На пути к самому себе

Владыка Антоний «вошел» в жизнь нашего семейства, благодаря семье Рещиковых – Вере Александровне, первой переводчице на русский язык трудов Владимира Николаевича Лосского и, особенно, Ирине Георгиевне, преподавательнице хорового дирижирования училища им. Гнесиных. Как известно, семья Рещиковых дружила с владыкой с тех времен, когда он еще был врачом Андреем Блумом.

Ирина Георгиевна часто приезжала к нам домой, когда мы жили в Москве. Она была первой, кто приехал к нам на приход в Рязанской области. Как-то раз Ирина Георгиевна сказала, что постоянно навещать наше семейство ей велел владыка. «Он знает о вас и молится за вас», – сказала она. Так пролегла незримая ниточка связи с владыкой.

В этом небольшом докладе я постаралась максимально использовать высказывания владыки, которые задели меня за живое, тронули больше всего…

Мой скромный труд – выражение благодарности самому владыке Антонию за его «незримое присутствие» в нашей жизни, а также благодарности людям, которые познакомили нас с ним.

Путь к самому себе – тема необъятная. И я попробую сконцентрировать свое внимание на очень важном, как мне кажется, умении – «БЫТЬ, А НЕ КАЗАТЬСЯ».

Каждый человек задает в своей жизни вопрос: «В чем же состоит это умение, что есть человеческая личность, в чем заключается красота человеческой личности?»

Еще и еще раз обращает на себя внимание уникальность личности владыки Антония и оригинальность его мыслей.

«Красота же…и красота человеческой личности, – считает владыка, – неразрывно связана с истиной, которая, в свою очередь, есть неистребимая реальность Бога и того, в чем действует Бог».

Владыка приводит слова св. Ефрема Сирина: «…когда Бог творит человека, Он вкладывает в сердцевину его существа все Царство Божие, и задача жизни заключается в том, чтобы копать, копать, пока не дойдешь до той глубины, где находится этот клад». «Но в нашей обычной жизни, – продолжает владыка, цитируя апостола Павла, – мы видим как бы сквозь тусклое стекло…» — и, пытаясь увидеть человеческую личность, «мы не видим ее всю, мы схватываем лишь что-то из этой личности…»

Очень интересна работа владыки Антония «Тело, дух, душа: целостность человеческой личности».

«В своем индивидуальном бывании, – пишет владыка Антоний, – мы обладаем телом. душой, духом, и каждый из этих элементов имеет свое место и свою роль, существенную роль в нашем становлении персонами» (личностями).

Владимир Николаевич Лосский, как замечает владыка, наряду с другими богословами подчеркивает, что «с богословской точки зрения, есть большая разница между понятиями “личность” или “персона” и понятием “индивид”».

Что же такое индивид? По мнению владыки, «индивид – это результат дробления».

Вспомним Ветхий Завет, говорит владыка. «В Ветхом Завете мы читаем, что изначально был сотворен человек, человеческое существо (Быт. 1:26). Некоторые отцы Церкви говорят, что Адам, взятый от земли, созданный из персти земной, из основного как бы вещества тварного мира, содержал в себе все возможности человека. Он не имел пола, он был «всечеловеком»,

Далее мы помним, что «Бог разделил одно существо на два», но, подчеркивает владыка, «они находились в полном единстве». Владыка Антоний придерживается той точки зрения, что в еврейском тексте употреблено наиболее точное слово, передающее суть верно: слово, которое одинаково в мужском и женском роде – иш и иша. «Она – женская часть меня, я – ее мужская часть».

Владыка приводит интересное высказывание св. Мефодия Патарского: «Адам смотрит на Еву и говорит: она – мой alter ego, другой – я сам», указывая этим на «полное, радикальное отличие и одновременно тождество».

Когда они отпали от Бога, «пропала сила, связывавшая их воедино», и, как подчеркивает владыка, «они стали разбитой парой». И тут вступает понятие индивида. Как мы знаем, «со временем, понятие индивида будет расти и усугубляться, становясь все более разрушительным». Итак, подчеркивает владыка, «мы все индивиды в той мере, в какой чужды друг другу, разделены от Бога и потеряли внутреннюю цельность».

Что же такое личность человека или персона?

