Мужчина и женщина в тварном мире. Часть 6. 26 июня 1989 г.

Мы подошли к последней беседе, и я хочу подвести итог некоторым вещам, которые мы уже рассмотрели, и сделать последний шаг, который хотя будет достаточно пространно изложен, но останется неразрешенным, потому что у меня нет ответа на последний пункт моей речи.

Я сказал, кажется, в предыдущей беседе, что мы живем в мире, который есть результат падения, но и результат того, что Бог не оставил Свой падший мир, в большой мере сумеречный, где свет светит во тьме, и хотя тьма не принимает его, но и не сильна достаточно, чтобы разрушить свет. Этим я хотел подчеркнуть и старался сделать это, но, может быть, недостаточно ясно, что несмотря на то, что дьявол, разделитель, тот, который разбивает и разъединяет единство, тот, который дробит то, что может раздробить, — несмотря на то, что это произошло на всех уровнях, произошло и нечто иное, что имеет громадное значение. А именно: Бог создал все, чтобы все, все вещи были едины, чтобы все врастало во все большее, более совершенное, более славное единство через общение с Ним и врастание в то единство, которое есть единство Трех Лиц Святой Троицы в Едином Божестве.

И вот в падении и его результатах мы видим: что бы ни происходило, случается разбитость, разделенность, и она бывает восполнена, как бы скорректирована чем-то, что проистекает из разбитости, потому что в корне, в сердце всякого разбитого элемента таится тоска по единству, зов Божий, то вдохновение, которое Бог заложил изначала.

Когда мы думаем о том, как Бог и человек взаимоотносятся, — вспомните, что я говорил об утрате общения, также об утрате знания, об утрате взаимной радости: да, это есть, но утрата общения с Богом породила несколько вещей. Со стороны Бога, помните слова: вот человек стал как один из Нас, и как бы он не прикоснулся к древу жизни и не стал жить вечно (Быт 3:23), — это не было жестокой шуткой. Мы не можем представить себе Бога любви, произносящего слова с усмешкой. Нет, случилось то, что человек, то есть Адам и Ева, человечество, бывшее одной совершенной, гармонической единицей, распалось и одновременно осталось в своих отделившихся частях тем, чем было призвано быть. Образ Божий сохранился. Призвание осталось. Тоска по все растущему единству и врастанию в Бога осталась. И если бы человек сумел «поправить» свое состояние оторванности от вечности прикосновением, приобщением к древу вечной жизни, то эта оторванность была бы закреплена навеки и никогда не была бы быть исправлена. Смерть действительно — трагедия, смертность — трагедия, но смертность и смерть были даны нам как дар, который прерывает неправду, ошибку, греховное взаимоотношение, установившееся между духом человека и материальностью, и делает дух и тело человека свободными ответить в свое время по-новому на призыв к совершенству и величию.

В этом смысле есть выдающийся отрывок в сочинениях святого Исаака Сирина, который говорит, что тело человека так же значительно, как и душа и дух человека, что к телу человека нельзя относиться, как к предмету, лишь дополняющему душу и дух. И он говорит, что вечная судьба каждого из нас будет определена только после воскресения, потому что дух человека, душа человека, живущие после смерти, не имеют права понудить тело к воскресению, которого оно может и не желать. Это очень сильные слова, очень сильное указание на то, что самая материальность человека так же важна для Бога, как и дух, что человек есть единство души, духа и тела и что ни одна из этих частей не может определить судьбу других иначе как в полном согласии взаимной любви, взаимного принятия и общности.

Утрата общения с Богом также вылилась в чувство безнадежного одиночества, в чувство, что этот мир — осиротелый мир людей, оторванных друг от друга и от самого источника их единства, самого источника, самого кладезя жизни, из которого они пили, что это действительно страдание, но такое страдание, горе, одиночество, чувство осиротелости, которое вызывает голод, жажду, тоску. И это — сплачивающая сила посреди разбитости взаимоотношений. Это не отвержение Богом, которое сделало нас настолько отчужденными, что и возврата нет. Это разбитое взаимоотношение, которое может быть восстановлено, потому что Бог говорит: «Иди обратно», и мы отвечаем: «Мы жить не можем без Тебя. Как нам вернуться?».

