Мужчина и женщина в тварном мире. Часть 3

Во второй главе книги Бытия мы находим следующие слова: Произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла (Быт 2:9). И я хочу сказать нечто об этих двух деревьях. Я не собираюсь делать никаких мистических выкладок о них. То, что будет сказано, касается не столько деревьев, сколько того факта, что они приносят плод, и человек может есть от плода этого дерева, и что эти деревья дают познание добра и зла или дают жизнь.
Я хотел бы несколько остановиться на этой идее познания. Как мы познаем вещи? Мы познаем вещи, получая от них ведение и воспринимая это ведение. Мы познаем, воспринимая их сущность и отождествляя эту сущность с самими собой, но также в большей или меньшей мере отождествляясь с пищей, которую принимаем. Вы, может, помните старое высказывание немецкого философа-материалиста Фейербаха, который сказал, что человек есть то, что он ест. Можно продолжить эту мысль в христианских категориях (что, вероятно, глубоко бы его ранило), сказав: «Да, в это мы верим: вкушая Тело Христово, испивая от чаши Крови Христовой, мы становимся причастниками Христова человечества и Христова Божества. Мы становимся причастниками всего, что Христос есть и по человечеству и по Божеству».
И вот когда мы думаем о древе жизни и о древе добра и зла и о плодах их, перед лицом которых находился человек, мы можем думать в этих категориях: познание может быть приобретено причастностью к тому, что такое эти плоды. В том, что касается внешнего мира, наше познание его многосложно. Мы получаем ведение через наши чувства от всего, что нас окружает. Ведение это принимается, накапливается, неосознанно или сознательно обрабатывается, анализируется, организуется. И это восприятие проецируется на окружающий мир, придавая ему структуру, форму, смысл. И когда это произошло, опять-таки начинается как бы второе зрение. Мы видим, слышим, воспринимаем нашими чувствами новые вещи, принимаем их в сознание, перерабатываем, и внутри нашего сознания, так же как и в подсознательной жизни, они выливаются во все расширяющееся и углубляющееся познание. Но это расширяющееся и углубляющееся познание, то, как мы принимаем ведение о вещах, впитываем его, идентифицируем его, в данном случае очень важно. Дело было вот в чем: питаясь тем, что сообщал ему Бог, человек все более, со все большей глубиной, чистотой и совершенством становился причастником познания, которое Бог имеет о Себе, потому что Бог сообщал Себя и открывал Себя в этом даре Себя, но также узнавал и раскрывал значение и сущность собственной человеческой природы и сущности всего сотворенного мира. Бог в Своей мудрости был единственным, Кто знал до самого дна и глубины сущностную природу вещей. Оставаясь единым с Богом, Адам мог называть по имени твари Божии изнутри своей причастности Ему. Наше призвание — быть причастными Богу силой Святого Духа и нашим единством со Христом таким образом, что однажды — и это слова апостола Павла — мы познаем Бога, как мы познаны Им (1 Кор 13:12): взаимное знание сопричастности.
И это было предложено человеку: быть причастным Божественному познанию, быть причастным Божественной жизни, коротко говоря, быть причастным Богу таким образом, чтобы все познание, которым Бог обладает и какое может сообщить, было разделено человеком. Это познание преображало его, вело к той полноте, которую я только что описывал, позволяло ему познавать так, как он сам познан, или вело к состоянию, о котором Апостол говорит: Бог будет все во всем (1 Кор 15:28).
Но есть другой путь, которым человек может познавать тварный мир: погружаясь в него, участвуя с тварным в его тварности. Это, я думаю, означает образ плода от древа познания: познание тварного вне Творца, познание тварного не только как тварей, но тварей все еще в становлении, все еще в формировании, все еще несовершенных — не в том смысле, что в них была трещина, но было еще несовершенство, они еще не были тем, чем были призваны стать.
Вы помните, что призвание человека, который принадлежит одновременно Божественному миру и материальному миру, было — через познание имен всех тварей, то есть их сущностного бытия, — вести их в глубины Божии, сделать так, чтобы они также участвовали в тайне Божией. Таким образом, у человека был выбор. Дар свободы есть страшный дар, потому что он позволяет человеку разрушить себя и повлечь за собой в разрушение весь мир, который ему поручен. Но в то же самое время этот дар свободы и эта возможность выбора есть абсолютное условие для реальных взаимоотношений, тем более взаимоотношений любви. Святой Максим Исповедник в одном из своих сочинений сказал, что Бог может все сделать, кроме одного: Он не может заставить человека любить Его, потому что любовь — это высшая свобода.
