Митрополит Антоний и...

Название для доклада может показаться странным, но именно так в мою жизнь возвращаются мысли и высказывания митрополита Антония, особенно когда меня просят вспомнить, чтó он думал, говорил или проповедовал по тому или иному поводу и было ли это для него важно? И когда мне предложили сделать доклад, я попыталась представить себе, какие вопросы вы мне будете задавать, о чём захотите услышать, чем из своего опыта я могу поделиться.

Для начала несколько слов о себе. Я родилась в протестантской семье в Нидерландах, первые шесть лет моего образования прошли в протестантской школе. Там я приобрела хорошее знание Библии – как Ветхого, так и Нового Завета, – но вместе с ним и прививку от католичества. Думаю, если бы мои учителя знали что-нибудь о православии, то, без сомнения, они нашли бы что сказать и против него.

Однако с годами, когда я сама начала учиться и искать, я всё больше чувствовала, что в протестантизме мне не хватает полноты. И тогда почти случайно, через знакомых, я оказалась в очень маленьком православном приходе, который состоял из священника, его семьи, двух или трёх перешедших в православие голландцев, нескольких русских дам, которые приходили в церковь нечасто, в основном на праздники, и горстки студентов, молодых интеллектуалов (человек десять), которых привлекала дружеская атмосфера: «они нашли родной дом вдали от дома». Все общались на голландском языке, славянским не пользовались, священник был голландец и не говорил по-русски, так что меня привлекла не красота славянского языка и не красота песнопений. Откровенно говоря, пение было никудышным. В православие привела меня – и многих таких, как я, – мощь богословия, выраженного в языке богослужения.

В то время, в 1967 году, владыка Антоний был экзархом в Западной Eвропе и в этом качестве навещал наш маленький приход раз в год или в два года. Там я его впервые  увидела. Мне было лет 26, я была на распутье. С одной стороны, меня притягивала сила православного учения, с другой стороны, смущали нюансы, которые казались странными для протестантки и которые я была научена отвергать как неправильные. Один такой нюанс – епископы. Поэтому когда владыка Антоний пришёл к нам в приход, я немного стушевалась и старалась держаться от него подальше. Он беседовал в гостиной священника с людьми, его почитавшими, а я оставалась на кухне, играя, можно сказать, в Марфу.

Знаю, что он тогда меня заметил (много лет спустя мы об этом говорили), но он доставил мне огромное удовольствие тем, что полностью меня игнорировал. И это один из первых моментов, которым я хочу поделиться. Владыка Антоний знал, когда нужно говорить, а когда – молчать. Он также знал, сколько может вместить его собеседник и когда следует остановиться, чтобы дать ему возможность переварить сказанное. Он никого не пугал, не подавлял. В личных беседах умел дождаться момента, когда собеседник был готов услышать то, что он хотел ему донести, а также согласиться принять сказанное. Часто он это делал совершенно по-библейски, с помощью притчи. Вот одна из них.

Один епископ отправил двух священников проповедовать Евангелие туземцам на островах и через некоторое время призвал их для отчёта. Первый сказал: «Я разбил их идолов и стал говорить, во что им верить и что делать. Но они на меня накинулись, и мне пришлось бежать в джунгли. Выходить оттуда днём я боюсь, меня могут убить. Я туда не вернусь». Второй сказал: «Я построил шалаш и стал в нём жить. Один молодой человек пришёл помочь мне и был удивлён, увидев у меня книги.

С этого всё началось: я стал его учить читать и писать, потом меня пригласили на собрание старейшин, и я им сказал: «То, что вы делаете, очень интересно. Я делаю что-то похожее, но немного иначе. Если хотите, я вам покажу». На этом мы пока остановились. Я обещал к ним вернуться, так что разрешите мне теперь уйти».

Это типичная манера общения владыки Антония с разными людьми. Он говорил с собеседником, исходя из его уровня, и старался сказать не больше того, что тот мог понять в данный момент. Когда его просили выступить перед группами христиан других конфессий, он никогда не отказывался, разве что был слишком занят или болен. Дар слова у него был многогранный. Он умел выразить сложное простым языком. Мог дать хороший ответ на плохой вопрос, зачастую делая вид, будто он не понял вопроса. Он не подчёркивал особо православие, говорил: «Я проповедую не православие, а христианство, я проповедую Христа». Он мог так поступать, потому что его вера была непоколебима. Он никогда не забывал, каким путём сам пришёл к вере, и предоставлял другим простор и время искать собственный путь.