Я говорил также об утрате имени Божия. Да, Имени Божиего, которое было «Ты», в самом глубоком смысле было жизненным общением, мы больше не имеем в том же смысле. Но Бог открыл Себя в начале двояко: как Творец — и это было первое откровение для всякой твари, приходившей в мир: всякая тварь была вызвана, любима, внесена, введена в существование Тем, Кто предстоял ей и предлагал Себя и все, что принадлежит Ему, все, что Он есть, Своим тварям. И Бог открылся также как Тот, Который предвосхищает существование всего, Кто есть Тот, Кто есть, не потому что Он был создан, не потому, что Он возник из небытия, не потому что Он возник в какой-то момент, а потому что Он есть, Он — само бытие. И это слово, оставшееся как Имя Божие из Ветхого Завета: Я — Сущий (Исх 3:14). Я Тот, Который есть, ho on греческого языка, «Сущий» славянского языка. И это — предел того, что запомнилось, того, что еще можно было вспомнить в падении. Но в то же время потеря тесной связи с Богом вела к чувству расстояния. И тогда были придуманы новые слова, чтобы указать, Кто Он есть. Расстояние привело к названию Бога Неприступным. Тот, Кто Свят, есть именно kadosh, есть Тот, Который Неприступен, Который за пределом ^[1].

Замечательно, что в индийских Упанишадах есть слово, указывающее, что Он — за пределом и в нас одновременно. Это слово указывает на напряжение, указывает, что Он за пределом, что Он неприступен, что Он недостижим, что Он единственный знающий Себя и познаваемый внутри Себя. И вместе с этим Он как-то вышел вовне, достиг до нас, и у нас внутри есть что-то, что сродни Ему, и наша тоска по Нему есть уже своего рода знание Его. Но в то же самое время, в падшем мире Он — Творец, Он — неприступный Святой, Он — Всевышний, Он — Господь, у Которого вся сила и власть.

И опять-таки мы видим разлуку, которая выливается в новый крик о единении, в новую тоску по возвращении. И самая разлука создала положение, когда то, что можно было бы представить как плавное врастание в Бога, без чувства отчаянной нужды, которую тварь испытывает по Нему, стало чувством абсолютной нужды, нужды, которую ничто не может заполнить, кроме присутствия Божия, нужды, которая есть тоска всего существа. Можно желать других вещей, но тосковать таким образом можно только по Богу, потому что, словами Майкла Рамзея, внутри нас существует пустота такая огромная и такая глубокая, что ничто не может заполнить ее, кроме Бога. И у нас есть сознание этой пустоты, и у нас есть смутное чувство, что только Бог может заполнить ее.

Разбитость идет дальше, как я уже указывал, тем, как человек после падения соотносится с тварным миром. Его позвал змей, обманщик, лжец и убийца par excellence. Он позвал человека погрузиться в тварное для того, чтобы познать его изнутри, но тварное не могло быть познано изнутри кем-то, кто сам был составной частью этого тварного. Единственный, Кто мог знать тварное изнутри таким, каким тварное поистине является, это Бог. И Христос — единственный, Кто, будучи Богом, соучаствует в тварности тем, что становится Человеком и знает, что значит быть тварью, потому что Он может одновременно быть тварью и быть Богом, Который знает всю ее глубину и всю ее тайну. И таким образом, погрузившись в тварное, человек стал слеп к той тайне, которую являет собой тварь. И тем не менее он един с этим тварным миром по призванию. Человек, как я постарался показать в первой беседе, сотворен из первичного вещества этого мира, он не есть результат эволюции, последнего прыжка от наивысшего животного к человечеству. Нет, он был создан из основной материи тварного мира так, что он является участником всего, что создано из этой сотворенной первичной материи. И в этом смысле, будучи погруженным в нее, он также принадлежит всей ее судьбе. И это не только его собственная тоска, так все тоскует по Богу, по полноте, по полному расцвету своего существа, по становлению тем, чем оно призвано быть. Эту тоску человек испытывает отчаянно, испытывает так, как, может быть, материальный мир ее не испытывает.

Здесь я сделаю отступление, которое, возможно, относится к другому. Когда мы думаем о падении человека, то православные богослужебные книги говорят, что падение человека убило человека, но не убило Бога: оно человекоубийственно, но не богоубийственно, читаем мы на Страстной неделе[2]. Но в истории однажды случилось нечто еще более страшное. Когда Христос, Сам Бог, ставший участником тварности, умер на кресте, весь тварный мир оказался перед лицом ужаса, страха, что теперь не может быть спасения, не может быть полноты, что теперь настал конец. Это была тьма неизбывная, ад на веки вечные, потому что тварный мир видел в смерти Христа на кресте не только смерть Иисуса из Назарета, но и поражение Бога в Его плоти. И Воскресение было поистине событием космического масштаба, космического значения, больше даже, чем падение человека. Вся тварь могла ликовать, что она искуплена, что плоть Христова как образец всего материального вернулась к жизни, и Бог победил, и победа эта окончательная. Зло не может больше победить не только Бога, но даже и мир, созданный Богом.