Итак, человек стоит перед двумя возможностями познания: с одной стороны, погрузиться в Бога, общаться с Ним, уходить все глубже в Божественную тайну, в свет Божий и во тьму Божию и, с другой стороны, пытаться приобрести познание тварного в категориях общения, погружаясь полностью в тварное помимо Творца. Вот выбор. Можно было ожидать, что по спонтанному движению человек без колебания последовал бы зову Божию, зову любви, рванулся в Божественную открытость, последовал из света в свет, из сияния в сияние, из славы в славу.
И это выражено с большой силой в одном из Ветхозаветных чтений о Христе, где нам говорится, что Дева родит сына, Сына, Который будет Эммануилом, Богом среди нас, и Который, прежде чем различит добро от зла, изберет добро. Этого нет в классической английской версии, но есть в тексте Септуагинты (Ис 7:15—16) . Да, перед Сыном Божиим, ставшим Сыном Человеческим, в Его человечности, которая с первого момента была исполнена Божества, стоял выбор, но Он избрал без колебания или ошибки путь Жизни, общение с Отцом, единство с Ним. Но Адам первых дней творения был еще незрелым, и чтобы достичь святости, которая есть попросту зрелость, чтобы перерасти свою невинность в общение со святостью Божией, должен был сделать выбор. Иначе он был бы просто вовлечен в святость помимо собственной свободной воли.
И тут мы видим внешнее воздействие — сатаны, врага, дьявола, представленного здесь змием. Человек не отвернулся бы вольной волей от любви, не будь он обманут. Сатана есть враг, тот, кто лжет. Он — лжец par excellence . Он обманщик, и он тоже тот, кто убивает. Трагедия лжи не заключается в том, что наше познание неточно и тем самым неточно все наше внутреннее отношение к вещам. Трагедия лжи заключается в том, что паутина лжи создает нереальный мир, мир, который не существует, куда попав, жертве лжи остается только умереть, потому что жить можно лишь причастием к реальности и участием в жизни реальности. Но чем больше мы уходим в нереальность лжи, тем больше мы углубляемся в ситуацию, в которой не может быть жизни, только смерть. Но для того, чтобы быть действенной, ложь должна представлять видимость правды. Поэтому змий говорит Еве: да, Бог сказал вам, чтобы вы не ели плодов этого дерева, потому что вы тогда станете, как Он, зная добро и зло (Быт 3:4).
Бог призвал Адама и Еву, призвал человека в полноте его существа, человеческого существа, стать участником Его природы, быть участником того, что Он есть. Ветхий Завет провозглашает: вы боги (Пс 81:6). Поэтому змей не подсказывает человеку взбунтоваться. Змей подсказывает, что они могут выполнить намерение Самого Бога, вкусив плод древа познания, — и тогда они обретут познание. И вместо того чтобы погрузиться в Бога и сказать: «Уйди от меня, сатана», Адам и Ева принимают ложь наивно, в простоте, но ошибочно и тем самым теряют возможность быть полностью в Боге и погружаются в материю, в сущность мира, но без Бога, — не то чтобы материя была без Бога, но они входят в нее обезбоженными.
Очень важно нам понять, что случается дальше, не только с точки зрения взаимоотношений между Адамом и Евой, но с точки зрения взаимоотношений между мужчиной и женщиной, с точки зрения взаимоотношения между всеми людьми, когда, как со всеми нами случается, мы потеряли Бога в большей или меньшей мере. Ева оборачивается к Адаму и вовлекает его в трагедию, на пороге которой находится сама. Я говорю «на пороге», потому что если вы согласились с тем, что я сказал в прошлый раз, что сотворение Евы, рождение Евы было расцветом полного человеческого существа, исполнением человека, тогда вы поймете, что одна из половин не может погибнуть без другой. Одна из половин не может быть вовлечена в глубины материальности без другой, которая не может сделать ничего иного, как разделить то, что случилось с первой, потому что они — одно. И Адам не может сделать ничего другого, кроме как согласиться быть заодно с ней, на лучшее или на худшее, или же героическим жестом обнять ее и привести ее перед Бога и сказать: спаси нас, мы погибаем… И я сознательно употребляю множественное число: спаси нас — потому что никто из них не может погибнуть без другого, не потому что они — одно в механическом смысле, но потому что они — одно существо и не могут быть разделены, ибо связаны экстазом рождения, видением цельности и любовью.
