ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АРХИМАНДРИТЕ АФАНАСИИ (НЕЧАЕВЕ)

Архимандрит Афанасий (в миру Анатолий Нечаев) родился в Пензенской губернии в крестьянской семье. По окончании Духовной Семинарии работал на железной дороге в Мо­скве.

Как-то раз на одной из улиц Москвы Анато­лий натолкнулся на толпу, слушавшую малопо­нятную проповедь каких-то нерусских людей в полувоенной форме. В те трудные годы (шла первая мировая война)   в Москве активно действовала   Армия   спасения[1].   Впечат­лительный, порывистый А. Нечаев горячо отозвался на призыв проповедника и увлекся бла­готворительной социальной работой.

В книге проповедей и бесед митрополита Сурожского Антония есть личные воспоминания о встречах с отцом Афанасием (Нечаевым), где он с большой любовью рисует его духовный облик[2]. Митрополит Антоний приводит свиде­тельства людей, знавших отца Афанасия в го­ды, когда он совсем молодым посвятил себя служению в Армии спасения. Удивительно, что люди, знавшие его в то далекое время, не забы­ли, сколько человеческого тепла, нежной забо­ты о больных, о нуждавшихся в помощи, сколь­ко сострадания проявил тогда Анатолий Неча­ев. В каждый дом, который он посещал, вноси­лась атмосфера радости, счастья, доброго об­щения между людьми. Он становился самым нужным, самым желанным человеком.

Вскоре, однако, Анатолий Нечаев убедился, что намерения и деятельность Армии спасения в России оказались связанными с политической игрой. Анатолий Нечаев пережил острый духов­ный кризис, мучился сомнениями, которые при­вели его к встрече с известным тогда в Москве духовником, продлившейся всего лишь несколь­ко часов… После этого Нечаев порывает все отношения с Армией спасения и поступает по­слушником в Валаамский Спасо-Преображенский монастырь.

Добрый, отзывчивый, жизнерадостный Ана­толий Нечаев вскоре приобрел симпатии игумена и всей братии. Он имел прекрасный голос и пел на клиросе. Обладая большой физической силой, с радостью выполнял самые тяжелые по­слушания. Он был счастлив, потому что нашел свой дом, свое пристанище, свое призвание, Совсем неожиданно Анатолий Нечаев, приняв­ший постриг с именем Афанасий, получил от монастыря новое послушание. В обители не было своего богослова. Обратив внимание на незаурядные дарования молодого инока, стар­цы монастыря послали его учиться богословию в Свято-Сергиевский Православный Богослов­ский институт в Париже. Вернуться в Валаам­ский монастырь ему уже не пришлось.

Отца Афанасия назначили настоятелем не­большого русского прихода в Ницце. В эмигра­ции в это время произошел церковный раскол. Верными Московскому Патриархату остались немногие. Инспектор Богословского института епископ Вениамин  (Федченков; впоследствии митрополит; † l961) основал в Париже в 1931 году Трехсвятительское подворье, вокруг кото­рого объединились все, для кого раскол был немыслим. Отец Афанасий выше всего ставил свою верность Патриаршей Церкви. В этом он был непоколебим.

После отъезда Владыки Вениамина в Амери­ку отец Афанасий временно назначается насто­ятелем Трехсвятительского подворья. Сам храм находился под землей, его надземная часть — плохонькая надстройка со стеклянным протека­ющим потолком, разделенная на клетушки-кельи. В них ютились довольно многочисленные насельники. Бедность была полная. Значительную часть священников составляли люди боль­ные и слабые.

