Крестный путь Христов. Великопостное говение

Первая беседа

Спаситель в Евангелии нам говорит две вещи, на которые я хочу обратить ваше внимание. Первое — Аз есмь Путь, и Истина, и Жизнь… И в этом смысле вся Его жизнь является для нас как бы предначертанием не только нашего духовного пути, но, в какой-то, мере, и нашего жизненного, земного пути. Наш путь, наши взаимные отношения, наш уход в собственную глубину, то, как мы строим мир, который Бог нам поручил — всё это должно основываться на том, что Христос является нашим путем: Его жизнь, Его образ, Его слово. И в этом смысле Он есть и Путь, и Истина, и самая Жизнь наша.

И, кроме того, Спаситель сказал: Я вам даю пример, которому вы должны последовать… Не только учение, но и пример; не толь­ко слова, которые должны нас наставить на то, как мы должны жить, но Он нам показал на Своем опыте, в Своем лице, что Его учение и Его путь — и учение, и путь жизни доступные, возможные; возможные, конечно, ценой. Но ценой, которая нас делает, по слову Спасителя, сынами, детьми Божиими, и которая для нас открывает область жизни и область истины.

Я хочу говорить в этой первой беседе о начале крестного пути Господня, а во второй беседе сосредоточиться на Страстях Господних, на том, что происходит, начиная с Вербного воскресенья, и дальше, до Пасхи, до Воскресения Спасителя.

Когда мы говорим о крестном пути, мы, большей частью, думаем о том периоде жизни Спасителя, который начинается с Его выходом на проповедь, или чаще — о том периоде, который мы называем Страстной седмицей. Но мне кажется, что надо рассматривать, видеть этот крестный путь Господень гораздо шире. Апостол Пётр в одном из своих посланий говорит, что Христос — Агнец Божий, закланный до создания мира. Еще до того, как Господь державным Своим словом создал мир, Он в Своей премудрости, в Своем извечном знании судеб, знал, что случится с этим миром. Он знал, что мир, который Он создаёт для вечной славы, трагически потеряет свой путь, отпадет от Него, и что спасение этого мира будет обусловлено, осуществлено приходом на землю, воплощением Сына Божия, Спасителя нашего, Иисуса Христа. Поэтому тайна Креста как бы вписана в самую тайну Святой Троицы. Когда священник начинает всенощную, держа кадило в своей руке, он начертывает им крест и произносит слова «Слава Святей, Единосущной, Животворя­щей и Нераздельней Троице». И эти слова и это движение его руки вписывают крест в самую тайну Святой Троицы. Святая Троица это тайна Божественной любви; и эта Божественная любовь является одновременно и торжеством, и ликованием, и крестным состраданием со всей тварью. И центр этой тайны Святой Троицы по отношению к нам — распятая любовь.

Протопоп Аввакум в начале своего жития, размышляя над сотворением мира, представляет себе, как это совершилось; и он говорит о том, как Предвечный Совет происходил; Отец сказал Сыну: Создадим мир! — и Сын ответил: Ей — да! — Отче!.. Но этот мир, — говорит Отец, — отпадет от своего пути, и для того чтобы его спасти Тебе придется стать человеком и умереть. — Да будет так! — говорит Сын. И Господь создал мир.

Это, конечно, образные слова; но они выражают именно ту тайну любви Божией, которая не только ликует о создании, не только радуется о красоте, которую Он вписал в Свою тварь, не только дает нам свободу, и жизнь, и призывает нас быть детьми света и Своего Царства; эти слова открывают нам Бога, Который идет любовью до самого предела, т.е. до смерти, и за предел смерти.

И вот где начинается наше созерцание, наше изумление и, может быть, наш ужас перед нашим же существованием и перед тайной нашего сотворения: Бог, Который всё знал наперед, нас создал, зная, что мы будем искуплены только крестом и смертью единородного Его Сына. И в ответ на это мы можем отозваться только благоговением, благодарностью, любовью и готовностью все силы — пусть они будут малые, но все без остатка — приложить к тому, чтобы Божия крестная любовь не осталась без ответа, и чтобы крестная смерть Спасителя Христа не была нами как бы забыта или отвергнута. Вся жизнь наша перед лицом этой тайны Агнца Божия, распятого за спасение мира, должна стать и быть одной сплошной благодарностью. А благодарность Богу можно выразить только идя тем путем, который ведет нас ко спасению, тем путем, который жизнью и смертью Своей проложил Господь Иисус Христос.

Это первый образ: Агнец Божий, закланный до создания мира. Этот образ Агнца, ягненка проходит красной нитью через весь Ветхий Завет. Через весь Ветхий Завет Бог ставит нас перед лицом того, что невинный страдает и погибает, потому что есть виновные, чистый погибает, потому что есть нечистота, праведник гиб­нет, потому что есть неправедность, и всесвятой Бог должен умереть в плоти человека, потому что есть грех на земле. Это — закон жизни, который определяется, с одной стороны, неисчерпаемой любовью Божией, и с другой стороны — нашей греховностью. С одной стороны Бог отдаёт всё, а другой стороны мы всё, большей частью, отвергаем или забываем.