Владыка Антоний продолжает: «С другой стороны, мы говорим о личности или персоне, и это слово надо понимать верно. Значение этого слова следует понимать как человеческое существо, рассматриваемое как единая и полная реальность…, но не просто как человеческое существо, достигшее цельности.., но как существо, достигшее своей глубинной сущности…» Таким образом, в нашем разделенном теле (индивидууме), как считает владыка, «каждый отдельный член имеет таинственную сердцевину, которую определяет имя, – имя, которое ведомо только Богу и тому, кто получает это имя». И «в этом выражена единственность этого человека».

«Мы несем святыню в разбитых сосудах», по слову ап. Павла, и это, считает владыка, «очень ясный образ индивида и личности внутри Церкви и жизни мира в целом».

Владыка останавливается еще и на очень интересном моменте в понимании слов «личность» и «персона». Слово «персона» в латиноязычном мире обозначало маску, личину актера. И здесь открывается еще одна сторона вопроса, который нас интересует. Я имею в виду способность личности к игре (не в смысле гибкости и эмоциональной пластичности), а в смысле лжи, раздвоения, ношения маски – актерства в самом худшем и трагическом смысле этого слова.

Позвольте здесь мне вспомнить всем известного талантливейшего шведского режиссера Ингмара Бергмана и его фильм – «Персона». Этот фильм – хорошая иллюстрация того, как прекрасна может быть душа человека в своих исканиях смысла жизни, правды, любви и каким горьким и трагичным для человека бывает ношение маски; какую дорогую цену он платит за желание «не быть, а казаться»; трагизм же заключается в том, что за выдуманным образом «себя самого» постепенно умирает реальность, способность человека к настоящей жизни.

Вспомним теперь о том, что центральной темой богословия владыки Антония является тема встречи.

Во-первых, как считает владыка, это встреча «с живым Христом», радость об этой встрече, встреча «с живым ощущением присутствия Спасителя…». Ведь «…о Боге ничего нельзя сказать на словах, Его бытие нельзя доказать, – продолжает владыка, – но Его можно встретить – и в этом величайшее чудо христианства».

Есть и другой род встречи: это встреча человека с самим собой.

Казалось бы, каждый из нас прекрасно знает самого себя, – замечает владыка, и в самих себе нам «не с кем встречаться». Но на самом деле, продолжает владыка, «в каждом из нас, в каждом человеке есть глубины, куда он боится заглянуть, разлад, которого он страшится».

«Остаться с самим собой, – считает владыка, – одна из самых страшных вещей, которая может случиться с человеком, если он делает это не по собственному почину, а только по необходимости». Действительно, «встречаясь с Богом, человек неизбежно выходит в новое измерение, когда перед ним открываются и собственные греховные глубины, о которых он раньше и не знал».

Владыка приводит стихотворение Кольцова:

Поздний колокол, звучащий

Над равниною большою,

Прогреми над сердцем спящим,

Над коснеющей душою.

Звоном долгим, похоронным,

Всепрощающе-прощальным

Прогреми над сердцем спящим,

Безнадёжно-беспечальным!

Может быть, оно проснётся

И стряхнёт с себя забвенье,

И быть может, содрогнётся

На мгновенье, на мгновенье…

«…уже много лет теперь, – продолжает владыка, – меня поражает, что как бы непроходимой гранью, стеной непробитной внутри нас самих, между нами и жизнью, между нами и простором, свободой и радостью стоит сам человек, заграждая себе путь». Почему это так? «Потому что, – поясняет владыка, – большей частью все внимание каждого из нас обращено на самого себя…Я сам, я, я – все время». И так было с начала времен, поэтому первым условием развития человека, человеческой личности Христос «ставит отречение от себя: “Если кто хочет по Мне идти, да отвержется себя, да возьмет крест свой и да грядет по Мне” (Мф16:24)».

«Большей частью мы думаем, – пишет владыка, – что отречься от себя – значит устроить себе жизнь, лишенную радостей; жизнь, где все является жертвой, где ничего не остается, что могло бы сердце согреть, ум озарить — и это не так». «Ведь то “я”, от которого нам велено отречься и которое стоит непроходимой преградой между полнотой жизни и мной, — это не все “я”».

Ведь «это какой-то поверхностный мелкий человек, заслоняющий собой весь горизонт; не дающий мне самому быть тем большим человеком, которым каждый из нас мог бы быть и стать», – продолжает владыка.

«Отвергнуть себя – это первым делом понять, что сосредоточить всю свою жизнь на этом мелком человеке, каким мы являемся часто в повседневности, равносильно тому, чтобы свести жизнь к размерам, почти тюремной узости, в которой только и можно задохнуться». Часто мы понимаем, замечает владыка, «как нам скучно с самими собой, а другим – невыразимо скучно с нами», и по-другому и не может быть, ведь «мы видим часто только самого себя», «склоняем слово “я” во всех падежах», «сводим все только к тому, что для меня – отрада, для меня – страх, для меня – горе, для меня — скука».

