Мысли при чтении Священного Писания
Я попробую поделиться с вами некоторыми мыслями, которые у меня собрались за многие годы чтения Священного Писания — сначала Нового Завета, в котором я, мальчиком четырнадцати лет, впервые встретил Бога, затем и Ветхого Завета.
Первое, на что я хотел бы обратить ваше внимание, это то, что между началом Ветхого Завета, парой первых глав, и дальнейшим его содержанием существует абсолютная, категорическая разница, потому что содержание первой главы и начала второй, подводящее нас к падению человечества, очень своеобразно: это рассказ языком падшего мира о том, что было когда-то, когда мир еще не пал. Эта попытка сказать нечто на одном языке, который не обладает ни словарем, ни понятиями, ни опытом другого языка. И это надо принимать в учет, когда мы читаем Ветхий Завет; мир от сотворения до падения — мир нам абсолютно неизвестный. Мы можем гадать, можем пытаться представить, что тогда могло быть, но мы не можем опытно войти в это.
Можно сказать, что мы в какой-то мере приобщены этому опыту, потому что живем в Церкви, то есть в обществе, которое искуплено, которое спасено, которое очищено воплощением, смертью и воскресением Христа, и даром Святого Духа. Однако мы являемся грешными существами и можем только как бы чутьем что-то улавливать. Но мы не можем знать опытно, непосредственно то, что знал Адам, что знала Ева, что знала вся тварь до того, как она оторвалась от Бога.
Это нам надо помнить, когда мы читаем начало Ветхого Завета. Мы должны его читать как метаисторию, то есть не как историю, где описано все, как было, а где в форме описаний падшего мира говорится о мире, которого больше нет и которого мы не знаем, о мире, которого даже никогда больше не будет, потому что, когда кончится время, когда наступит окончательная победа Божия и, по слову Апостола, будет Бог все во всем (1 Кор 15:28), мы, однако, не сможем вернуться к тому моменту, когда на земле еще никогда не было греха.
Это нам надо каким-то образом пережить, потому что представить себе это нелегко, так же как нелегко представить себе жизнь, которой мы не приобщены никаким образом.
Второе, о чем я хочу сказать, — это язык. Я не говорю о том, что никто из нас не читает Ветхий или даже Новый Завет на тех языках, на которых они были написаны; а о том, что самые слова иногда не только теряют свой смысл, но постепенно меняют его; и мы переживаем слова в том новом смысле, в котором мы теперь их употребляем, но не всегда в том смысле, в котором они были написаны. Я сейчас хочу обратить ваше внимание на некоторые образцы.
Во-первых, и в русском тексте, и во всех переводах, которые мне выпадало читать, то есть в английском, во французском, в немецком и греческом, говорится, что сотворил Бог небо и землю (Быт 1:1); и дальше речь идет о том, как Бог творит изо дня в день нечто, все новое. Если вы возьмете этот отрывок — и это я говорю не по своему знанию, а потому что читал у людей более ученых, чем я — то вы обнаружите, что слово «творить» употреблено только один раз: Бог сотворил небо и землю… А дальше употребляется другое слово, которое нам описывает работу как бы ремесленника, который, да, творит, но творит из уже существующего материала. В английском языке можно было бы сказать fashions, то есть дает форму, дает облик тому, что уже существует зачаточно. На это надо обратить внимание: момент сотворения — уникальный момент; до того ничего не было. А что случилось потом? Случилось то, что прозвучало слово, то есть Бог сказал: «Будь!», «Существуй!» — и никогда до того не бывший мир вдруг оказался перед Лицом Божиим.
И этот момент еще характеризован в Ветхом Завете словом, которое опять-таки на всех языках усложняет понимание несмотря на то, что это единственный способ, которым это понимание до нас доходит: создан хаос. Что значит хаос? Для нас хаос — это беспорядок; когда мы говорим о хаосе, мы думаем о том, на что похожи, скажем, города, которые подверглись бомбардировке или сгорели и т. д. Но не таков смысл этого термина, которым описано то, о чем речь идет. Здесь хаос — это совокупность всех возможностей, которые у твари были и остаются для того, чтобы родить из себя самой все многообразие нашего мира и того, о чем мы даже не знаем, чего еще нет и чего нет больше. То есть этот хаос — не мертвый; это совокупность всех возможностей, бесконечное богатство возможностей, которые должны расцвести. И над этим хаосом как бы дышит Святой Дух, вызывая из него все, что этот хаос может родить. В этом хаосе ничего мертвого нет, есть только возможное, и это возможное делается действительностью. Вот это — второй момент, на который я хотел обратить ваше внимание.