И вот распятие Христово, эта смерть невинного должна нам напоминать о том, что этот страшный закон зависит от нас, и не только по отношению ко Христу, но по отношению друг ко другу; по отношению к каждому человеку, к судьбе всей земли человеческий грех, человеческая злоба, неправда, жестокость всегда врезается в плоть и в душу невинного. Вот первое, о чем нам говорит этот образ Агнца Божия, закланного до создания мира.

Второе — это само Воплощение. Сын Божий, Который державным Своим словом создал мир, есть творческое Слово, и одновременно и Тот, Кто должен Своей жизнью и смертью искупить этот мир. Он его создал, зная, что будет, и Он вступает в этот мир на смерть. Каждый из нас призывается Богом из небытия во временную, преходящую жизнь, чтобы через нее вырасти в жизнь вечную. Сын же Божий из вечности, из области, где нет смерти, нет границ, нет страдания, нет греха, нет неправды, вступает, доброй Своей волей, спасительной Своей волей в мир греха, неправды, ограниченности и смерти для нашего спасения. Мы через временную жизнь вырастаем в вечную. Он из вечности как бы выступает во время и в земные условия, чтобы умереть.

И когда мы вглядываемся в тайну рождественской ночи, мы видим образ того, что есть любовь; видим ее образно, картинно, видим ее в Младенце, лежащем в яслях, Которого Бог и Отец нам отдал, чтобы мы, люди, поступили с Ним как захотим… Любовь беззащитна, любовь отдает себя до конца, любовь до конца уязвима; и в лице Спасителя, родившегося в Вифлееме, мы видим, что представляет собой и Божественная любовь, и всякая любовь: от­дача себя без защиты, готовность на всё без сопротивления — как младенец, является перед нами любовь.

И от этого мы можем научиться, потому что здесь уже — область наша, земная. Какова наша любовь? Можем ли мы говорить о своей любви к самым близким или к более дальним, или к Богу в таких категориях? Разве мы отдаем себя своему ближнему, даже и самому дорогому, безо всякой мысли о том, чтобы сохранить свою цельность, защитить себя от ран, от боли, от унижения, от разочарования, от измены, от обмана, от всего, что может нас ранить? — Неужели наша любовь такая открытая, такая отданная, такая беззащитная, что готова на всё, только бы не перестать, не измениться, не поколебаться? Вот о чем нам говорит Воплощение: о любви, и о том, какова она. И если такова Божия любовь к нам, и если Христос говорит нам «Я вам дал пример — последуйте ему», то этот образ мы должны воспринять ответственно.

Дальше мы видим в жизни Спасителя, как Его приносят в храм Господень — Сретение Господне. Божия Матерь и названный Его отец, Иосиф, приносят Его в храм поставить перед Богом. Что же это значит? Что обозначает этот обряд, о чем говорит этот праздник? Если вспомнить Ветхий Завет, то мы увидим, что когда израильтяне уходили из Египта, когда они выступили из рабства и направились к царственной свободе народа Божия на обетованной земле, Богу пришлось подвергнуть египтян одному ужасу за другим, чтобы освободить Израиль из египетского рабства; и предельным ужасом была смерть каждого первенца в Египте. И как бы в выкуп за этот ужас Господь дал повеление Моисею; Он потребовал, чтобы каждый первенец мужеского пола, рождаемый от израильской матери, приносился к Нему в храм в жертву; в жертву — т.е. отдавался бы Ему на жизнь и на смерть, отдавался Богу так, чтобы Бог мог решить — берет Он его и принимает Он его как кровавую жертву, или отпускает за выкуп. И этот выкуп был для людей более богатых ягненком, а для бедных людей — два голубя.

Через всю историю Израиля проходит этот образ; для нашего спасения погибли дети египетские, и в выкуп за них мы приносим наших сыновей, перворожденных, самых дорогих. И Господь, в Своей милости, не требует от нас смерти этих детей. Он их отпускает с миром жить; но жить уже как собственные Божии дети. И в какой-то день в храм приносится особенный ребенок, небывалый ребенок: это Божий Сын, рожденный от Девы Иисус Христос. И этот Божий Сын, рожденный от Девы, Который через Свою Мать принадлежит израильскому народу, а по Своему Отцовству принадлежит вечности Божественной, этот ребенок Богом принимается; только на время Бог приемлет выкуп голубей, на время, пока не совершит этот Его собственный Сын всё, что Ему положено совершить, дело безграничной любви. А закончит Он Свою жизнь как кровавая жертва; единственный за всю историю израильского народа Он умрет, потому что Он был принесен во храм как выкуп за Израиль, но также и за младенцев египетских, как бы показывая этим, что Его смерть является спасением не только избранного народа, но всего человечества, без остатка. Он умирает за всех, и приносится Он за всех.

Здесь тоже, также как и в Воплощении, как бы одностороннее действие Божие: Бог отдает Своего Сына, Бог совершает воплощение, и Бог, во Христе, отдается. Младенец этот пока еще не берет Сам на Себя, в Своей поистине царской человеческой свободе, ту задачу, которую Бог на Него возлагает; здесь Он является как агнец, как голубь невинный — приносимая жертва.