И снова мы оказываемся в таком положении, когда Бог, человек и тварь переплетены и в борьбе и в содружестве. Борьба проявляется, когда Бог говорит Адаму, что потому что он отвернулся от Бога, потому что он отпал от своего призвания, ему надо будет возделывать землю, бороться с землей, почва не будет больше свободно, с любовью давать человеку все, в чем он нуждается. Ему придется насильно отбирать из земли всю нужную ему пищу (Быт 3:17—19). Это — борьба. Земля больше не признает в человеке своего вождя, свое собственное исполнение и поэтому сопротивляется ему и отвергает его, обращается к Богу, но мост между Богом и тварным миром теперь если не разрушен, то очень шаткий. Мир не может пересечь бездну по этому мосту, потому что мост стал ненадежным, и человеку приходится бороться, сражаться с этим миром, с этим материальным миром, который тоже стал несчастным, осиротелым, лишенным Бога из-за него. Мир стал для человека пищей после потопа даже в лице животных: они стали ему пищей и для них человек стал страхом. Между ними установилась борьба.

Но всякая борьба подразумевает не только противостояние сторон, но и связь обеих, и если позволите на минуту отвлечься, это напоминает мне рассказ моей бабушки о сражении, когда одна сторона победила другую, и после битвы, в темноте, солдат кричит: «Офицер, офицер, я взял пленника!». Офицер отзывается: «Ну, веди его сюда!». И солдат отвечает: «Не могу, он меня слишком крепко держит». Вот в чем заключается положение. И это очень подходящий образ, потому что мы держим друг друга страстно, собственнически, подчас с ненавистью, но именно благодаря этому мы неразлучны там, где не можем быть связаны друг со другом узами взаимной любви и товарищества. Так вот — товарищество, любовь с одной стороны, борьба и взаимная конфронтация действуют в том же направлении, чтобы удержать мир в единстве и не дать ему прийти в распад окончательно, полностью, непоправимо.

И если говорить об Адаме и Еве, то мы видели, что случилось: оба были друг для друга исполнением. Они были совершенством человечества в его единстве. Ева была увенчанием этого единства для Адама, и она видела в Адаме венец для себя. И падение привело к тому, что можно выразить словом «индивидуализация». Они стали двумя отдельными индивидуумами. Вместо того чтобы быть, как я повторил уже несколько раз, alter ego, другим я сам, они теперь узнают себя как ego, я, а другого как alter, другой. Но даже и тут разделение, которое могло бы быть полным разрывом отношений, не попускается. Устанавливается новое взаимоотношение, взаимоотношение силы и желания, голода одного по другому, тяги одного к другому, одоления одного другим, обольщения. Каково бы ни было взаимодействие одного с другим, оно направлено на преодоление конечного поражения единства.

И в этом смысле даже случающееся зло является связующей силой. Одного только человека мы видим, который это отрицает, — это Каин, который говорит: я ли сторож брату моему? (Быт 4:9), когда он отверг, всеконечно отказался от самого существования Авеля и убил его. И однако даже и он не может избежать того факта, что человечество остается единым, и он остается частью его, и что в его жизни есть трагедия, которой нет простого решения. Смерть Авеля не освободила его от Авеля. Авель тут, как проблема бо{‘}льшая, когда он убит, чем он был загадкой, когда он был в живых.

И затем, конечно, любовь. Я не упомянул любовь, потому что, как я сказал в прошлый раз, любовь — нечто бесконечно сложное. В совершенстве любви мы находим то, что было в начале: Бог, бывший свободным не делать этого, но в порыве любви вызывающий в бытие целый мир для того, чтобы дать Себя и все, что Его, этому миру в целости и каждой малейшей частице сотворенного мира в отдельности.

Так вот, любовь превозмогла. Любовь преодолела всю разбитость. Она стала несовершенной, она приобрела новые свойства тяготения, жадности, похоти, власти, собственничества и т. д., но это все же любовь. Это чувство, которое обращает одно существо к другому с ощущением дива, созерцательного видения красоты, с ощущением, что мое утоление, исполнение в другом, что я не самодовлеющ, что только в другом или в других можно искать исполнения и, может быть, найти его. Это не совершенная любовь, хотя в некоторых лицах Ветхого Завета мы находим совершенную любовь: совершенную любовь к Богу, совершенную любовь друг ко другу. Если подумать о совершенной любви к Богу, то вспомните жертвоприношение Исаака Авраамом (Быт 22). Быть способным на это означало любить Бога всем своим существом, потому что Авраам не только был готов убить своего сына, — убить своего сына означало убить самого себя, ранить себя так, как никто и ничто не могло ранить его. И мы находим в Ветхом Завете, образец за образцом, людей, которые умели любить до того, чтобы отдать себя полностью. Вспомните Руфь, которая сказала: Твой народ будет моим народом (Руфь 1:16).