«И вот первое, чему мы должны учиться, — заключает владыка, — это при всех обстоятельствах, себе сказать: отойди в сторону, дай мне вглядываться вдаль, в простор, в глубину!» Ведь «в этой большой, широкой, глубокой жизни и я найду себе место, но жизнь во мне может не найти места; человек может влиться в жизнь, но всю жизнь ограничить собой нельзя».

Владыка приводит пример: «Одна женщина…рассказывала о своей жизни, какие трудности у нее были, остановилась перед кустом колючек и говорит: “Вот вся жизнь!” – а за этим кустом весь простор южного берега Франции: горы, а за горами широкое море, все облитое солнцем, все сияющее летним светом».-  «И я помню, – продолжает владыка, – как я ей сказал: “Вот так Вы на жизнь и смотрите – только на этот колючий куст, и никогда Вам не пришло в голову посмотреть через этот куст или мимо него на всю даль, в которой Вы живете, на всю эту необозримую красоту”».

Интересно, что священник Александр Ельчанинов подобную жизнь, направленную на себя, или «уткнувшись в себя самого» (выражение владыки), сравнивает со «стружкой, которая свернулась вокруг собственной пустоты».

Третий род встречи, которую выделяет владыка Антоний, – это «встреча с конкретным человеком, с ближним, которого Бог послал тебе навстречу». Как же человеку не предстать перед другим человеком в виде жалкой «стружки, которая свернулась вокруг собственной пустоты»? Или как расправить эту стружку, разомкнуть этот порочный круг эгоцентризма?

Вот как владыка отвечает на этот вопрос: «Откроюсь, выгляну в окошко, посмотрю вдаль, обращу внимание на другие существа, на жизнь, не сводя их к себе, а с настоящим живым интересом к другому или к другим…»

«Люди есть, события есть, есть свет Божий, есть книги –глубокие, содержательные, есть столько всего, что может оживить душу, но при одном условии: перенести наше внимание на то, что мы делаем; на то, что мы видим; на то, что мы слышим; на того человека, с которым мы имеем дело, а не на самого себя… И поставить себе вопрос: для кого я могу быть таким ближним, который приносит не смерть, а жизнь; который вносит в чужую жизнь не безнадежность, не тяжесть, не безрадостное настроение, а ласку, свет, тепло?»

Поэтому «задача всякого христианина заключается в том, чтобы выйти из скорлупы безразличия, чтобы увидеть и услышать другого человека».

По-другому сказать, «научиться смотреть с целью увидеть, слушать с целью услышать». «Это нелегко дается, это часто страшит». И «часто это означает – связаться с судьбой человека. А для того, чтобы таким образом встретить человека, надо преодолеть в себе себялюбивый страх, что спокойная жизнь может вдруг стать неспокойной из-за того, что боль ближнего войдет в нашу жизнь».

«И нужно, наконец, – продолжает владыка, – преодолеть страх перед другим человеком – страх перед тем, что и ближний заглянет в наши глаза, когда мы заглянем в его глаза».

Встреча с человеком, как замечает владыка, приносит часто нам боль и страдание: «…всякий человек, который в жизнь другого захочет внести хоть искру света или каплю добра, непременно должен за это поплатиться: не искать отзвука, отклика, не искать благодарности, не искать ничего, кроме дивного, Богом данного случая, Богом данной возможности – человеку, которого сотворил Бог, которого Бог любит, – сделать что-то доброе, быть на его пути благодатью Божией…»

Человек, воспитывающий в себе живое и отзывчивое сердце, как подчеркивает владыка, должен иметь очень много мужества и решительности. Владыка сравнивает сердце с музыкальным инструментом: «струны в нем звучат богато, но надо быть готовым к тому, что иногда эти струны и стонать будут, и разорвутся с болезненным криком; и тогда приходится их восстанавливать, и тогда из самой боли, из самого страдания вырастает новая чуткость, более глубокая и более самоотверженная».

Все эти рассуждения приводят нас к еще более острому осознанию важности обретения внутренней устойчивости, внутреннего равновесия. Как важно «найти ключ от собственного сердца»!

Внутренний мир, устойчивость, состояние равновесия – то, что дает нам возможность мыслить и действовать, — всегда составляет предмет всеобщего поиска, интереса и устремления.