И следующий шаг мы видим в день крещения Господня. Господь Иисус Христос вырос в полную меру Своего человеческого величия, Своего человеческого роста, Своей зрелости человеческой. И в этот момент Он, как человек Иисус Христос, как называет Его апостол Павел, берет на Себя всё, что возложил на Него Бог в Воплощении и в тайне Сретения, всё, что Он принял на Себя в Извечном Совете по Своему Божеству. Он приходит на Иордан. И значительны, знаменательны слова, которые провозглашает Иоанн Креститель: Вот Агнец Божий, Который берет на Себя весь грех мира, Который на Свои плечи берет мир с его грехом, со всеми, последствиями этого греха… И Христос требует крещения. Иоанн справедливо говорит: Зачем? Как мне, человеку грешному, крестить Тебя, Бога воплощенного?.. Зачем Ему креститься? Крещение Иоанново было крещением покаяния за грехи: нет греха во Христе. Что же происходит? Происходит, может быть, то, что говорится в одной проповеди на Крещение Господне: воды иорданские омыли грехи десятков, сотен, может быть, тысяч людей, которые покаянием пришли к Иоанну; эти воды отяжелели человеческим грехом. Они омыли греховность и из простых, земных вод стали как бы мертвой водой, водой, где грех человеческий убил всякую возможность жизни; они стали водами, способными омыть грех и на безгрешного возложить его, приобщить его не к греху, а к смерти, которую за собой приносит грех. И Христос погружается в эти воды; Он, безгрешный, бессмертный, погружается в эти воды смерти и восстает из них как бы облеченный в смертность погибшего человечества, в смертность, которая является следствием греха: воды смерти… Но эти воды, которым прикоснулось Его Божественное тело, теперь носят в себе не смерть, а жизнь. Эти воды иорданские приобрели как бы новое значение; и когда мы освящаем воды в крещенский праздник или при крещении детей или при любом случае, мы просим, чтобы им было дано приобщиться тайне Иордана. Простые воды прикоснулись к телу воплощенного Бога, и они очистились, они освятились, это больше не простые воды, а воды, носящие в себе жизнь, способные приобщить других к той жизни, которая ключом била во Христе.

И выходит из этих страшных вод Иорданских Христос как бы облеченный в смерть. Проповедь, которую я упомянул, сравнивает эту тайну с погружением белой материи в краску красильщика. Погружается незапятнанная белизна, а выносится материя кровавого цвета, или черного цвета: кровь или смерть. Из древности, в греческой мифологии мы знаем образ, который как бы говорил уже об этом. Это рассказ о Геркулесе, человеке превосходной, небывалой силы, который творил только добро вокруг себя, уничтожал зло, и в этой борьбе со злом насмерть ранил кентавра. И этот кентавр, в котором зло било ключом как кровь, погрузил в свою кровь свою одежду и послал ее Геркулесу в подарок. И когда Геркулес надел эту хламиду, она прилипла к его плоти, стала жечь его, и он начал ее рвать с себя, но сорвать он мог ее только ценой собственной смерти. Так и Христос может освободиться от смертности, от последствий нашего греха, который Он воспринял в крещении, только Своей смертью.

Вот путь Христов; но этот путь говорит нам и о нас самих, потому что это наш грех; грех всего человечества, но и грех каждого из нас, потому, что грех земли сплетается из мелких и из крупных грехов каждого человека. Наш грех, мой, твой, ее, его грех ложится на Христа как эта смертоносная хламида, как эта смертность, которая собирается со всего Иордана, чтобы осталась в нем только спасительная чистота. Как мы отзовемся на это? Бог отдал Своего Сына на смерть, невинно, беззащитно; и этот Сын, уже не по Божеству Своему, а по Своему человечеству, в Своей человеческой и Божественной любви, свободной волей на Себя принимает всё, что Бог на Него возложил. Как мы отзовёмся на такую любовь, на Божественную любовь и на человеческую любовь Христа? Как бы мы отозвались, если бы кто-либо из наших близких, друзей или кто-то нам совершенно чужой свободно, без принуждения отдал свою жизнь для того, чтобы вырвать нас из смерти? Апостол Павел дивится над этим и говорит: Едва ли кто отдаст свою жизнь за своего друга, а Христос отдал Свою жизнь за нас, когда мы были Ему врагами, когда мы служили, поклонялись греху, когда мы любили грех больше правды, больше Него — как мы отзовёмся на это?

Неужели у нас не хватит ни сердца, ни воображения, чтобы понять, что это значит? Неужели, если кто-нибудь из нас принял бы смерть за другого, это было бы более убедительно, чем то, что мы знаем о Христе? Неужели человек, который бросается в огонь для того, чтобы спасти другого человека, и погибает, — более убедительно поступает, чем Христос? Нельзя отговариваться тем, что Христос был Богом; Он живет и умирает в Своем человечестве, а не в Божестве, так же как каждый из нас может жизнь свою отдать или в ней отказать ближнему. Он был свободен как человек сказать: Возложенное на Меня Отцом Я не могу принять в плоти Моей человеческой! Он всё знал, Он знал, что будет — и Он это принял.

Вторая беседа.

Когда мне приходилось говорить о Страстях Господних за многие последние годы, я старался сосредотачивать внимание на Самом Спасителе Христе. Сегодня я хочу говорить больше о тех людях, которые принимали участие в этом последнем, крестном пути Господнем, начиная с Вербного Воскресенья; и это — с двух точек зрения.