Затем случается следующее: Бог предстает перед ними. Адам и Ева прячутся от лица Божия, потому что впервые они отвернулись от Него и искали знания жизни вне Его, даже не в самих себе, но в материальности этого мира, из которой они возникли с такой славой. Где ты, Адам? И Адам отвечает: я наг, и я спрятался (Быт 3:9—10) (к этому я вернусь через минуту). Он спрятался, потому что, согласно канону святого Андрея Критского , он больше не облечен славой, сиянием благодати; он больше не в том сиянии, которое покрывало его наготу. Он наг. Ничто не закрывает его от зрения Евы, и ничто не защищает ее от глаз Адама. И они чувствуют, что теперь ничто не защищает их от взора Божия и от всего тварного.
А кто сказал тебе, что ты наг? И тут начинается процесс, который повторяется во всех человеческих ложных взаимоотношениях: процесс «козла отпущения». Адам говорит: Жена, которую Ты дал мне, дала мне есть от этого плода. Тут двойное обвинение: он выдвигает свою напарницу в падении как виновницу, как непосредственную причину, и он обвиняет Самого Бога как первопричину падения. Ты дал мне эту жену, она дала мне этот плод: на ней ответственность за наше теперешнее положение, но вся ответственность на Тебе. Не Ты ли ее сотворил? Не Ты ли посадил в саду это проклятое древо познания? На ком же вина?.. И Господь не защищается, Он принимает унижение, оскорбление, обвинение. Он обращается к Еве и говорит: кто сказал тебе? И снова: змей. Змей не существовал бы, если бы Ты не сотворил его, — эта тварь, которая ползет по земле, которая не может подняться над прахом, эта тварь, которая не знает ничего, кроме праха. Ты сотворил его, и он теперь низвел нас на свой уровень, уровень творения, но творения, воспринятого без Тебя.
Но как это могло случиться? Что случилось между Адамом и Евой, между Богом и человеком? Человек знал Бога ви{‘}дением. Он знал Его, как говорит Евангелие от Иоанна, как Свет (Ин 1:9). Он знал Его как Того, Кто призвал его в жизнь актом любви. Он знал Его как Того, Кто давал ему Себя неограниченно, радостно. Он знал Его как расцвет жизни, как видение красоты, как ключ гармонии всего тварного. В каком-то смысле у человека не было имени для Него, у него был только опыт Его. Слово «Бог» на английском языке происходит от готского, до-германского корня, который означает: «Тот, перед Которым падаешь ниц в поклонении». Это не имя, это опыт. То же происхождение можно вывести греческому слову Teos. Вместе с тем у Него как бы другое имя или Он переживается как другой опыт: Он — Тот, Кем все сотворено, все вещи сотворены и существуют в Нем, через Него. Вне Его тварь не существует, не живет, не развивается, не растет, не созревает, не преображается.
Вот что знал человек о Боге в начале, когда не был ничьим пленником, когда обладал всецелым пониманием, родившимся из опыта и из встречи. И, с другой стороны, может быть, позволительно сказать, что Бог был для человека единственным предельным «Ты», то есть бесконечно близким и предельно иным. Это равновесие между совершенной близостью и совершенной инаковостью и было совершенным равновесием отношений. Вы знаете, что случается, когда мы хотим в совершенстве увидеть статую или любое произведение искусства, или предмет, лицо, дерево. Мы должны занять в пространстве идеальную точку — ту точку, с которой мы можем видеть как можно более совершенно целое и вместе с тем как можно более совершенно любую деталь. Если мы слишком приблизимся, мы потеряем целое, если отойдем слишком далеко, мы потеряем детали. Когда мы слишком близко, мы видим только текстуру камня. Когда мы слишком далеко, мы видим только бесформенную массу. Но есть точка, которая есть и совершенная близость, и совершенное отстояние. Это я имею в виду, когда говорю о восприятии предельной, совершенной инаковости Бога и в то же время о Его совершенной, предельной близости. То же могло быть верно во взаимоотношении между Адамом и Евой. Когда, будучи в исступлении, Адам как бы родил Еву и оказался лицом к лицу с ней, он не увидел ее как эманацию своего существа или свою проекцию. Он увидел ее как полноценную личность с полной и совершенной инаковостью и одновременно настолько единую с ним, что она была на тварном уровне «ты». Бог — «Ты» на Божественном уровне.