Дальше в рассказе о сотворении мы с удивлением видим, что каждый день начинается с вечера, и затем следует утро. Это мне кажется очень значительным, потому что каждый день является осуществлением; но вместе с этим, когда дело доходит до следующего дня, то есть до следующего шага раскрытия всех возможностей твари, то предыдущий шаг кажется только вечером, он кажется неполной светлостью, потому что воссиял новый свет. И это тоже нам надо помнить: речь идет не о каких-то «днях», а о том, что то, что совершилось сегодня, является полнотой света для этого дня; но как только является новая полнота, воссияет новый свет, в сегодняшнем свете можно видеть еще не полноту света, а подготовку к большему свету.
Еще одно. Говоря о Боге, Ветхий Завет употребляет слово Элохим. Элохим — множественное число, и такое употребление объясняется различно, в зависимости от того, к какой богословской школе люди принадлежат. Одними — это множественное число объясняется просто тем, что раньше, чем созреть к пониманию о Едином Боге, люди мыслили категориями многобожия. Но интересно, что есть и другое, замечательное объяснение: Элохим указывает именно, что Бог не является арифметической единицей, а является единством. На еврейском языке есть два слова: одно значит «один» в смысле одного предмета, а другое значит «единство». И вот Элохим нам говорит о том, что каким-то непонятным прозрением, чутьем было уловлено, что Бог не является просто арифметической единицей, а каким-то очень богатым единством. Вы, наверное, помните, как к Аврааму пришли три спутника. Эти трое спутников по комментарию и ветхозаветного и позднейшего времени были ангелами — то есть посланниками — Божиими. И замечательно то, что они говорят все время в единственном числе «я»; трое — говорят в единственном числе. По толкованию Святых отцов это указывает нам на то, что Бог Троичен и что в Нем есть Личности, есть Лица, Которые говорят, как одно Лицо, потому что Они едины.
Говоря дальше о языке, мы должны помнить, что еврейский язык пишется согласными; только в средние века к ним были прибавлены значки для гласных звуков. И этим объясняется то, что многие места читаются очень различно, причем не то чтобы «приблизительно не так», а категорически по-иному. Я вам дам один пример из пророчества Исайина, которое читается в рождественскую ночь. В теперешнем еврейском тексте и в западных переводах это место читается так: родится от Девы сын, который будет Сыном Божиим, и он не будет пить вина и сикера… Если вы возьмете этот же текст в греческом переводе, который был сделан в Александрии задолго до того, как были введены эти значки, приблизительно за сто лет до воплощения Христова, — значит, это не подделка под христианское учение, — этот текст говорит, что раньше, чем Он сумеет различить добро и зло, Он выберет добро. Те же самые согласные звуки, только определенные другими гласными… И вот с этим надо считаться. Читая, в частности, Ветхий Завет, недостаточно довольствоваться тем текстом, который у нас перед глазами, будь он русский, будь он иной — все равно. Порой для того, чтобы понять более глубоко или чтобы поставить перед собой вопросы и искать на них ответы, которые насущны, которые важны, приходится сравнивать с переводами на другие языки.
Есть целый ряд английских, французских, немецких переводов; и что интересно — на каждом из этих языков, в общем, нам наиболее доступных, существует не только христианский перевод Ветхого Завета, но и перевод, сделанный раввинами. И вот тут иногда выпукло выступают различия, которые очень значительны по смыслу и что-то нам раскрывают, потому что каждое сочетание, сопоставление переводов может открыть нам глаза на очень многое.