С одной стороны, когда мы думаем об участниках этой страшной, страдной поры, мы всегда думаем «о них», как бы говоря: Был бы я тут, этого бы я не сделал! Я бы всё понимал, я бы на всё отзывался, ничего бы не испугался — если бы только я тогда знал Христа… Но на самом деле это не так; если посмотреть на себя честно, то можно себя узнать в каждом из участников этой страшной поры; и не в лице Христа, Божией Матери или тех, которые остались верными хотя бы ненадолго, но в лице тех, которые оставили Его.

И вот сейчас я хочу начать с Вербного воскресенья; Вербное воскресенье — праздник. Мы видим теперь, через две тысячи лет, как Спаситель входит в Иерусалим, как Он окружен приветственными возгласами, криками толпы. Где-то слышится тоже голос тех, которые хотят заставить эту толпу замолчать, которые Христа не приемлют. Но в основе мы видим вход Господень в Иерусалим как торжество, как момент, когда Он царственно, с миром въезжает в Сион, в Иерусалим, в Град. Это, однако, только самая яркая сторона; что же в это время происходило? В это время толпа встречала Христа, ожидая, что Он восстановит Царство Израильское, что Он станет во главу восстания против римлян, что Он обеспечит политическую и общественную свободу, и восстановится то, что когда-то было: независимость. А на самом деле Христос въезжал в град Иерусалимский, как пророки сказали: не на коне, как победитель, а на осле, указывая этим, что Он приходит с миром, а не с войной, не как грозный царь, а как кроткий Спаситель. И вот в этом торжестве народа, в этих криках, в этом шуме один Христос знал, что все в Нем ошибаются, включая даже учеников. Все думают о том, что земное, а не небесное, и придет момент, когда разочарованные в Нем обратятся против Него с гневом, с яростью, со всей неблагодарностью своей, потому что Он обманул их надежду… Весь праздник Входа Господня в Иерусалим пронизан этой двойственностью. В этом смысле это страшный праздник, потому что в сердцевине этого праздника Спаситель Христос один, совершенно один; празднуют не Его — празднуют воображаемого политического вождя. И Он знает, что не пройдет много дней, как вся эта толпа будет кричать: Распни, распни Его! Он нас обманул, Он обманул мою надежду, Он солгал против моей надежды… Вот одиночество Христа среди этой толпы.

Но где же мы в этой толпе, — где же? Неужели мы воображаем, что мы единственные понимаем Христа, что мы понимаем Его пути, что мы всей душой вместе с Ним! Если это было бы так, то уже давным-давно в наших душах, в наших семьях, в нашей общественной жизни, в наших государствах мы создали бы Царство, которое не от мира сего — Христово Царство. Наши отношения со Христом, наше отношение ко Христу такое же запятнанное, замаранное, как тогда; Он один. А вместе с этим, у нас Евангелие, у нас опыт двадцати столетий, мы знаем то, чего не знали ни евреи, ни язычники того времени о Христе, но всё равно, как будто не понимаем.

И вот нам надо опомниться; надо задуматься очень глубоко, очень крепко над тем, что происходит, в этом торжестве не запутаться, а стать со Христом, вот в этот момент, и дальше идти со Христом.

И дальше разверзается Страстная; нарастающее разочарование тех, которые во Христе хотели видеть то, чем Он не был, и возрастающий с разочарованием гнев: Он их обманул, последняя их надежда разбита, и нарастает желание отомстить тому, кто столько сделал и, однако, обманул основную надежду. Он исцелял больных, воскрешал мертвых, проповедовал новую жизнь — это было хорошо; Он как бы приготовлял к тому, что всё это Он сделает достоянием Своего народа. Но Он этого не сделал: Распни, распни Его!

Тайная вечеря; ученики собрались вокруг Спасителя; Спаситель ведет с ними долгую речь. В Евангелии от Иоанна речь идет только от имени Христа; но можно себе представить, что были паузы, периоды молчания, размышление, вопрос или высказывался, или зарождался в чьем-то уме и сердце, и на него Христос всеведущий, любящий отвечал. И вот в этой группе людей ряд событий. Христос встает и хочет умыть ноги Своим ученикам. Он среди них как слуга среди своих господ; недоумение; а Петр говорит: Нет! Не умоешь моих ног!.. И Христос ему отвечает: Если Я твои ноги не умою, то у тебя не будет части со Мной… С каким смирением нам приходится принимать Божии услуги. Мы ведь постоянно молимся Богу: Господи, помоги! Господи, сотвори! Господи — дай!.. Разве это не то же самое, что сказать: Господи — умой мои ноги!.. Мы считаем это молитвенным дерзновением, верой; но отдаем ли мы себе отчет в том, что молясь таким образом, мы так часто как бы требуем от Христа, чтобы Он стал слугой: слугой наших реальных нужд или мимолетных желаний: Встань из-за стола, сними верхнюю одежду, препоясайся полотенцем, налей воды в таз, умой мои ноги, — я устал, мне чего-то нужно, я чего-то хочу… Можно задуматься над этим.

Среди учеников и Иуда; ему тоже умывает Господь ноги; Он без разбора умывает ноги ученикам; Он всё об Иуде знает, но Он и к нему относится, как слуга к своему господину, потому что Он при­шел и его спасать, если только Иуда дастся, позволит спасти себя.

