: Я хотела бы продолжить вопрос Бориса Сергеевича, если можно. Дух не болеет. Не только святоотеческая традиция, но, скажем, история XX века дает нам примеры людей и обществ, руководимых, мы бы сказали, сатанинской волей. Наверное, многие видели, а мне пришлось смотреть кадр за кадром, собственно, принимать некоторое участие в просмотре документального фильма о процессе Эйхмана. Как мы помним, именно по этому поводу Ханна Арендт написала книгу «Банальности зла». Она, наверное, не совсем правильно сформулировала. Банально не зло, банален Эйхман. И когда смотришь и слушаешь все, что он говорит, или читаешь материалы, дневники, то видишь, с одной стороны, человека до такой степени нормального в смысле поведенческих характеристик в конкретных случаях, что просто даже страшно, что может быть такая нормальность. С другой стороны, этот человек, когда его спросили про одного мальчика, которого он своей рукой задушил, почему он это сделал, он развел руками и сказал с извиняющейся интонацией: «Что было делать, он был еврей». Как бы Вы охарактеризовали это явление духа?

Б.А.Воскресенский: Это главный вопрос, который всех нас мучает, вопрос, как и все другие, до конца не решенный психиатрией. Понятие психического расстройства, как вы могли почувствовать, хотя мы специально об этом не говорили, исторически менялось, усложнялось. Я повторюсь, что не всякое, в этом случае, наверное, уместно сказать, людоедское мировоззрение организуется душевной патологией. Чтобы мы увидели в этом бессердечии, в этом бездушии душевную патологию, мы должны увидеть определенную организацию эмоциональных процессов, их опустошение, оскудение, парадоксальность. И не только эмоциональных процессов, а всех других (прошу прощения, что пользуюсь медицинскими терминами), чаще всего в этих случаях подразумевается шизофрения, которая имеет определенные закономерности развития, сцепление отдельных психических процессов между собою. А если мы целой такой истории не найдем – такого преобразования, болезненного распада душевных процессов, то как бы это людоедски не было, это не является психической патологией. Да, это такое здоровье. Общепринятое, консенсусное понимание нормы психического здоровья в психиатрии отсутствует.

Я солидарен с теми психиатрами, которые считают, что психиатрическая норма психического здоровья – это отсутствие болезни. Если мы не находим ни бреда, ни галлюцинаций, ни невроза, ни психопатии, ни того сего, он здоров, каким бы варваром он не был. Для меня очень важна фраза из «Доктора Фаустуса» Томаса Манна: «При гигиеническом обосновании уместным представляется любое ограничение идеологического порядка». Если мы сказали, что что-то делать нельзя, то власть может запретить какую-то практику, какое-то движение, какую-то концепцию, ссылаясь на психическое здоровье. Именно поэтому, но я, наверное, придерживаюсь жестких позиций, я жестко разграничиваю духовное и душевное, но я открыт к обсуждению.

Вопрос из зала: Есть ли в психотерапии понятие о безумии не как о психическом расстройстве, а как о некоторой самобытной субъективной реальности.

Б.А.Воскресенский: Это совершенно естественный вопрос. Во-первых, лучше все-таки сказать не в психотерапии, а в психиатрии, как о науке именно душевных болезней. Психотерапия – это один из методов и форм лечения, как я говорю, переживаниями. Нет, конечно. Романтическое понятие безумия прежних веков наполнилось совершенно конкретным содержанием, которое я весьма конспективно постарался изложить. Как раз это конкретное содержание, понимание психического расстройства как нарушение, разрушение душевных процессов позволяет нам сохранить право личности на духовную свободу. Мне представляется, что трихотомия очень гуманистична, потому что она говорит: «Если не болен, то в принципе можешь делать все, что угодно». А уж позволяет ли тебе совесть, общество, вера, это уже вопрос другой.

Вопрос из зала: Вы сказали, что человек может быть психически здоров, но быть чудовищем. Может быть, все-таки Ясперс не прав? Может быть, мы все-таки можем говорить в духовном плане о болезни духа? Ведь такое понятие как совесть – наверное, тоже не понятие психическое, не понятие души, а понятие духа. Можно взять еще один пример из этого же ряда – это пример коменданта Треблинки Штангля, который не был ни сумасшедшим, ни антисемитом, не одобрял и не хотел этим заниматься, он пытался слезть с крючка, но подчинялся государству и в конце концов стал комендантом самого эффективного лагеря смерти. И он всегда говорил: «Нет, я ни в чем не виноват, я подчинялся государству». Когда он признал, что лучше бы умер, уже будучи в камере, то через 8 часов умер. Я у Терещенко это прочитал в книге «Такой хрупкий покров человечности» и думаю, что, если человек здоров психически, может быть, он в таком случае не здоров духовно?