Есть места, над которыми задумываешься: что же это значит?.. Например, в рассказе о сотворении Евы мы читаем, что Бог навел глубокий сон на Адама, и из его ребра была сотворена Ева. Тут, можно сказать, два промаха, на которые надо обращать внимание, чего никогда не делают. Первое: слово, которое на русский переведено как сон, в греческом переводе и в оригинале не говорит о сне. Греческий текст говорит њкуфбуйт, то есть по-русски экстаз, по-славянски исступление, — состояние, когда человек выходит из себя самого, когда он уже не замкнутая личность, а вдруг раскрывается, расширяется и делается восприимчивым к тому, чего не мог воспринять иначе. И вот, рождение Евы — это не момент, когда Адам заснул глубоким сном, и Бог хирургическим образом вырезал у него ребро и сделал из этого ребра ему жену, а момент, когда вследствие целого ряда событий, описанных ранее, Адам уходит в свои глубины, раскрывается к большему, чем он был до того — и рождается Ева. И тут надо принять в учет, какие слова употребляются. В славянских житиях святых иногда говорится, что данный святой никогда «не почивал на ребрах». Это просто значит, что он не ложился. Но в этом тексте Ветхого Завета слово «ребро» употреблено в этом двойственном смысле; оно может либо значить, что речь идет именно о ребре, либо — что человек лежит как бы на половине своего тела. Те из вас, которые имеют представление о французском языке, могут понять, что Ева была сотворена de la cфte или du cфtй. Cфte значит «ребро», cфtй — «сторона, половина». И вот здесь речь идет о том, что Адам уснул не обычным сном, когда мы теряем себя, а раскрылся так, как не мог бы раскрыться иначе, и в этот момент в нем как бы родилась его супруга.
Дальше по той же линии во всех текстах говорится, что Бог сотворил Адаму «помощницу». И это в течение всех времен воспринималось очень узко. Даже святитель Иоанн Златоустый ставит вопрос так: конечно, Бог сотворил женщину для того, чтобы она рожала детей, потому что если бы Адаму был нужен помощник, чтобы возделывать рай, то мужчина мог бы это сделать лучше… Это очень упрощенное, хотя такое естественное восприятие. Но если мы читаем опять-таки еврейский текст, то речь идет не о «помощнице»; слово, которое употреблено на еврейском языке, значит «некто, кто будет стоять лицом к лицу с ним»; это совершенно разные вещи. Когда два человека могут стоять лицом к лицу, как бы созерцать друг друга, проникать в глубины один другого, это совершенно другое, нежели представление, что один может помочь другому в том или ином деле. И это взаимное созерцание выражено в Ветхом Завете немножко дальше. Когда Адам открывает глаза и видит Еву, которая родилась из него, он говорит: «Это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женой, ибо взята от мужа» (Быт 2:23). По-славянски, по-русски это ничего не значит: с какой стати она должна быть названа «женой», потому что он ее «муж»? Но если взять еврейский текст, то речь идет о том, что она будет иша, потому что я иш; это женская форма того же самого слова. На английском языке можно было бы сказать he and she: это тоже одно человеческое существо в двух лицах — одно женское, другое мужское. Но они едины, потому что они — две стороны как бы одного и того же явления: человека.
Я говорю все это не для того, чтобы прокомментировать начало Библии, — об этом надо было бы говорить гораздо больше; а, чтобы обратить ваше внимание на то, что если читать Библию с желанием понять, то надо принимать в учет, что просто взять текст, который у нас есть на славянском или на русском языке, недостаточно; надо попробовать узнать, каковы другие переводы, какие комментарии, как объясняется то или другое место, — и не ради учености, а ради того, чтобы эти места ожили в нашем сознании. Ведь совершенно иная картина открывается перед нами о сотворении Евы, когда мы себе так представляем: что Адам был создан как человек, который в себе совмещал — опять-таки, как хаос — все возможности человечества. В какой-то момент он созрел, и в этот момент Бог привел к нему все другие существа, и Адам увидел, что у каждого существа есть пара, а он — один. И в тот момент, когда он осознал, что он один, в нем раскрылось что-то — экстаз — и родилась Ева.
Я вам даю эти примеры просто для того, чтобы вы бережно, внимательно и с увлечением могли читать и Ветхий и Новый Завет.