В это время я впервые увидела отца Афана­сия. Это было в 1935—1936 годах. Посреди храма стоял высокий, статный иеромонах с прекрасным русским лицом. Небольшая русая борода, взгляд ясный, приветливый. Никогда я нe видела его в роли «начальствующего». Он был мягок в обращении, всем и каждому доступен. Отец Афанасий любил детей, природу. Он был очень смущен выпавшим на его долю послушанием — возглавлять такой приход, в который входили весьма примечательные люди: профессора богословия, философы… Богослужения отец Афанасий совершал просто и благоговейно, в нем не было манерности, была лишь внутренняя настроенность служащего… Духовная жизнь отца Афанасия, очень сложная и напряженная, была сокрыта от посторонних глаз…

Благодаря отцу Афанасию я познакомилась с той степенью беды, которую познало множество русских, ютившихся в самых неприглядных закоулках Парижа. Не знаю, как узнавал отец Афанасий о несчастьях этих людей, но зачастую вечером он заходил за мной и моей матерью и говорил: «Знаете, там-то умер один русский. Надо пойти помочь». И вот мы втроем идем по темным, непривлекательным улицам того Парижа, где в маленьких отельчиках селились наиболее бедные русские. Идем по неизвестному нам адресу к незнакомым людям. Улицы пустые: бедный люд ложится рано. Всю дорогу отец Афанасий молчит. Так странно видеть его колоритную фигуру на улицах огромного, жестокого города: рядом с нами идет большой русский человек, и кажется, что рамки Парижа, этой прославленной столицы всего мира, раздвигаются перед ним. Он и не замечает этого города. Но не из-за презрения к нему, а потому, что огромен его внутренний духовный мир. Вот,   наконец,   маленький, неприглядный отель. Грязная лестница. А вот и комнатка, в которой тяжко живет и бедствует целая семья. Ее глава, худенький, немолодой человек, лежит мертвым на кровати в углу. Вокруг слезы такая душевная скорбь, какую не дай Бог познать никому. Отец Афанасий немногословен, но его ласка столь сильна, что вытесняет копившееся годами отчаяние. Пока отец Афанасий готовится служить панихиду, мы с ма­терью, совсем непривычные к такому делу, одеваем покойника. Отец Афанасий о чем-то тихо беседует с семьей. А потом начинается торжество богослужения. Что-то великое, необъятное, непостижимое заполняет бедную комнату. Все сосредоточены и взволнованы торжеством духа над смертью. Панихида, неспешная, тихая и прекрасная, кончена. Пора уходить. Со слезами благодарности хозяева прощаются со своим гостем.

У отца Афанасия была поговорка, что монах должен иметь «неразменный рубль в кармане». У него так и бывало. Отец Афанасий всегда имел при себе неизвестно откуда бравшиеся деньги. Он оставляет какую-то сумму для первых нужд. Прощаются с ним, как с родным. Отец Афанасий по-крестьянски любил простой труд и природу. Особенно, если она по­ходила на русскую. Надо было видеть его детскую радость, когда ему удавалось хоть ненадолго вырваться в такие места. Он часами бродил по полям, по лесам. Издалека слышалось его постное пение. Отец Афанасий любил сооружать часовни, куда бы он ни приезжал. Он очень чтил преподобного Серафима. Иногда в каком-либо лесу рыл пещеру, чтобы там поставить икону особо чтимого им святого.

Отцу Афанасию хотелось уехать в дальние страны, чтобы стать миссионером среди еще не принявших христианство народов. Позднее он стремился к отшельничеству и не раз просил духовное начальство позволить ему оставить настоятельство, чтобы посвятить свои дни уеди­ненным молитвам. В этом ему каждый раз от­казывали, и он с горечью, но покорно прини­мал очередной отказ.

Когда началась война, отец Афанасий пол­ностью посвятил себя общественному служе­нию. Казалось, в его груди была огромная не­заживающая рана. Я думаю, именно он, без слов, без какого-либо поучения, передал мне беспредельную любовь к Родине, способность сопереживать тому, что происходило в Совет­ском Союзе. Он весь был поглощен этими да­лекими событиями. Он словно сросся со своим народом.