Б.А.Воскресенский: Духовно он, конечно, нездоров. Это мучительная проблема для любого думающего человека. Я бы попробовал посмотреть на это с другой стороны – и Эйхмана, и этого коменданта должны лечить врачи? Должны ли лечить их психотропными лекарствами? Вы отрицательно закачали головой. Так что позовем к ним, может быть, психотерапевтов, но духовно, экзистенциально ориентированных, а совсем не ориентированных клинически. В этом смысле здесь болезни нет. Они знали, что творили. Они оправдывали себя – или искренней верой, или невежеством, или конформизмом. Но они знали, понимали, что творили. Правомерность такого отторжения психиатрии от подобных чудовищных личностей, мне думается, становится самоочевидной.

Протодьякон Петр Скорер: Думаю, мы немного отходим от темы митрополита Антония, но я бы хотел задать еще один вопрос, связанный непосредственно с владыкой. Он очень интересовался психиатрией, у него много докладов, он выступал на британских и международных психиатрических конференциях. И мы знаем, что были случаи, когда люди приходили к нему на исповедь или за советом, и некоторых он явно отказывался исповедовать, говоря: «Идите к психиатру, я Вас лечить не могу». Встречали ли Вы подобные примеры при чтении его работ.

Б.А.Воскресенский: Да, конечно. Известный пример, насколько я помню, с больным, у которого был бред одержимости и с решением вопроса об электрошоковой терапии и т.д. Ситуация с некой дамой, выражаясь медицинским языком, с истерическими проявлениями, терроризировавшей своим поведением всю общину, на которую он прикрикнул (я в хорошем психотерапевтическом смысле это говорю) и припугнул, что вызовет милицию. Так что его наблюдения, психотерапевтические, психиатрические рекомендации бесценны. Я уже сегодня на дискуссионной группе говорил, что всегда в своей светской работе в медицинском университете, всем студентам рекомендую, независимо от их специализации, сборник «Жизнь, болезнь, смерть», полагая, что это высочайшая психотерапия. И клиническая, и духовная.

[1]Митрополит Антоний Сурожский.  Духовная жизнь, Киев, Изд-во «Пролог», 2008, С. 55-56.

Многочисленные цитаты, приводимые в настоящем докладе, призваны по возможности точно представить воззрения митрополита Антония, касающиеся обсуждаемой проблемы.

[2] Митрополит Антоний Сурожский. Труды. М., «Практика», 2002, Т.1, С. 229. Далее указываются только тома. Том 2 цитируется по изданию 2007 года.

[3] МитрополитАнтоний Сурожский. Человек. – Киев, «Пролог», 2005, С. 26.

[4] Митрополит Антоний Сурожский. Труды. М.: «Практика», 2002, Т.1, С 332.

[5] Митрополит Антоний Сурожский. Человек. – Киев, «Пролог», 2005, С. 26.

[6] Митрополит Антоний Сурожский. Уверенность в вещах невидимых, М., 2015, С. 83.

[7] Там же, С. 10.

[8] Там же, С. 10, 19, 20, 48.

[9] Митрополит Антоний Сурожский. Труды. М., «Практика» 2002, Т. 1, С. 230.

[10] Митрополит Антоний Сурожский. Уверенность в вещах невидимых, М., 2015, С. 59.

[11] Там же, С. 29.

[12] Т. 2, С. 331, выделено автором.

[13] Тхостов А.Ш. Психология телесности. М., Смысл, 2002, С 45.

[14] Там же.

[15] Митрополит Антоний Сурожский. Материя и дух. Киев, «Пролог», 2007, С.128.

[16] Кароль Войтыла. Крипта. Избранная поэзия 1939-78. Пер. А. Базилевского. М., Вахазар, 1994, С. 27.

[17] Митрополит Антоний Сурожский. Труды. М., «Практика», 2007, т. 2, С. 134.

[18] Там же, С. 325.

[19] Там же, С. 205.

[20] Хоружий С.С. К феноменологии аскезы. М.: Издательство гуманитарной литературы, 1998, С. 156.

[21] Митрополит Антоний Сурожский. Уверенность в вещах невидимых, М., 2015, С. 25.

[22] Там же, С. 37.

[23] Митрополит Антоний Сурожский. Жизнь. Болезнь. Смерть. Фонд «Христианская жизнь», Клин, 2001, С. 103.

[24] Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М.: Республика, 1994, С. 27.

[25] Такое понимание трихотомии, ее составляющих, естественно, отличается от богословского. Я называю его клиническим – предназначенным для решения диагностических и лечебно-реабилитационных задач.