Так что несмотря на все уродство, которое распространилось, и в падшем мире мы находим свет, который светит во тьме, и каждое отрицательное явление, каждая форма разбитости выливается в тоску и движение друг ко другу, несмотря на все, что отрывает нас друг от друга. У меня нет времени распространяться на эту тему, но я думаю, что каждый из нас знает это по опыту. Мы можем видеть, как происходит и как преодолевается эта отделенность от Бога, друг от друга в жизни святых Ветхого Завета, святых Нового Завета, всех подвижников духа.

Есть еще одна сторона, о которой я хочу сказать, и она очень важна для нашей темы. Тот факт, что все эти разрушительные силы не могут разрушить хотя бы тяготение к единству, имеет все же и отрицательную сторону. Свет светит во тьме, но тьма не может охватить его и в большой мере остается тьмой. Это положение тьмы можно выразить словами: сила, собственничество, обман и соблазн и порабощение, и это мы находим на протяжении всей истории. Мы находим это в социологических категориях в обществах, где рабовладельчество было принятым. И это длилось до нашей современной истории, несмотря на христианство. Мы встречаем это и в человеческих взаимоотношениях, мы встречаем это повсюду. И я нахожу особенно трагичным тот факт, что хотя наличие структур угнетения является с одной стороны и в основном результатом падения, но структуры эти развились в социологические нормы. То, что было и могло быть признано ничем иным, как грех, который следует преодолеть, стало в человеческом обществе принятой, нормальной общественной ситуацией. Иерархические взаимоотношения в племенах, царствах, религиях социологически закрепили право одного угнетать другого.

Тут, может быть, стоит заметить, что существует разница между двумя понятиями, которые мы постоянно смешиваем, — понятиями власти и авторитета. Власть состоит в умении одного существа принудить другое быть чем-нибудь или делать что-нибудь. Авторитет — способность одного существа (это может быть Бог, это может быть человек) произнести слова, которые звучат настолько глубоко правдивыми, что их нельзя отвергнуть, они принимаются без всякого колебания. Эти слова, может быть, и не будут выполнены без колебания, потому что они могут требовать от нас больше, чем мы способны сделать, но они обладают силой убедительности. Когда Петр говорит Христу: У Тебя глаголы вечной жизни (Ин 6:68), это не означает, что Христос держал речи о вечной жизни или описывал ее в заманчивых, привлекательных, убедительных словах. Он произносил слова, которые достигали самых глубин человека и вызывали к жизни вечность, которая покоилась в глубинах людей со времени падения. В этом заключается авторитет. И можно сказать — и я сказал бы это без колебания, — что у Бога нет власти в том смысле, что Он не применяет ее никогда, но у Него есть авторитет. Он произносит слова правды. Он говорит слова жизни. В основу Он кладет действия животворящие, спасительные, преображающие. Он никогда не принуждает, не насилует, не порабощает. Он оставляет нас свободными, потому что свобода в основном и по существу — взаимоотношение любви, когда один и другой отдают себя друг другу неограниченно в акте доверия и в акте великодушия, совершенной щедрости.

Так вот, вместо авторитета общество создало структуры силы. Это уже достаточно плохо в обществе, но я нахожу особенно чудовищным, что это охватило Церковь и заполонило Ее на всех уровнях. Если взглянуть на Церковь, какой мы ее знаем на протяжении истории, мы увидим структуры силы и структуры подчиненности. Мы встречаем больше, чем авторитет: авторитет был бы освобождающим, сила же порабощает. Если вы возьмете положение женщины в Церкви, то это униженное положение, положение порабощения, положение, в котором женщина в подчинении  иерархической системы, установленной и приводимой в действие мужчинами.