Хочу сказать еще нечто о Ветхом Завете в целом. Когда читаешь Ветхий Завет, то бросается в глаза, что там описывается очень откровенно, прямо многое неладное, греховное, некрасивое. И вот это замечательно в Ветхом Завете. Замечательно то, что он был написан людьми, которые перед лицом Божиим вглядывались в себя самих, в свою жизнь, в свою душу и ее описывали, какая она есть: порой — с ужасом, порой — с недоумением. Если возьмете, например, 50-й псалом — это крик покаяния царя Давида, который только что совершил убийство, прибавив к тому прелюбодейство. Это крик грешника, но он не стыдится открыть весь ужас своего падения и греха, потому что это исповедание он сочетает с истинным покаянием: «Помилуй, мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое…» — и т. д. Этот псалом вы, наверное, все знаете. И вот это очень поразительно. Очень важно нам помнить, что это книга, в которой все говорят правду о себе самих, даже если она неприятная, даже если она уродливая, даже если она осуждает их; но это правда, потому что они говорят перед Богом, под Его руководством и под Его водительством.
Есть места, где описываются такие настроения, которыми по-христиански — если слово «христианство» в кавычки ввести — мы возмущаемся: как же так!.. В одном псалме царь Давид говорит о преследующих его: Да будет путь их тма и ползок, и ангел Господень погоняяй их, то есть да будет путь их темен и скользок, и Ангел Господень да преследует их (Пс. 34:6). Мы, благочестивые люди, считаем, что, конечно, не скажем ничего такого, хотя можем злиться столько же, сколько царь Давид в тот момент злился. Но у меня был случай, когда мне вдруг стало совершенно ясно, что это очень даже может случиться. Я когда-то преподавал в Русской гимназии в Париже. У меня был кружок старших учеников, куда мы раз в неделю приглашали представителей различных вероисповеданий; в том числе пришел и католик, который в течение всей беседы нам доказывал, что Православия не существует, что существует только католичество, а Православие оторвалось от своих корней и должно покаяться. Мне тогда и тридцати лет не было, и я ехал домой и весь кипел; я помню, как я летел по лестнице метро и говорил: «Пусть путь его будет скользок и Ангел пусть преследует его!», — потому что его слова были таким оскорблением истины, правды, единственного, что мне действительно дорого до конца… И тогда я подумал, что царь Давид просто правдив; в его обстоятельствах — да, он так же отреагировал, и конечно, его обстоятельства были более трагичные, чем мои.
Есть другие места, где описывается покаяние, чистое, светлое покаяние. И весь рассказ Ветхого Завета, — это рассказ о человеческой жизни, человеческой истории, человеческих душах, какими их видит Бог и какими люди просвещенные, стоящие перед лицом Божиим, могли видеть себя самих и окружающих людей.
Я дам вам еще один пример. Есть место в Ветхом Завете, в книге Царств, об учреждении царства среди евреев. Это место всегда приводится как доказательство, что царство — божественное установление, что король или царь является помазанником Божиим. А рассказ говорит вот о чем. Прежде еврейский народ был водим духовными вождями; были патриархи, были пророки, были судьи — это все были люди, которые не занимали как бы официального положения, которых Бог вызвал из толпы, потому что они были Ему открыты до конца, и они были способны провозглашать Его волю и проводить Его волю среди людей. В какой-то момент Израиль посмотрел вокруг себя и увидел, что находится в абсолютно особенном положении: никакой уверенности в завтрашнем дне нет, — у них нет постоянного вождя. «Сейчас у нас есть Самуил; мы ожидали, что его сыновья унаследуют его роль и призвание, а они никуда не годятся; что же — мы пропали? Давай-ка себя спасем, учредив какую-то уверенность…». И они обращаются к Самуилу и говорят: «Мы хотим быть, как все народы (то есть именно тем, чем они никогда не были; они были народом Божиим, тогда как все народы были иные), дай нам царя». Самуил обращается к Богу и говорит: «Что мне делать? Они меня отвергли!». И Господь отвечает ему: «Не тебя они отвергли, они отвергли Меня (1 Цар 8:7). Дай им царя, но предупреди их о том, чем будет царь в их жизни». И дальше следует отрывок, где говорится, как царь их будет порабощать, принуждать, притеснять и т. д.
В этом отрывке мы видим, как Ветхий Завет нам описывает события, трагические для еврейского народа, каковы они в глазах Божиих.