Я не помню точно, когда вступил отец Афа­насий в ряды движения Сопротивления. Ду­маю, с самого его зарождения. Но особенно приметным стало участие отца Афанасия в происходившем, когда в Париже началось гонение на евреев. Отец Афанасий проявлял такое со­чувствие к обращавшимся к нему за помощью (очень редко за Таинством Крещения, чаще просто за «удостоверением» о принадлежности к христианской вере), что нуждавшиеся образовали настоящий поток. Некоторые прихожа­не с недоумением смотрели на эту слишком уж явную помощь, говорили, что из-за этой его деятельности закроют храм. Отец Афанасий отвечал, что тщетны наши молитвы, если мы отказываемся помочь тем, кто ищет нашей, а следовательно, и его, православного священни­ка, помощи. «Я знаю, что выданное мной удостоверение о том, что он христианин, ему не по­может, но человек верит, что поможет, просит и молит о помощи. Неужели я могу ему отка­зать?!» — говорил отец Афанасий. Чтобы не смущать верующих и одному быть ответствен­ным перед оккупантами, отец Афанасий снял небольшой дом, населил верными людьми: рус­скими и французами. Нашла в нем приют и моя семья. Особнячок был хорошо приспособлен для того, чтобы надежно скрывать, хотя бы временно, нуждающихся в укрытии. Существо­вал уговор с соседями, чтобы в особо опасных случаях те помогали бегству преследуемого.

Однажды отец Афанасий попросил меня при­нести в его келью (самую маленькую комнату во всем особнячке) два стакана чаю. В келье я застала гостя — отца  Димитрия Клепинина, верного помощника известной матери Марии (Кузьминой-Караваевой). Лицо у него было тоже очень русское, только широкое, скуластое, большой лоб, чуть косившие глаза. Коренастая фигура. У меня в памяти на всю жизнь запечат­лелся облик двух русских священников, кото­рые глубоко ушли в беседу о том (как я потом узнала), насколько активно православный священник может участвовать в борьбе с немецко-фашистскими оккупантами.

Отец Димитрий погиб в концлагере в 1944 году. Он был молод, женат, имел двоих маленьких детей: мальчика и девочку. Но ни мо­лодость, ни ответственность перед семьей не помешали отцу Димитрию мужественно встать в ряды Сопротивления. По свидетельству тех, кто был с ним в заключении, он умел передать свое светлое состояние духа окружающим и тем самым поддержать их. Последний раз его видели без сил сидящим на земле в пото­ке людей, которых перегоняли в другой ба­рак.

Кому только ни помогал отец Афанасий в те тяжелые годы! Он жил, не давая себе передышки ни в чем. Из особнячка каждый день уходили женщины, которые на вокзалах Пари­жа передавали адреса условленных мест, где преследуемые могли надежно укрыться. В са­мом особнячке стало уже трудно прятать лю­дей. Гестаповцы хорошо знали о деятельности жителей этого дома и часто наведывались в не­го. Отца Афанасия дважды арестовывали и дважды, что было настоящим чудом, освобож­дали. Как бы для того, чтобы он испил полную чашу страдания, именно в этот период у него обнаружили редчайшую форму рака, не подлежащую никакому лечению. Однако один изве­стный берлинский хирург, еврей, бежавший из Германии и оказавшийся проездом в Париже, удалил опухоль прямо в келье отца Афанасия. И все же отец Афанасий стал заметно слабеть. Он знал, что медицина вынесла ему смертный приговор, но не изменил образа жизни и не прекратил своей деятельности. Когда врач сказал, по его же просьбе, правду, отец Афанасий чуть-чуть побледнел и больше никогда не за­говаривал о своей болезни. Как-то ему было особенно плохо, но в это время понадобилось спрятать, хотя бы на одну ночь, пожилого больного еврея. В квартале, где мы жили, было уже рискованно прятать людей. Стояла нена­стная осень. Отец Афанасий взялся проводить этого человека до единственно возможного укрытия — под мостом на Сене, на далекой окраине Парижа. Провела их туда одна женщина, но оставаться она не могла, так как имела другое задание. Этот человек боялся ос­таваться один под мостом и отец Афанасий провел с ним ту ночь.