Одна из самых неприемлемых вещей, которую я нахожу в Церкви, — и сейчас я говорю достаточно откровенно, чтобы меня могли отлучить как еретика или, может быть, даже сжечь на костре полных трудов митрополита Антония, — что о Церкви говорят как о евхаристической общине. Под этим большинство людей разумеет, что это община, структура которой подобна структуре Литургии. Так вот, прежде всего это предельно неправильное употребление слова «евхаристический». Слово Евхаристия происходит от греческого слова харис, что означает благодать. Это общество, в котором преизбыточествует благодать, в котором благодать Божия изливается и, в котором действующим началом является Божия благодать, а не сила людей, власть людей. Второе: слово «евхаристия», на современном греческом эвхаристо, означает «спасибо», так что евхаристия — это акт благодарности, это благодарность принесенная, благодарность ответная. И в древнеславянском, также как на древнегреческом, вы обнаружите, что слово «евхаристия» означает одновременно «благодарность» и «совершенный дар». Вот в чем дело. И когда мы говорим, что Церковь — евхаристическое общество, то это действительно так, если мы понимаем выражение в этом полном смысле: общество, в котором Божественная благодать изливается, дается даром, в котором люди с удивлением, в изумлении открывают себя так широко, так полно, как только могут, чтобы вместить ее столько, сколько могут, и которые считают, что это — величайший дар, который заслуживает величайшей благодарности. И величайший акт благодарности есть любовь. Но тогда что такое любовь? Любовь это то, что мы видим в начале творения. И любовь мы видим в учении Христа. Любовь — это отдача себя. Никто не имеет большей любви, говорит Христос, чем тот или та, которые готовы отдать свою жизнь за ближнего (Ин 15:13). Это — любовь.

Отдать свою жизнь не означает просто быть однажды убитым. Это означает полностью посвятить свою жизнь поклонению, служению, почитанию своего ближнего. И это нечто очень важное. Это то, чем является Церковь, если мы хотим говорить о Ней как о евхаристической общине, но далеко не той евхаристической общиной, какой мы видим ее в литургической форме, когда в нашем постоянно приниженном по сравнению с ранней Церковью понимании мы видим стадо спящих или блеющих овец, покорных, послушных, собравшихся, чтобы прислушаться к старшим, и затем трехэтажную иерархию с дьяконами, которые ведут молитву. «Миром Господу помолимся» — и овцы блеют «Господи, помилуй», они вводят народ в молитву, они приказывают ему: «теперь делайте это», «а теперь делайте то-то». И мы забываем, что дьяконы были избраны ранней Церковью для совершенно иных целей, а именно, чтобы быть глазами, руками и ушами сострадания, теми, кто заботится о вдовах, о нищих, о больных, о голодных, и были введены в литургическое служение, чтобы в тех же категориях быть поддержкой священника или епископа, чтобы помогать ему выполнять свое действие, и также чтобы быть любовью, состраданием Церкви к своему священнику или своему епископу в едином лице, которое будет заботиться о них. Но есть еще нечто более значительное: дьякон остается мирянином. Дьякона отпевают по чину мирянина, не священнослужителя. Дьякон — это мирянин, который представляет в алтаре всю общину. В нем община присутствует у Святого престола в алтаре. Так что он ничуть не выше верующих. Священник и епископ называются служителями. Христос говорит: Я среди вас как служащий (Лк 22:27). Чем выше вы рангом, тем ниже вы в служении.

Я помню, отец Софроний однажды сказал мне, что мы слишком часто воображаем, будто Церковь — это пирамида, стоящая на широкой основе, а вершина ее где-то очень высоко, тогда как в действительности Церковь — это перевернутая пирамида. Всем весом она покоится на одной Личности, имя которой — Иисус Христос, а затем идут другие пласты людей, которые не так низко, потому что они еще не способны нести тяготы друг друга так же совершенно, как Христос, как апостолы и как некоторые другие. Вот в чем заключается иерархия Церкви. И если мы думаем о иерархии Церкви как все возвышающейся пирамиде с вершиной, если это — идеал, тогда мы должны принять римокатолическое восприятие папы, потому что он тогда — главный епископ, высший иерарх, находящийся на вершине. Он стоит там, где один Христос может стоять. Вся наша иерархия — это иерархия вверх дном, когда те, которые должны быть рабами, слугами, те, которые кладут свою жизнь за других, те, которые несут бремя других, должны быть на самом дне, чтобы остальные могли жить и дышать, и расти и учиться, но не учиться тому, чему их учат другие, а учиться на примере того, что означает тело людей, отдающих свою жизнь за них.

Человек, как я сказал вам в начале беседы, был призван быть вождем всей твари в полноту, в глубины Божии, в такую полноту, которая соделает все творение прославленным веществом и духовным одеянием Бога. Человек отпал. Человек потерял эту способность, погрузившись в тварность и тем став ее пленником. И в этом диво Воплощения: Сам Бог соединяется с тварностью, и у твари теперь есть вождь. Тварный мир получил человека, и больше, чем человека, потому что в Воплощении не только человек искуплен и являет откровение всей своей полноты и совершенства, но весь тварный мир может смотреть на физическое присутствие Христа и узнавать свою собственную материальность восполненной, прославленной, сияющей Божеством, совершенной. И поэтому мы говорим о Воплощении как о явлении эсхатологическом, явлении конечном. Все, что должно случиться, уже произошло и теперь должно просто стать реальностью для всех, каждого и всего; но оно уже случилось. В нашем мире уже есть Христос воскресший и вознесшийся, и сидящий одесную Славы. Материальность этого мира через тело Христа воскресшего пребывает в самой сердцевине Святой Троицы. И в этом теле Христа весь материальный мир может смотреть в глубины Троицы и видеть там себя. Победа одержана. Слава наступила.