Есть другие места, где самые слова играют роль, или потому, что мы не умеем сквозь них читать, или потому, что мы не привыкли к тем выражениям, которые употребляются. Еврейский язык очень конкретный (как и все древние языки). Например, есть в Священном Писании место, где говорится: «Коль красны на горах ноги благовествующих мир (Ис 52:7).» «Ноги», конечно, здесь означают приход; люди приходят на ногах. Но употребляется не отвлеченное слово «приход» или «прибытие», а конкретное «ноги»; кроме того, разумеется, «красные» на славянском языке не обозначает цвет, а значит «прекрасные». И перевод такой: «Как прекрасен приход тех людей, которые нам приносят благую весть о мире.» И вот надо научиться читать то, что человек был намерен сказать и сказал вполне ясно на языке своего народа и своего времени.
Я уж не говорю о том, что порой читаешь отрывки, которые на славянском языке значат что-то совершенно иное. Вы, наверное, помните выражение из псалма: «Очи мои выну ко Господу… (Пс 24:15).» Выну значит «всегда», очи – «мой взор»: опять-таки, с отвлеченного на конкретное. Это значит «мой взор всегда обращен ко Господу», а не то что надо вырвать свои глаза перед Господом. И есть многие места, где приходится делать поправку на наш язык.
И надо принимать в учет, что из трех-четырех согласных, если нет знаков, которые дают нам возможность их прочесть в звуковом порядке, можно сделать множество слов. В своем Введении в перевод Псалтири архимандрит Лазарь дает пример целого ряда слов, которые состоят из тех же согласных и в том же порядке, и только гласные, которые меняются, или знак, дают возможность их прочесть как разные слова. Например, у пророка Иеремии (25:30) читаем: «Прореки на них все слова сии.» В действительности, согласными это обозначено таким образом, что можно прочесть как слова (давар), так и чума (девер). Чтение слова выбрано переписчиком, как он сам говорит, из надежды на милосердие Божие. Поэтому, когда мы читаем русский или славянский перевод и какое-нибудь место нам кажется странным, то невредно обратиться к другому переводу, причем не всегда даже к христианскому переводу. Надо также принять во внимание, что окончательный текст Библии на иврите был установлен раввинатом спустя несколько столетий после Христа, так что это не текст, который существовал задолго до Него. Некоторые места, может быть, были недопоняты; во всяком случае, окончательная редакция еврейского текста отстоит от первоначальных записей на много столетий. Поэтому нам очень важно более широко смотреть на эти тексты.
* * *
Если теперь перенестись из Ветхого Завета в Новый, то здесь мы тоже можем увидеть нечто похожее на то, что я говорил о метаистории первых глав Библии и об истории Ветхого Завета в целом. Евангелие, конечно, не метаистория, но оно нечто совершенно особенное и единственное. Это момент, когда Живой Бог — среди людей, которые, правда, в малом числе, но Его узнали, Его приняли и стали Его учениками, и среди которых Он установил новое Царство, новую Жизнь.
После смерти и Воскресения Христова существует та же самая община, те же самые двенадцать учеников, которые говорят о себе, словами святого Иоанна Богослова: «О том <…> что мы слышали, что видели своими очами <…> и что осязали руки наши <…> мы видели и свидетельствуем (1 Ин 1:1).» Они свидетели в том смысле, что они видели, они свидетели в том смысле, что они слышали, переживали, Христос был среди них, они в Нем увидели воплощенного Бога, они узнали Бога во Христе.
Возьмите, например, чудо Преображения. Ученики увидели Христа, Каким никогда Его раньше не видывали: Всего просиявшего Божественным светом. И если взять икону Преображения, не Рублевскую, а Феофана Грека, то мы видим, что Он весь сияет, одежда Его бела, как снег, из Него струится свет, который доходит не только до учеников, но и до всего, что окружает Его, и касается камней, растений, и из каждого камня, каждого растения свет брызжет. Это Преображение — преображение не только Христа, но видение того, каково должно быть преображение всего мира. Евангелие в этом отношении является как бы с начала до конца временем, когда среди учеников — Христос, Который весь, видимо или невидимо, сияет Божеством, как бы пышет Божеством, Который является Божеством в их присутствии, среди них, и ученики живут преображенными в этом преображенном мире.