В момент падения, потеряв эту приобщенность к Богу, мужчина оказывается в совершенно новой ситуации по отношению к женщине, и vice versa, она по отношению нему. Они больше не видят друг друга едиными в Боге и едиными в благодати, они видят друг друга как иного. Один древний писатель говорит, что до падения Адам мог смотреть на Еву и сказать: она — мой alter ego, другой я сам, и Ева могла сказать то же. С падением связь нарушена. Они смотрят друг на друга, и каждый говорит: я — ego, я — это я, а вот alter, другой. Возможно, этим объясняются подлинно трагические слова, которые Бог произнес, когда совершилось падение: Вот, человек стал как Один из Нас… Он больше не по образу Святой Троицы, двоица, два во едином. Да, их двое, но единство утрачено. И все-таки образ Божий, запечатленный однажды в человеке, не разрушен. И все-таки взаимоотношение мужчины и женщины, как бы оно ни было повреждено, остается как несовершенная любовь, несовершенное единство, которое нашло выражение в другом трагическом слове Божием: И влечение твое будет к твоему мужу, и он будет господствовать над тобой (Быт 3:16).
Что-то аналогичное в тех же самых категориях мы находим в Афанасиевом Символе веры, когда святитель Афанасий говорит о Лицах Святой Троицы: Отец есть Бог, Сын есть Бог, Святой Дух есть Бог, однако не три Бога, но Один Бог . А тут перед нами встает ужас двоих, которые остаются подлинно человеками, но поврежденными. Ничто не может стереть образ Божий. Ничто даже не может разбить единство, существующее между ними, хотя и с трещиной. Они — как треснутое зеркало, но они все же отражение Бога Единого в Троице.
И вот наше положение. Они обнаруживают, что наги. Утрачена слава Божественного общения, приобщенности, утрачено также ви{‘}дение друг друга как совершенной и полноценной личности. Они видят друг друга как иного. Это — начало трагедии, потому что дальше трагедия будет возрастать, разрастаться. Ева родилась от исступления Адама. Каин, их перворожденный ребенок, родится, когда Адам познает свою жену. Экстаз означал быть вне себя, «познать свою жену» означало самосознание в пределах тварного: самосознание без предварительного экстаза. И перворожденный после падения — Каин.
На этом я закончу свою беседу, и в следующий раз я хотел бы рассмотреть разные стадии распада взаимоотношения между мужчиной и женщиной и последствия этого распада: убийство Авеля Каином, убийство Ламехом своих врагов и так далее.
Ответы на вопросы
Для начала я вернусь к вопросу, который был мне поставлен в разговоре и на который я не стал отвечать в частном прядке. Мне было сказано, что я как будто принимаю сказанное в начале книги Бытия как факты. Разве это не миф?
В нашем разговорном языке мы называем мифом что-то неправдивое. Технически говоря, значение слова «миф» не таково. Отец Сергий Булгаков, говоря о начале книги Бытия, сказал, что это следовало бы назвать метаисторией — в том смысле, что речь идет о действительных событиях, но они принадлежат миру, которого больше не существует, и выражены на языке того мира, в котором мы живем. Мы ничего не знаем о том мире, который был до грехопадения, но знаем о основоположных событиях, которые описаны в Библии: творение мира, сотворение Адама, рождение Евы, грехопадение и его последствия. Наше историческое знание начинается с конца Райского сада. Но я отношусь ко всему предшествующему как к выражению в терминах падшего мира того, что происходило прежде падения. У нас нет языка, на котором говорить об этом, нет ни образов, ни знания.
С другой стороны, совершенно ясно, что язык, на котором говорится об этом периоде, не мог быть языком этого периода. Вот для примера: Господь говорит: Если съешь этого плода, смертью умрешь (Быт 2:17). Бог не мог так сказать, пока смерти еще не было, это было бы бессмысленно. Но это единственный способ для нас передать это событие или понять, что Бог сделал некое предостережение. Так что термин отца Сергия Булгакова, «метаистория», мне кажется очень подходящим. Это история в том смысле, что то, о чем идет речь, действительно происходило, но это не описание, как именно оно происходило, не отчет, не дословная передача того, что было сказано. И, однако, оно передает действительные события. Вот все, что я могу сказать об этом, и вот почему я говорю об этом реалистично, не воображая, что был сад, было два дерева и т. д., но переводя все в те выражения, которые я употреблял.