И тут, когда Христос говорит о том, что придет волк и рассеет овец, что все Его скоро оставят, Петр бахвальствует: Если и все Тебя оставят, я не оставлю Тебя!.. И что? Через несколько часов не только он заснет во время страшной Гефсиманской ночи, но позже отречется от Христа, чтобы себя спасти от возможной опасности, со страху. Другие ученики тоже чувствуют, что они за Христа и на плаху пойдут — и все Его оставят… Лег­ко нам дивиться этому, но не то ли же самое мы делаем постоянно; нам стыдно называться христовыми: нам стыдно сказать, что мы православные, нам стыдно поступать наперекор течению, нам боязно. Только в храме, только когда мы между собой, мы вдруг делаемся смелыми, но не перед лицом даже мнимой опасности, даже насмешки, даже пожимания плечами…

Иуда уходит, остаются другие ученики; но не легче Христу; Он знает, что сейчас один из Его учеников Его продает, что из-за этого ученика на Него сейчас медленно, но неумолимо надвигается смерть. Но, может быть, еще более тяжело у Него на душе за ученика-предателя… И продолжается эта вечеря, этот пасхальный пир, который для евреев в древнее время был пиром в память освобождения, а здесь делается как бы предсмертной трапезой, которая расцветет в Церкви в Божественную литургию, Евхаристическую встречу, победу. И ученики уходят вместе со Христом в Гефсиманский сад. Ночь; холод; трех из них — Петра, Иакова и Иоанна — Спаситель берет с Собой, чтобы они были при Нем, хоть на расстоянии броска камня. Древняя Церковь говорит о Петре как о примере веры, о Иакове как о праведности, об Иоанне как о любви. И вот собралась вокруг Него человеческая вера и праведность и любовь, и Христос уходит, и стоит перед лицом смерти, крестной смерти. А ученикам — холодно, настала ночь, ранние, такие утомительные часы ночи; и тоска их гложет; и от тоски все трое засыпают. А в это время Христос стоит перед лицом Своей смерти, которая есть ничто иное как смертность всего человечества, которую в день крещения Он, как человек, на Себя принял, и которую как агнец, закланный до сложения мира, Он воспринял на Себя. Смерть Ему чужда во всем; как Бог, Он бессмертен; как воплощенный Бог, Он самое тело воплощения сделал бессмертным, и смерть Его, это наша смерть, которая Его убивает. Это всечеловеческое убийство. И перед этим ужасом смерти Он три раза молится: Господи, чтобы прошла бы эта чаша! Содрогается плоть, душа человека, более, может быть, страшно, чем душа всякого человека и плоть всякого человека перед смертью.

И Он встает и идет к Своим ученикам в надежде, что Он встретит человеческий взор, что коснется Его человеческая рука, что хотя Он на каком-то расстоянии от них, но Он не один — и они спят. Их тоска оказалась сильнее состраданья и любви, все­го, что их связывало со Христом. Они спят, Христос снова отброшен в совершенное одиночество, предсмертное. И Он снова молится. На этот раз Он сделал шаг к победе; в первый раз Он говорил «Да мимо идет чаша сия», теперь Он говорит: Если Мне надо ее пить — пусть будет так… И на этом Он истощил все Свои человеческие силы. И Он идет за помощью. И ученики спят, их нет для Него, нет взора, нет слова, нет прикосновения руки – ничего нет. Его снова отталкивают в это одиночество. И третий раз Он молится: Да будет воля Твоя… И тогда всё совершено. И Он воз­вращается к ученикам, и теперь Он их может разбудить, теперь всё на Нем — никто не помог.

Из этого мы можем многому научиться; бывают моменты, когда и нам кажется, что мы если и не перед лицом смерти, а перед лицом какого-то решающего события, решающего поворота жизни, и так бы хотелось услышать одно слово, чтобы хоть кто-нибудь взглянул, кто-нибудь прикоснулся к руке — но мы чувствуем, что мы одни и надо всё сделать без помощи. И еще — что мы не можем этого сделать враз никакими силами, но мы можем бороться; Гефсиманское борение это для нас пример того, что с нами может быть. Если мы не можем сказать «Да будет воля Твоя», мы можем сказать «Господи, Господи — пронеси эту чашу мимо меня, если только можно»; эти слова «если только можно» — предел нашей веры, предел нашей готовности принять волю Божию, даже если она такая страшная, такая страшная…