Но надо поставить еще один вопрос. Мы продолжаем быть священниками в творении. Роль священника — освящать все, отбирать все из власти сатаны и мертвости тварного мира, лишенного Бога, и приносить это Богу, и прежде всего — самих себя. Словами молитвослова, мы призваны соделать из наших душ и телес совершенную жертву Богу. И жертва не означает кровавое жертвоприношение, это означает что-то, что мы сделали священным и святым, где Бог может пребывать, чем Он может обладать, что может использовать, о чем Бог может радоваться и с чем может общаться. И в этом процессе, потому что это случается с нами в духе, в душе и в теле, мы привлекаем к Нему все нас окружающее.

Один из православных святых говорит, что мы можем совершить для окружающего нас тварного мира то, чего мы уже достигли для себя самих. Мы можем дать ему исцеление и цельность в той мере, в какой мы достигли благодатью и силой Божией цельности, дали Богу исцелить нас. Вот к чему мы призваны. Но есть Единственный, Кто уже достиг этого, — это Господь Иисус Христос, в Нем это уже совершено.

И сейчас я подхожу к очень важному моменту. В начале я подчеркивал и повторял со всей своей страстью, что Адам, призванный изначально к бытию, не был мужской особью, из которого непонятным чудом была вызвана женская особь, потому что если в нем не было женственности, женственность и не могла бы родиться из него. Я говорил, что Адам был сотворен как всецелый человек, содержащий все, что есть мужчина, и все, что есть женщина, всю мужественность и всю женственность, и что в момент экстаза, когда силой Божией Адам был приведен к чему-то большему, чем он сам был в своей ограниченности, родилась Ева.

И вот новый Адам — это Адам согласно этому образцу. Если Новый Адам, Господь Иисус Христос, не подобен первому Адаму, содержащему в себе все человеческое, все, что есть мужественность и все, что есть женственность — я прошу прощения за эти слова, у меня нет лучших, — тогда слова святого Афанасия Великого встают с разительной силой, потому что он говорит: чего Христос не взял на Себя, то Он не спас. Если Он не что иное, как мужеская особь, мужчина, то Он спас мужскую половину человечества, а женская половина вне спасения или может быть втянута в него посредством какого-то богословского ухищрения, но не органически, не реально. Нет, Христос содержал в Себе полноту того, что есть мужчина и женщина. Если мы говорим о Нем как о Первосвященнике твари, мы должны к тому же признать, что в Нем все, что является миром женщины, участвует в священной функции священства всей твари.

Я знаю, что нам могут напомнить целый ряд цитат из апостола Павла — которым можно противопоставить другие цитаты апостола Павла. Я знаю, что нам говорят, что Матерь Божия никогда не была священницей, нам говорят, что это — традиция Церкви и поэтому нельзя этого нарушать.

Если можно, я сначала скажу одно слово о традиции. Один американский римокатолический богослов сказал однажды в докладе о разнице, существующей между традицией и традиционализмом. Он говорит, что традиция — это живая вера Церкви с тех пор, как она началась, и живущая в тех, кто жив теперь. А традиционализм — память о том, что сделали или чему верили другие и что хранится мертвым наследием. Это не точная цитата, но такова была его мысль. Если мы обладаем традицией, происхождение которой мы не можем найти или не можем представить ей raison d’кtre, обоснования, и смысла, мы не имеем права держаться за нее. Это традиционализм. Это — обусловливание ума, это старая привычка, это не живая вера и не живая жизнь Бога среди нас и внутри нас.

Теперь, что касается Божией Матери, если можно, я скажу следующее. Если понадобится, я могу расширить тему при ответах на вопросы. Неправда, что Она никогда не играла роли священника — не в том смысле, в каком мы в наши дни говорим о служении священника, совершающего Литургию или другие таинства. Разница между священством всех верующих и служением священника состоит в том, что все верующие призваны принести себя в совершенную жертву Богу и вместе с собой — все, к чему они прикасаются и с чем связаны. Служение священника имеет другое измерение. Это служение Христа и, в богословской терминологии, заступническая роль жертвы Христовой перед Богом, принесение спасительного подвига Христова Богу как основания для обновления тварного мира.