Помню последнюю службу отца Афанасия в праздник Воздвижения Креста Господня. Он сам совершал богослужение, сам воздвигал Крест. Но был уже так слаб, что его должны были поддерживать. Как сейчас вижу, пре­красное, чистое лицо отца Афанасия и неопису­емое отражение на нем его великой веры: он воздвигал Крест так, как если бы стоял на Гол­гофе рядом с Христом.

Мне хочется привести еще один эпизод из жизни подворья Трех Святителей. Несмотря на очень тяжелые времена, после воскресной ли­тургии в верхнем помещении подворья отцом Афанасием устраивались общие трапезы, чрез­вычайно скудные, но очень посещаемые. На них бывали видные представители русских ре­лигиозно-философских кругов. Среди постоян­ных посетителей был всеми любимый иеромо­нах Димитрий, из семьи потомственных англий­ских лордов, принявший Православие на Свя­том Афоне, человек исключительной культуры и ума. Ему тяжело жилось на подворье, где условия жизни были почти нищенские. Неудоб­ства испытывали все, но старались не замечать их. Как-то отцу Димитрию подали за столом не очень чистую посуду. Он вспылил и выкрик­нул резкие, грубые слова. Все смолкли, не зная, как реагировать на эту выходку. Отец Афана­сий, сидевший напротив отца Димитрия, кото­рого нежно любил (и был любим взаимно), побелел. После невольной паузы он сказал так тихо, что едва было слышно, глядя отцу Ди­митрию в глаза: «А вот русский мужик никог­да бы так не поступил и не сказал бы подоб­ных слов». В его тоне не было ни сурового осуждения, ни оттенка упрека. Отец Димитрий понял, как отец Афанасий страдал в этот мо­мент. Не раз в самых различных случаях мне приходилось убеждаться, какое превосходство духа проявляли истинно русские люди перед представителями того Запада, который при всей своей культуре был побеждаем силой это­го духа.

Отец Афанасий был музыкально одарен и очень любил музыку. Как-то по радио переда­вали Девятую симфонию Бетховена. Впечатле­ние было незабываемое. Отец Афанасий, уже больной, слушал, затаив дыхание, закрыв гла­за. По окончании передачи он долго молчал, а потом сказал тихо и порывисто: «Казалось бы, нет ничего прекраснее этой симфонии, и все же музыка в наших душах еще прекраснее». Дни его были заполнены делами, далекими от поэзии и музыки. Одно лишь богослуже­ние давало отцу Афанасию часы, когда он принадлежал себе и своему внутреннему миру.

Отец Афанасий удивительно совершал отпе­вание. Общественное положение покойного для него не имело никакого значения. Но если уми­рал кто-либо из священников, отпевание пре­вращалось в прекрасное торжество. Как-то раз Великим постом за вечерним богослужением, когда только что прозвучало красивейшее из песнопений «Се Жених грядет в полунощи», в алтарь вошел послушник и сообщил, что навер­ху умирает один из священников — отец Васи­лий. Отец Афанасий без малейшего колебания прервал богослужение и позвал верующих на­верх, к одру умирающего. Отец Василий был в полном сознании, но говорить уже не мог. Так он и умер на глазах у всех под чтение отход­ной. Смерть на миру — это не часто встречает­ся. Запомнился последний взгляд отца Василия на икону в углу…