Второй раз мы можем приступить к борьбе; если первые слова «если только можно» были правдивыми в нашем сердце, то мы сможем сказать дальше «Если надо — да, пусть будет; но только если надо! Сказать «да будет» у меня нет сил.» Но если эти слова «если только надо» правдивы, у нас найдутся напоследок силы сказать «да будет воля Твоя» — какова бы она ни была; если даже она обозначает, что самое страшное должно случиться… Но когда мы выходим из этой борьбы, или в промежутках между нашими, такими отчаянными воплями — молитвенными или просто криками души — как мы относимся к тем людям, от которых мы ожидали всю возможную помощь и которые заняты другим, каждый своим? Один спит душой, т.е. неспособен даже услышать наш голос. Он занят своими мыслями, своими заботами. А у другого сердце заснуло, и то, что мы говорим, до него не доходит: Да, да, о, да, я понимаю — ничего не понимает и ничего знать не хочет… У каждого своя тоска, своя усталость, своя озабоченность — разве есть время на твою?.. И вот Христос похож на нас в этом; нам горько делается, гневно делается: где же дружба, где же любовь, где товарищество? А Христос ничего подобного им не говорит; Он смотрит и Ему жалко их. Перед лицом самого великого события мира они ничего не чувствуют, не знают, что вообще что-то происходит; они ушли в себя, в сон, заснули… И так всю жизнь, дрем­лют и видят сны, и мимо них проходит реальность, да какая реальность, какая реальность: грядущая смерть: их, смерть ближних, самого дорогого, смерть Христа. Христос даже их не будит; Ему их жалко: Спите! Почивайте! — говорит Господь. Не горьким голосом, как часто это читается вслух, а жалостливо: Спите, дети! Почивайте, у вас не хватает сил для того, чтобы вместе со Мной один час понести Мою тоску предсмертную.

А когда всё уже совершено, Он им говорит: Теперь вставайте, тот, кто Меня предает, уже приближается… И вот предатель приходит с толпой, целует Его. Этот поцелуй мы воспринимаем иначе, вероятно, чем он был воспринят тогда. В то время, когда вы хотели обличить человека в преступлении, вы должны были возложить свои руки ему на голову и провозгласить свое обличение. Но если ваше обличение оказалось ложным, вы подвергались тому наказанию, которому бы подвергся тот человек, будь ваше показание верным. Иуда не захотел подвергнуться этому риску; он не возложил свои руки на голову Христа, обличая Его в том, что Он богохульник, нарушает закон; он Его поцеловал, чтобы дать знак ­людям; ему страшно было того, что может случиться, если он ошибся во Христе. Поцелуем он предает Христа. И это он делает, обеспечивая себе безопасность, безнаказанность. И как Христос на это отзывается? Как называет его Спаситель, как обращается Он к нему? «Друг!» Он ему не говорит «Отойди, предатель! Ты три года со Мной жизнь делил, ты всё видел, что Я сделал, ты был свидетелем всех Моих чудес, ты слышал Мое животворное учение, ты сам дрогнул душой — а теперь, поцелуем ли Меня предаёшь?..» Он ему сказал «друг», Он от него не отвернулся. Он его не отверг. Он принял на себя и предательство. И этим Он всё победил. Победить ненависть других, победить оставленность, победить трусость друзей трудно, но можно. Но посмотреть в глаза человеку, который вас предает, и сказать: Ты мне остаешься другом, я тебя люблю, как всегда, всей жизнью, всей смертью — это подлинная, последняя победа… И тогда все разбежались. Это уже был не сон, а реальность ворвалась в дрему, и эта реальность была такая страшная. Тот, Кого они считали непобедимым, по-видимому, побежден — остаётся только спасать свою жизнь, и Петр, который хвалился тем, что если и другие Тебя оставят, я Тебя не оставлю — и он убежал, и все убежали, в сторону хотя бы; кто дальше, в дом Иоанна Марка, а кто — на какое-то расстояние.

Как мы умеем отнестись к вражде, которая вдруг нас побеждает, и к предательству? Вот вопрос, который ставит нам этот от­рывок евангельский. Когда мы окружены враждой, ненавистью, желанием нас размыть и разрушить — как мы относимся? В нас подымается гнев, ответная ненависть; не так во Христе! И когда мы видим, что мы преданы — с каким негодованием, ненавистью, презрением мы глядим на предателя, как мы стараемся его унизить, оскорбить! Не так поступает Христос, а значит, не так должны и мы поступать. Пока мы в себе не победили самую способность ненавидеть врага, того, кто нам опасен, того, кто может разбить нашу жизнь, пока мы не победили наше отношение к предателю, мы далеко еще не Христовы до конца; сколько-то Христовы, но далеко не до конца.

И дальше, ведут Христа к Каиафе. И за Ним идут два ученика, издали; их пускают во двор — почему? Не потому что они Христовы ученики, которые пришли свидетельствовать в Его пользу, а потому что Иоанн — друг дома, того дома, где сейчас будут бить Христа по лицу, оплевывать, в котором будут на Него клеветать, в котором Его засудят благодаря лжесвидетелям и против самого закона еврейского, вопреки всему, всякой правде. Иоанн как друг этого дома входит во двор, и благодаря ему пропускают в этот двор и Петра. И тут трижды Петр отрекается от Спасителя.

Когда одна из служанок, прислушиваясь к его говору, говорит: А ты тоже из Галилеи — значит ты тоже из Его учеников — «Не знаю я этого человека!».. Неужели этого с нами не случалось в той или другой мере? Неужели нам не случалось как бы скрыться в толпе и не стать рядом с человеком, которого унижают, оскорбляют? Я не говорю о страшных событиях, а о самой обычной человеческой клевете, о самой плоской, подлой сплетне: Я? Нет, не знаю; да, мы знакомы, но он мне не друг! Мы знакомы — и всё… Петр, вышедши со двора, встретил взгляд Христа и заплакал. Если бы нам было дано, вот, в моменты такой подлой трусливости, обернуться и посмотреть в глаза человеку, от которого мы отреклись — может быть мы бы тоже заплакали? Но мы закрываем глаза, отворачиваем голову, отворачиваемся — только бы не встретить этого взора! И поэтому и покаяние в нас не рождается…