А потом, после Воскресения Христова, они идут на проповедь. Люди, которые по их слову делаются верующими, такого опыта не переживали: они не видели Христа, они не были с Ним; однако некоторые — и таких свидетелей за историю христианства тысячи — встретили воскресшего Христа. Я не говорю, что обязательно человек «видел» или физически ощутил Христа, но он познал Его живое, преображающее присутствие.
И вот книга Деяний Апостольских дает нам картину того, как множатся новые ученики, Церковь рождается, но в ней и грех и правда. Когда-то ученики, пока Христос был с ними, переживали постепенное вырастание, перерастание себя самих. Меня всегда поражает разница между Евангелием и апостольскими Деяниями. В Деяниях Апостольских мы находим человеческое общество верующих, которое уже начинает ставить перед собой вопросы узкие, мелкие, общество, где, как тина со дна речки, поднимаются всякого рода человеческие переживания. В Евангелии же поражает простор безмерный, простор такой же широкий, как Сам Бог; такое чувство, что над широкой равниной веет ветер, и можно дышать полной грудью. И замечательно то, что книга Деяний Апостольских, как и Послания, дает нам такую же картину в своем роде, как Ветхий Завет в целом по сравнению с первыми главами Библии: это период, когда Бог как бы действует, когда, как Христос Сам говорит, Его слово, словно дрожжи, брошены в тесто. Да — Его присутствие, Его ученики, их проповедь, их слово, их деяния являются дрожжами в этом мире, но тесто всходит постепенно, оно не мгновенно превращается в чистый хлеб.
И на это приходится обратить внимание, потому что Церковь, о которой мы говорим, в которой мы живем, которая есть как бы начало будущего века, есть одновременно постепенное оцерковление. В одной из своих лекций отец Георгий Флоровский сказал, что Церковь «и дома — и на пути». Она дома, потому что сама стала домом Божиим, она дома, потому что мы все стали детьми Божиими через Христа и во Христе, она дома, потому что она уже Божия до конца; но она на пути в лице каждого из нас, потому что каждый из нас постоянно изменяется. Если мы боремся, то из греховных делаемся менее греховными; из греховных, но уловивших нечто о вечной жизни во Христе, делаемся более мудрыми, более знающими, более опытными. И мы видим, что люди, которые не обязательно святы, могут сказать правду о Боге, потому что они Его встретили; они еще не выросли в ту меру, когда они соединились с Ним уже неразлучно, когда Он живет в них полностью, но они столько уже знают, столько пережили, что могут и с другими поделиться.
И вот мне хотелось вам указать на эту параллель между Ветхим и Новым Заветом: начало мира, которое непостижимо для нас; начало Евангелия, которое тоже, в каком-то смысле, непостижимо, потому что мы не можем встать на место первых учеников. Как весь Ветхий Завет — рассказ о том, что было после падения, так и в Новом Завете все, что начинается с Деяний Апостольских, это становление: становление каждого из нас, становление всего мира, становление народов; оно происходит порой бурно, порой мирно, но это становление, это история, но история, в середине, в сердцевине которой находится Христос.
И образ, который мы могли бы взять, это образ бури на Генисаретском озере. Буря, которая охватила озеро, привела учеников в опасность гибели — и вдруг в середине этой бури стоит Христос. И Петр хочет до Него дойти, рвется к Нему; и Христос говорит: «Иди!». И пока Петр о себе не думает, он не тонет, когда он только на Христа смотрит — он не тонет; но в тот момент, когда он смотрит на волны и думает: «Я могу утонуть…», он начинает тонуть и восклицает: «Господи, спаси!».
Вводная беседа для двухгодичного цикла бесед по Ветхому (прот. Михаил Фортунато) и Новому Завету (архиеп. Анатолий (Кузнецов)) для русской группы, организованной Е Садовниковой в соборе при библиотеке.
Опубликовано: О слышании и делании. М.: Издательство московского подворья Троице-Сергиевой Лавры, 1999 (Библиотека журнала «Альфа и Омега» 1997. № 3(14). С. 5-15);
Труды. Т.1. — М.: Практика, 2002.