И вот, если посмотреть на жизнь Божией Матери, мы видим следующее. Она — Та, Которая является второй Евой. Она принесла в мир Того, Который есть Жизнь Вечная и Кто приносит жизнь вечную в мир. Она не просто «орудие» Воплощения. Она активно, действием совершенной веры и отдачи Себя сделала возможным для Жизни Вечной вступить в этот мир. Это — акт освящения, больший, чем что-либо, что может быть сделано человеческим действием. А затем мы видим, как Она действует поистине как приносящая жертву. Вы помните принесение Христа во Храм — это исполнение заповеди, данной в Ветхом Завете, чтобы всякий мужской первенец, родившийся в еврейской семье, был принесен как жертва Богу в искупление, в память, дабы заплатить за смерть египетских первенцев, которые умерли в устрашение египтян, чтобы израильский народ был отпущен из рабства (Исх 12:29—32). Этих детей следовало приносить в обмен за тех детей, умерщвленных силой Божией, и Бог имел право жизни и смерти над ними всеми. В Ветхом Завете Он разрешал, чтобы всякий ребенок был заменен одним или двумя голубями, если родители были слишком бедны, или ягненком. Да, но Он имел право жизни и смерти, и на протяжении всей истории Он никогда не применял его. Только однажды Он принял Первенца израильской женщины. Это был первенец Девы по имени Мария, и этот ребенок был Единородным Сыном Божиим, ставшим Сыном человеческим. Он принял Его и привел этого Ребенка к смерти на кресте, чтобы Он умер искупительной смертью, так же как детям Израильским приходилось умереть или хотя бы быть принесенными во искупление детей египетских. Он умер искупительной смертью в том смысле, что Он умер от руки человеческой, потому что Он стоял за Бога против всех и всего, и Он умер смертью людей, нормальных, обыкновенных людей, в страшное мгновение, когда Он воскликнул: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? (Мк 15:34), приобщаясь, разделяя трагическую судьбу человечества, потерявшего Бога. Он умер от потери Бога всем человечеством. И Матерь Божия стояла там без единого слова протеста. Она приносила Своего Ребенка в это мгновение, как Она приносила Его, когда, зная, что Она делает, принесла Его в Иерусалимский храм. Она, может быть, из всех людей, мужчин или женщин, была великим Первосвященником нашего спасения, вместе с Господом Иисусом Христом, с Которым Она была едина волей, едина намерением и с Которым Она исповедовала единое действие. И было бы очень хорошо, чтобы православные, вместо того чтобы говорить бездумно, немножко больше задумались о месте женщин в Церкви, и если бы мы могли разрушить, раз и навсегда свести на нет и социологические структуры подавления, и богословские структуры подавления и дискриминации, которые я упомянул.

Нельзя ограничиваться, как постоянно делают, отсылками на предание Церкви. Церковное предание гораздо более богато и не так просто, как мы представляем. В истории Церкви есть много такого, что было ее законом в определенный момент, а затем ушло, или, наоборот, новое возникало. Возьмите нечто, совершенно основное: церковную иерархию — дьяконы, священники, епископы. Я не сомневаюсь, что иерархия была создана под водительством Святого Духа. Но изначально ее не было, и если бы в тот момент обратиться к прошлому, люди могли сказать: «Нет, Христос избрал апостолов, ни дьяконов, ни клира не было». Вот вам один пример. С другой стороны, до сравнительно позднего времени епископы могли поставляться из женатого духовенства, теперь правило категорически не допускает этого. Есть целый ряд канонов, о которых никто и не слыхал, потому что они совершенно вышли из употребления. Например, канон предписывает отлучать от Церкви христианина, если он был в общественной бане. Есть канон, подвергающий запрещению того, кто обратился к врачу еврею. И множество канонов просто отложены, а позднее возникали новые правила, потому что Церковь не сложилась в первый век, а после застыла, окаменела, Церковь — тело, которое живет, меняется под действием собственного опыта, в силу собственной природы, точно так же, как младенец рождается, растет и меняется все время. Это не означает, что взрослый человек — полная противоположность или отрицание собственной юности. Это означает, что что-то происходит, то, что было в молодости, развивается, что-то должно вымереть ради того, чтобы другое могло развиться. Так что я не считаю принципиальным тот факт, что какие-то правила, считавшиеся, абсолютно существенными, должны навсегда считаться таковыми. Кроме двух-трех примеров, которые я привел, есть множество другого. Я не призываю производить перемены просто потому, что они нам нравятся или удобны. Но мы должны вдумываться и задаваться вопросами: те правила, которые мы соблюдаем, действительно ли в нашей теперешней ситуации они соответствуют тому, чем учит Евангелие и ради чего Христос стал человеком? Я ничего не предрешаю, я выражаю со всей резкостью то, как сам переживаю, и вы вполне законно можете сказать, что мне недостает ни знаний, ни вдумчивости. Я сознаю, что мне надо думать еще и еще, чтобы я мог куда-то подвигаться с сегодняшней своей позиции. Но все православные и все православие как целое должно начать думать, думать глубоко, напряженно, ставить себе вопросы, ставить под вопрос самих себя, прежде чем сказать определенное «да» или «нет» на вопрос, который никогда раньше не вставал в Православной Церкви.