Но не только ученики — действующие лица этих событий; народ, первосвященники, Пилат, Ирод царь, римские воины… Народ — тот самый, который Его приветствовал в день входа в Иерусалим: «Осанна!» — «Красуйся!» — «Благословен грядый во имя Господне Царь Израилев»: Он их обманул, только смерть может отомстить за их разочарование: «Распни!»… Первосвященники, фарисеи видят в Нем и врага своей веры, и политическую опасность: из-за Него римляне могут поработить всю страну, не только ее оккупировать, но всецело присвоить. Этому нельзя дать случиться, лучше одному человеку умереть, чем всему народу погибнуть!… Так и мы рассуждаем часто: Лучше, чтобы одному человеку был позор, чтобы он всё потерял, чтобы только другие были безопасны… Ирод и Пилат: у них была власть спасти Христа; один был циником, ему всё равно было, жив или нет невинный человек; а другой боялся за свою карьеру, за свою судьбу: Стоит ли потерять всё, что таким трудом нажито, для того чтобы спасти какого-то человека? «Если ты отпустишь Иисуса, Который Себя называет Царем Израиля — ты не друг Кесаря» — о, нет! На это он не пойдет!.. Но и с нами бывает подобное, и с нами бывает, что мы боимся потерять то, что наше, ради спасения другого человека…

И еще: Христа берут в претор; воины грубые, привыкшие к страданию других людей, привыкшие тоже и к своему страданью; они хотят позабавиться: закрывают глаза Спасителя, завязывают Ему глаза, ударяют в лицо, спрашивают: Кто Тебя ударил?.. Не так ли бывает с нами? Когда мы хотим сделать что-то недостойное, разве, образно говоря, мы не стараемся завязать глаза Христу? Вернее, в нашем случае, мы закрываем свои глаза, чтобы не видеть, что Христос тут, что Христос всё видит, всё слышит, и что с каждым нашим подлым, лживым, недостойным словом или поступком мы даем пощечину Ему, ударяем Его в лицо, насмехаемся над Ним, готовя Его к худшему — к распятию; потому что может так случиться, что Он нам слишком уж будет мешать, и тогда мы Его сбудем, распнем. Не телесно, физически, но внутри себя…

А затем, шествие со Крестом, и дивное, поистине дивное событие: одному человеку дано понести вместе с Ним крест; телесно, физически, деревянный крест — но чем-то помочь Христу. Крест — это тяжесть, крест — это орудие смерти, которое человек на себе несет. В нашем случае крест складывается из противоречия нашей воли с Божией волей; наперекор кладется перекладина нашей воли. И вот, случается нам или нет, когда человек раздавлен этим противоречием, подставить свое плечо? Поддержать главную перекладину воли Божией, чтобы человеку легче было волю Божию понести на плечах?

И плачут по дороге женщины Иерусалимские; и Христос, на Своем пути к смерти, останавливается и жалеет их…

А дальше — распятие. Воины пригвождают Его ко кресту; им всё равно, кто умирает, их дело — пробить руки и ноги преступнику и поставить крест. А дальше — скучное ожидание: неужели так долго умирать Ему?.. Играют, разговаривают… Это очень трагично; но разве не бывает так же, именно жутко, ужасно, когда в одной комнате, в той же квартире умирает человек, а родные друзья сидят в кухне или в другой комнате, пьют чай, разговаривают,- нельзя же всё время быть такими напряженными — шутят. А человек, один, умирает. Или кто-нибудь там сидит, да — но другие в это время дают себе немножко подышать, отдых какой-то: нельзя же с человеком всё время умирать! Умирать — его дело, а мы минутами поддержим; а пока — ну, силы собрать; мы же живые!.. Разве это не так?

И вот крест стоит; направо, налево — два разбойника. Один, видя, что и праведного убивают, отрицает человеческий суд, человеческое право судить даже и разбойника. Другой, видя, что и праведник погибает от человеческой неправды, принимает свою смерть, как должное: если праведник страдает, то, конечно, беззаконник должен пострадать… Один находит путь во внутренний и вечный покой, другой из покоя вырывается даже в последнюю ми­нуту… Как мы относимся сами к этому? Как мы относимся к тому, что с нами бывает, порой, мучительное, горькое, страшное? Не говорим ли мы Богу, что это несправедливо, что этого не должно бы быть? Понимаем ли мы, что если это с Ним было, то тогда нам нечего говорить о себе?…

В середине этого ужаса одна точка безмолвия: Христос, и два человека: Божия Матерь и Иоанн. Божия Матерь, Которая Его родила, Которая Его принесла в храм в день Сретения в жертву, и Которая теперь видит, что Бог эту жертву принял, и Христос умирает в выкуп за Израиля и за Египет — т.е. за всё язычество, за праведность и неправедность, за всё, за всех. И Иоанн, любовь которого сильнее страха, крепче веры, не нуждается в надежде, который просто — любовь, соединяющая его со Христом неразрывно…

А вокруг пестрая толпа; враги, которые радуются и смеются над Ним, и та толпа, которая там собралась: одни мечтают о том, чтобы Христос сошел со креста, и тогда они могут Ему поверить, тогда они будут знать, что Его учение действительно победит, что можно безопасно быть Христовыми. А другие мечтают о том, чтобы Христос не сошел со креста; потому что если Он не сой­дет, то можно успокоиться; встревоженная Его учением, Его словом душа может снова вернуться к земле, приземлиться; и это страшное благовестие о любви без границ, о любви подобной Божией любви, нереально, и земля победила небо; земля крепкая, солидная, а небо хрупкое — сплошная мечта, как тучи. И все ждут смерти, смерти Христовой.