Незадолго до кончины отца Афанасия геста­повцы вновь пришли к нему. Однажды у па­радной двери раздался резкий звонок. Я вы­шла. Передо мной стоял элегантно одетый чело­век с высокомерным выражением лица. С ним была красивая молодая женщина. «Мне нуж­но видеть архимандрита Афанасия», — власт­но сказал посетитель. «Отец Афанасий очень болен, он почти при смерти. Вот предписание виднейшего парижского профессора, запреща­ющее тревожить больного», — возразила я. «Я сам врач и должен его видеть», — последо­вал ответ. Незнакомец отогнул лацкан своего пальто и показал мне значок гестапо. И все же я пыталась не пропустить его к больному. Отчаянно препираясь, мы с агентом гестапо поднялись по маленькой лестнице и вошли в келью. Отец Афанасий велел мне выйти. Спу­скаясь, я услышала резкий крик агента. Моло­дая женщина оставалась в прихожей и задум­чиво стояла у окна рядом с моей дрожавшей матерью, вышедшей на шум. Через некоторое время посетитель вышел от отца Афанасия и, подавая руку своей спутнице, заговорил с ней на чистейшем русском языке. Я очень испуга­лась. Мне представилось, что мои негодующие выражения, сказанные незадолго перед его по­явлением, будут ему переданы его спутницей и только ухудшат судьбу отца Афанасия. Про­шло несколько дней в тревожном ожидании. Вдруг опять звонок. Вошла спутница того са­мого агента и очень вежливо попросила прове­сти ее к больному. Отец Афанасий рассказал потом, что молодая женщина взяла у него благословение и, присев на кровать, терпеливо уговаривала его прекратить помощь евреям. Она оказалась русской. Звали ее Верой. Когда Париж был освобожден, агент гестапо, приходивший к отцу Афанасию, не успел бежать. Из газет я узнала об ужасном конце этого человека — еврея, поступившего на службу к оккупантам и устроившего лабораторию, где он определял принадлежность подозреваемых лиц еврейской национальности. В Париже его ненавидели. Едва город освободили, в смещение, где он скрывался, ворвался народ. эру, жену агента, бросившуюся защищать мужа, убили, а его казнили. Умер отец Афанасий в 1943 году. За сутки до кончины его разбил паралич. Отец Афанасий лежал с неподвижной левой рукой и закрытыми глазами, но все слышал и благословлял каждого, кто приходил проститься с ним. Умер он тихо, просто замерло дыхание. Ночью, когда гроб его стоял в часовне подворья, раздался звонок в дверь и послышался отчаянный крик: «Мне к отцу Афанасию! К отцу Афанасию!» — рыдая, выкрикивала одна недавно крестившаяся еврейка по имени Мария. Я ответила, что отец Афанасий, к которо­му она пришла, умер; он здесь, в часовне. Ма­рия бросилась туда и всю ночь рыдала у гро­ба. Под утро пришел муж Марии (русский ху­дожник) и сказал, чтобы она пока не возвра­щалась домой, так как этой ночью ее разыски­вало гестапо. Так и осталась Мария с нами на все время оккупации.

Обладая необычайно чуткой душой,   отец Афанасий в годы суровых испытаний второй мировой войны, не колеблясь, выступил против зла, которое нес фашизм. Он явился одним из активнейших участников движения Сопротив­ления, оказавших неоценимую помощь лицам, преследуемым фашистскими оккупантами. Свой высокий пастырский и человеческий долг, свою труднейшую миссию мужественного борца про­тив нацизма отец Афанасий свято выполнил до конца.

Опубликовано: Архимандрит Афанасий (Нечаев). «От Валаама до Парижа». – М.: Фонд «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского», 2011.

[1] Религиозно-филантропическая организация, основанная в 1865 году в Лондоне методи­стским священником Вилья­мом Бутсом. Копирует своей структурой армию (особая форма одежды, чины и т. п.). Армия спасения имеет ряд учреждений: ночлежные дома, [столовые, приюты. Активно занимается пропагандой сво­ей деятельности: устраивают­ся уличные процессии с му­зыкой, барабанами, пропо­ведью.   Доходы получает главным образом от пожерт­вований. С 1880 года Армия спасения проводит работу и вне пределов Англии.

[2] Антоний, митрополит Сурожский. Проповеди и бе­седы. Париж, 1976. С. 67— 73.