Существование зла в мире — один из трудных вопросов для верующего…
Библия не дает нам описания, как возникло зло. Но мы верим, по слову Писания, что Бог зла не сотворил (ср. Прем 1:14). Зло не есть альтернатива добру, которое сотворил Бог. Возвращаясь к тому, что уже было сказано: когда Библия говорит о дереве познания добра и зла — такое словоупотребление было бы невозможно тогда. Объяснения этому даются разные. Во-первых, высказывается предположение, что помимо материального мира, который мы знаем, и человека, Бог сотворил мир духов, ангелов. Мы применяем к ангелам Божиим — а теперь и демонам — слово «дух», то же самое слово, которое относим к Богу: Бог есть дух (Ин 4:24). Но это слово невозможно понимать одинаково в обоих случаях. Когда мы говорим «Бог есть Дух», мы хотим сказать, что в Нем нет ничего материального. Когда мы говорим об ангелах или демонах как о духах, мы говорим, что они созданы из чего-то гораздо более тонкого, чем мы, что по сравнению с нами они — точно ветер по сравнению с камнями. Ветер тоже материален, и, однако, в нашем восприятии он — нематериальная реальность. Есть замечательное место в рассказе Эдгара По «Магнетическое откровение» . Там человек приведен в состояние магнетического сна, и его спрашивают: «Что ты видишь?». Он отвечает: «Я вижу Бога». «Он — чистый дух?» — «Нет». — «Ты хочешь сказать, что Он материален?» — «Нет». — «Тогда что же Он такое?» — «Он — за пределом и материи и духа». И я думаю, в этом отличие Бога от тех, кого мы называем духами Божиими.
Были сделаны разные попытки объяснить, каким образом ангелы, созданные совершенными — не в том смысле, что они уже достигли полного совершенства, но в том, что они были созданы без изъяна, — превратились в злые существа. И объяснения эти, если не ошибаюсь, делятся на две категории. Одна теория предполагает, что ангелы Божии были поставлены перед видением человека, его призвания стать причастником Божественной природы и того факта, что Сам Бог приобщится тварности чрез вочеловечение. И они оказались не в состоянии принять такое видение. Они восприняли это как кощунство: Бог не может так поступить, Бог — сама недостижимая святость, Он не может соединиться с тварью, и тварные существа не могут возвыситься до такой степени причастности тому, что есть Бог. Они усомнились в Боге и отвергли Его волю. Это один способ описать грехопадение. Другой относится более непосредственно ко Христу: им дано было увидеть, как Сын Божий распинается на кресте и умирает. И это так их потрясло, что опять-таки они это отбросили со всем своим пылом. В обоих случаях можно сказать, что их пыл был благороден, но подорвал их цельность, потому что не был уравновешен, откорректирован безграничной верой, то есть доверием к Богу и Его Премудрости.
Еще одно представление о падении ангелов состоит в том, что после сотворения человека они обнаружили, что человек должен стать другом Божиим, и пришли в ужас от того, что не они будут самые близкие к Богу существа, несмотря на то, что их природа столь утонченная и они так близки к Богу.
Есть и другие теории. Одна из них мне представляется наиболее убедительной, хотя я не думаю, что хоть какая-то теория полностью соответствует истине. Я не могу вспомнить, кто из писателей древности указал в этом направлении и кто позднее развил его мысль, поэтому я изложу вам эту теорию собственными словами.
И в отношении человека, и в отношении всех тварных существ можно по справедливости сказать, что они были сотворены без порока, без примеси зла, несовершенства, но все они были призваны к еще большему совершенству. Ангелы Божии должны были возрастать от славы в славу, от совершенства в совершенство, пока их приобщенность Богу не станет столь полной, сколько это возможно для твари. Но в процессе такого возрастания две вещи должны были происходить: на каждом этапе — и это относится к нам так же, как к ангелам Божиим, — перед нами, перед ними открывалась возможность возрастания от великолепия к большей красоте, от славы к славе, от полноты общения к большей приобщенности, но на каждом этапе, чтобы достичь следующего, тварь должна была отказаться от уже достигнутой, уже имеющейся полноты и красоты. Надо было твари быть готовой как бы расстаться с тем, что уже так прекрасно, так совершенно, чтобы двинуться дальше в неведомое, перейти от относительного света сегодняшнего дня к тому, что пока представляется тьмой, неведомым. И в какой-то момент некоторые из ангелов достигли такой степени, такого уровня красоты, гармонии, что почувствовали: как можно расстаться с этим и идти далее в неведомое? Что если я потеряю всю это великолепную красоту и окажусь лишенным ее, и не приобрету ничего взамен? И в тот момент, когда они засмотрелись на себя, вместо того чтобы перенести взор с себя на Бога, устремляться к Богу, когда стали, остановившись, заглядываться на себя, они отпали от полноты приобщенности, того уровня полноты, которого уже достигли.