Где мы стоим в этой толпе? В той толпе, которая встречает Христа при входе Его в Иерусалим, той толпе, которая за Ним движется в Гефсиманский сад, в двор архиереев, в дворец Ирода, в судилище Пилата, и наконец, на Голгофу — где мы, кто мы? Вот вопрос, который мы должны себе поставить в течение всего Великого Поста: где я, кто я? Вот передо мной разверзаются величественные, спасительные Божии дела — где же я? Относятся ли они ко мне, или я остаюсь чуждым тому, что делается?

Общая исповедь

Начальные молитвы; покаянный канон;

Господи! Согреших на небо и пред Тобою, и несмь достоин назватися сыном Твоим… Господи! Милостью и любовью Ты создал нас! Любовью призвал нас в жизнь, крестом обещав спасение: сподоби нас, Господи, до глубины сердца воспринять весть о Твоей к нам любви, и никогда, Господи, не забывать, какой ценой Ты нас любишь, и какой ценой открываешь нам двери вечной жизни. В предвечном совете, Господи, Ты уже знал о падении нашем, и в предвечном совете Твоем Ты определил смерть Сыну Твоему и Богу нашему, Иисусу Христу. Боже! Сподоби нас, ради этой любви, ради этой смерти жить достойно нашего человеческого призвания, жить достойно имени Христова. Боже! Ты сподобил нас быть названными именем Сына Твоего, Христовыми: не дай, Господи, чтобы имя Спасителя хулилось из-за нас, и не дай, Боже, чтобы мы, Христовы, оказались чуждыми Ему!.. Господи! Принесенный во храм, Ты отдавался на смерть, вступив на путь смертный воплощением Твоим. Из покоя вечности Ты вошел в мир не жить, а умереть — не ради Себя, а ради нас. Дай нам, Господи, сердце чуткое, сердце благодарное… Господи, научи нас жить благодарностью к Тебе, и всё, Боже, что постигнет нас в жизни, принимать с готовностью, как от Твоей руки, без страха, помня, что Ты принял от нашей человеческой руки: воплощение, приношение в жертву, непонимание, отречение Петра, предательство Иуды, бегство апостолов, одиночество Гефсиманского сада, удары в лицо, насмешки, оплевания, беззаконный суд, телесную смерть и страшную Богооставленность на кресте… Боже, сподоби нас прожить достойно того понимания — малого, нечуткого, которое у нас есть о Тебе… Господи, Ты знаешь нашу жизнь, хрупкость и колебание нашей веры, нашу неверность и Тебе, и себе самим, и другим, наш страх, всю неправду нашей жизни — прими нас, Господи, какие мы есть, соблюди нас Твоей любовью, приобщи нас Твоей крепости, да совершится в немощи нашей сила Твоя! Прими каждого из нас в нашем покаянии, ибо каждая жизнь наша — разная, но все мы, Господи, против любви грешим, и небесной, и земной. И Тебя не любим творческой, реальной любовью, и себя не умеем любить, и ближнего нашего… Боже! Спаси нас!.. Спаси нас силой и милостью Твоими, и сподоби нас, Боже, пройти путь поста в благоговении пред Тобой: собранно, чисто, и достигнуть Твоего воскресения, пройдя вместе с Тобой, хоть издали, Господи, путь Твой крестный, хоть сердцем и умом будучи едиными с теми, кто Тебе был верным. Сподоби нас войти в радость воскресения Твоего, жизни приобщиться и жизнь свою отдать. И сподоби, дай нам, Боже, приобщиться и Таин Твоих Святых не в суд, не во осуждение, но в новую жизнь! Господи, пред дверьми храма Твоего предстою, и лютых помышлений не отступаю. Но Ты, Христе Боже, мытаря оправдивый, хананею помиловавый, разбойнику рая двери отверзый, отверзи и мне утробы человеколюбия Твоего, прими мя приходящего и прикасающегося Тебе, прими меня яко блудницу и кровоточивую. Ова убо края ризы Твоея коснувшеся исцеление прият, ова же пречистые Твои нозе удержавши, разрешение грехов понесе. Аз же окаянный все Твое Тело дерзая приимати, да не опален буду. Но прими мя, якоже оныя, и просвети моя душевныя чувства, попаляя моя греховныя вины, молитвами бессеменно Родшия Ты, и небесных сил. Яко благословен еси во веки! Аминь.

Несмь доволен.. (до конца)

Господи, Иисусе Христе Боже мой, ослаби, остави, очисти… (до конца; читается не «с выражением», но со смыслом каж­дого слова).

Встаньте на колени и получите разрешительную молитву!

Опубликовано: (без Общей исповеди), под названием: «Крестный путь Христов», Златоуст. 1992. № 2;

«Пути христианской жизни». – М.: «Практика», 2018.