Ответы на вопросы

Подавление большей частью идет подсознательно. Почему мужчины бояться, что женщины получат возможность играть свою роль? Ведь всякий, кто представляет авторитет, является образом Христа…

Я, совершенно согласен с вами. Мне кажется, это можно представить, менее богословским, менее возвышенным образом. Когда я говорю, что священник — образ Христа, я подчеркиваю, что он не Христос, что он — образ, он стоит как исполнитель, но не он совершает службу, так сказать. Единственный совершитель всякого таинства — Сам Христос. Единственная сила, которая совершает таинство, — Святой Дух. Священник стоит как образ, он делает видимым невидимое, он произносит слова и совершает действия, которые указывают нам, что Бог совершает в данный момент. В каком-то смысле, когда я говорю, что священник — икона Христа, я имею в виду: «Поймите, что он не больше, чем икона. Он — дерево, линии и краски, но реальность за пределом всего этого». Вот моя реакция на такую «иконную» терминологию.

Можно, я добавлю одно. Я помню раввинистический рассказ: жена раввина говорит мужу: «Я так тебя люблю! В будущей жизни будет ли мне позволено лежать подножием у твоих ног?». И муж отвечает: «Венцом на голове моей будешь ты!».

Проповедовать, наставлять: разве женщины не могли бы делать это и без рукоположения?

Разумеется. В житиях святых мы видим множество женщин, которые были духовными наставницами, начиная с пустынниц IV, V, VI веков, и вплоть до наших дней, через всю историю христианства. Они могут делать все, что касается пастырской работы, и единственный спорный вопрос между церквами: может ли женщина совершать Евхаристию? В частности, Евхаристию, потому что на Тайной вечери совершитель ее был Христос, и подлинные события ее — Его Распятие, Его Воскресение, Его Вознесение. Но, как я уже говорил, является ли Христос мужчиной или Он — Всечеловек, то есть в Нем все человечество или мужская особь? И эта разница очень важная. Если принять, что Он стоял на Своем месте и действовал в силу того, что Он мужчина, тогда, действительно, нет речи о том, чтобы на Его месте стояла женщина. Но если Он — Новый Адам, содержащий в Себе все человечество, тогда Он действовал одновременно от имени мужчины и женщины в полном смысле слова.

Действительно, женщины выполняют в церкви все, что относится к благочестию. Вопрос стоит о том, почему им закрыт путь, открытый для мужчин, стать служителями таинств. Это вопрос, но он существует. А раз так, ему надо смотреть в лицо и, так или иначе, искать ему разрешения. Я не говорю, что вся Церковь скажет то, что я говорил сегодня или что я готов сказать, но я утверждаю, что Церковь должна подойти к нему гораздо более вдумчиво, прежде чем делать окончательные утверждения.

Я не могу принять Христа в виде женщины. Церковь — Его невеста…

Христос — Жених, и Церковь — невеста, но Церковь состоит не только из женщин, но и из мужчин, так что я тоже — невеста…

Почему мы начинаем с самого верха, со священства? Почему не начать с простых служб, не с таинств?

Давайте думать вместе.

Пер. с англ. Е. Майданович

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007.

[1] См. прим. на с. 48.

^[2] Человекоубийственно, но не Богоубийственно бысть прегрешение адамово: аще бо и пострада Твоея плоти перстное существо, но Божество бесстрастно пребысть: тленное же Твое на нетленное преложил еси, и нетленныя жизни показал еси источник воскресением. (Человека, но не Бога убил грех Адамов: ибо если и страдал бренный состав плоти Твоей, то Божественное в Тебе оставалось бесстрастным: и смертное в Тебе обратил Ты в бессмертное, и в воскресении Твоем открыл нам источник жизни бессмертной.) Канон в Великую субботу. Песнь 6. Тропарь 2.