До известной степени можно провести аналогию с началом Евангелия от Иоанна, когда нам говорится, что Слово было у Бога и Слово было Бог (Ин 1:1). В греческом тексте слова, переведенные «было у Бога», προς τον Θεον, означают «к Богу». Это динамичное устремление как бы от Себя к Отцу. И этот отказ от себя, забвение о себе и порыв, устремленность к Тому, Кто Единственный — полнота, совершенство, жизнь, красота, — трагический акт, потому что он означает забыть себя, умереть себе, чтобы жить Богом и в Боге.
Вот некоторые из объяснений, которые были даны падению ангелов, и Библия ставит нас перед фактом, что есть ангелы света, есть ангелы тьмы, есть враг, противник. Может быть, стоит упомянуть, что падший архангел был Люцифер, ангел света, тот, кто достиг наибольшего совершенства, наивысшей красоты, кто, оглядываясь вокруг, не видел никого, с кем бы он мог сравниться, кроме Бога. И он застыл в плену собственной красоты и, подобно Нарциссу из греческой мифологии, умер в самосозерцании.
Почему змей обратился к Еве, а не к Адаму? Изображает ли это ситуацию так, что женщина более открыта?
Я только и делаю, что признаюсь, что не могу ответить на ваши вопросы. Я пометил себе вопросы и постараюсь не только продумать их, но и почитать — только думать недостаточно, и попытаться понять, потому что мне никогда не случилось задаться этим вопросом. Мне кажется, слишком легко исходя из ситуации настоящего дня, сегодняшнего ви{‘}дения мужчины и женщины делать заключения, проецировать их назад. Поступать так очень опасно, потому что это приведет к тому, что мы внесем в до-греховный период понятия и категории нашего сегодняшнего времени. Так что я хотел бы поступить с осторожностью, а не отвечать немедленно. Я постараюсь найти ответ, то есть не выдумать его, но действительно найти сколько-то честный ответ.
Библия говорит о змие. Насколько буквально это можно толковать?
Что касается этого пункта, я не стал бы отчаянно цепляться за текст и говорить, что то была действительно змея, змей. Змей представляется существом, которое ползает в прахе, неспособно подняться, его движения извилисты, оно жалит смертельно: эти свойства и были спроецированы на несчастную тварь как наиболее соответствующий образ. В других местах Священного Писания и в творениях отцов и в богослужебных текстах говорится не о змее как гадюке или гремучей змее, а о большом драконе, чудище, с мыслью, что это существо несет разрушение, полностью погружено в материальность.
Здесь змея — образ, если хотите, икона падшего ангела. Невозможно думать, что было существо вроде наших теперешних змей, совершенно злое. Но в падшем мире, где писалась Библия, змей олицетворял убийство и разрушение, и потому был взят таким прообразом. Вспомните, например, рассказ о казни змеями (Чис 21:6—9). В мире, в котором жили евреи, змеи были одной из главных опасностей, они несли смерть, и поэтому когда им понадобилось описать искусителя, разрушителя, они воспользовались тем образом, который был доступен, под руками, так сказать.
То есть это был один из «зверей полевых», это образ?
Мне представляется трудным перейти какой-то рубеж, потому что мы переносим на многое готовые образы. Например, если мне скажут «гиена», я немедленно вижу нечто вероломное, предательское: посмотрите только, какая у нее походка. На самом деле, когда мы видим вероломного, неискреннего человека, который движется вкрадчиво, мы говорим: вот, вот! — и проецируем неискреннего человека на несчастную гиену, которая никак не виновата в том, что у нее передние лапы короче задних. На какой-то ступени символы и образы уже не действуют. Они что-то указывают, дают намек, и это все, чем они могут нам помочь. Опять-таки змей назван «хитрым». Если взять староанглийский язык, «хитрый» имеет не то значение, какое имеет сегодня. О Боге говорится, что Он «хитрый»: это просто значит, что Он творческий, изобретательный . В этом отношении приходится быть осторожным со словами.
Пер. с англ. Е. Майданович

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007.