Это приводит меня к другой проблеме: экуменизму. Я знаю, что для вас это, может быть, ругательное слово. Но многое зависит от того, какой смысл мы вкладываем в него. Буквально «экумена» означает «весь населенный мир». Экуменизм не означает собрать вместе всё, во что верует каждая группа христиан, и определить наименьший общий знаменатель. Нет, экуменизм значит, что во всех Церквах, называющих себя христианскими, содержится что-то от Христа, наличествует некий остаток или некое начало полноты веры Церкви Христовой. Это точка отсчёта, с этого можно начать диалог. В литургии, в анафоре, говорится, что то, что совершил Христос, было сделано «ради жизни мира» – литургия празднуется «ради жизни мира». Не ради жизни христиан и не ради православных христиан, и уж точно не ради жизни одних только русских православных христиан. Нет, ради жизни всего мира. Христос в Евангелии говорит: «Я желаю, чтобы все были спасены».

Владыка Антоний был глубоко русским человеком. Он любил свой народ, любил русский язык, но не исключительной любовью. В его сердце было место и для других народов, и особенно для людей той страны, в которую Богу было угодно его послать. Он полюбил английский язык, очень хорошо на нём говорил, много читал, ценил богатство и красоту английского перевода Библии, сделанного в XVII веке, восхищался способностью английского языка выразить православное учение о Боге.

Ещё одна большая тема: церковные богослужения. Владыка Антоний часто говорил, что не любит музыку, и, надо сказать, музыка в его жизни занимала не много места, он не ходил, например, на концерты. Но сам он от природы был музыкален, у него был хороший слух, и он здраво понимал характер церковной музыки. Бог послал ему замечательного регента – отца Михаила Фортунато. На эту тему я могла бы говорить часами, она очень близка моему сердцу. Но здесь не место распространяться об этом, так что я просто выскажу несколько мыслей.

Богослужение – не опера. Музыка в богослужении существует для того, чтобы служить слову, поэтому она не должна быть ни слишком сложной, ни экспрессивной, ни напыщенной – это касается не только певчих, но и священников и диаконов. Петь всегда нужно молитвенно, менять тон как можно реже. И самое важное – нельзя мешать молиться в храме.

Владыка понимал, что все наши службы – службы монастырские и поэтому для прихода слишком длинные. С помощью отца Михаила он разработал хорошо сбалансированный порядок служения всенощной, отпевания, панихиды, а также богослужений Страстной недели и Пасхи. Он служил только одну панихиду в неделю – для всех вместе. Не любил молебнов. Считал, что молиться лучше коротко, но с полным вниманием, чем долго, когда внимание прихожан рассеивается, и они начинают уходить из храма. Можно с этим соглашаться или не соглашаться, но с Владыкой богослужение всегда было молитвенным, преисполненным достоинства, а в храме царило молчание, слышны были только голоса священника и хора.

Своё выступление хочу закончить ещё одним рассказом, показывающим, как владыка Антоний умел быть одновременно и серьёзным, и очень забавным, давая слушателям яркий, незабываемый образ.

Когда ему задавали вопросы о священстве, вероятно, в надежде услышать подробные учёные рассуждения, он отвечал: «Есть один и только один священник – Христос. Он – Пастырь, единственный Пастух своего стада, Он ведёт своих овец. Мы же, епископы и священники, всего лишь овчарки – собаки, которые мечутся вокруг овец, чтобы этих неразумных тварей направлять туда, куда им следует идти. Один наш глаз – на овец, а другой – на Пастуха, чтобы видеть и слышать команду и немедленно её выполнить, и всё это время мы виляем хвостом, как счастливые собачки, ведь мы таковы и есть».

Взгляд владыки Антония был устремлён ко Христу. Он любил своих овец – всех до единой, и смотрел за ними. Он говорил, что его смерть ничего в этом не изменит: он будет продолжать молиться за нас. Мы это знаем и молимся за него: «Вечная ему память».