С точки зрения отцов Церкви, как считает владыка, «внутренний мир и устойчивость – это и первичное условие, и в то же время цель, и вершина внутренней жизни». Владыка определяет это как «способ найти абсолютную точку опоры не только для своей личной жизни, но и для всей окружающей жизни, для жизни вообще». Святыми отцами этот внутренний мир воспринимается как «динамичный, бодрый, радостный, живой покой всех сил души и тела».

Владыка приводит мысль св. Феофана Затворника о человеке, который нашел Бога и нашел эту устойчивость через молитву и в молитве: «тело и ум, тело и душа как бы уподобляется струне скрипки, настроенной на верную ноту; не перетянутая и не ослабленная. Если она недостаточно натянута, она не издаст никакого звука. Если, напротив, она слишком натянута, она лопнет от первого же прикосновения».

Хочется обратить внимание на то, что владыка часто употребляет понятие «внутрепребывание». Внутрепребывание воспринимается владыкой как «напряженное равновесие», которое содержит в себе «все возможности отозваться музыкально, дать богатый отзвук на прикосновение благодати». Владыка замечает, что это «внутрепребывание» не есть самонаблюдение, самоуглубление, и вовсе не есть обращенность к себе, и бывает гораздо глубже просто психологического уровня – это «внутрепребывание» «уходит в то, что св. отцы называют сердцем человека, где творится тайна присутствия Божия, где человек – лицом к лицу с Богом».

Владыка приводит мысли Алексиса Карреля из книги «L’ Homme c’et Inconnu» «Человек – это неизвестное», в которой автор делает попытку определить границы человеческой личности, как далеко простирается личность человека, и приходит к выводу, что «только святые отцы живут «под собственной кожей» или внутри себя – большинство же живут, «как бы щупальцами выбрасываясь наружу», т.е. все мы «тянем свои щупальцы направо и налево к разным предметам…».

Владыка говорит о том, что часто люди, как только думают, что чем-то обладают, сразу делаются «пленниками этого обладания». Он приводит любопытный пример: «Если я возьму часы в руку и зажму их в руке, у меня больше нет руки; возьму и в другую руку предмет, и я стану совсем безруким. А если я сделаю то же самое с сердцем и умом, я могу сделаться пленником всех своих богатств».

Если заходит речь о возможности стать пленниками чего-либо, то, конечно, сразу встает вопрос о свободе, свободе внутренней…Как ее добиться? Как, по выражению владыки, сделать «усилие высвобождения»? Ведь, как заключает владыка, «…очень редки те, кто живет внутренне, кто свободен, потому что не прилип ни к чему…» «Подлинно же свобода», по мысли владыки, означает «быть самостоятельным, тем, кто ты есть на самом деле». Вспоминаются прекрасные слова свт. Иоанна Златоуста о том, как важно «найти ключ от своего сердца»; и, найдя этот ключ, ты «увидишь, что это ключ в Царство Божие».

Владыка уточняет, говоря, что «человек призван к борьбе … к усилию высвобождения», то есть к «борьбе, которая направлена на то, чтобы дать нам устойчивость, внутреннюю независимость и внутренний мир».

Это и есть, подчеркивает владыка, «нищета духовная (первая заповедь блаженства), и это и есть свобода, которую «приходится завоевывать с боем»,

Но без этого «мы навсегда останемся пленниками, которые воображают себе, что двигаются свободно, а,  на самом деле, их держат десятки и десятки незаметных нитей, и наш интерес к реальности и жизни вокруг нас основан совсем не на глубинном интересе и вовлеченности, а часто на «поверхностном любопытстве, поверхностном знании, своеобразном духовно-душевном туризме…».

Понимая необходимость этого «усилия высвобождения», особо встает вопрос о вере, уверенности и верности. Владыка ставит рядом эти три понятия как непременные условия на этом нелегком пути к самому себе. Он обращает наше внимание на то, что «верность, родившаяся из веры (верность и вера – слова одного корня), верность, основанная на вере, и является элементом устойчивости».

Владыка очень интересно иллюстрирует свою мысль примером из венчания: Выбор жениха и невесты – «это чудо веры» или уверенности в невидимом, ведь «это чудо обнаружения личности, видение другого человека таким, каким его еще никто не видел; видение того, что в другом принадлежит подлинности, вечности, славе…». «Характерная ситуация, – продолжает владыка, – …пока молодой человек не полюбил единственную, он окружен молодыми людьми и девушками. Но в тот момент, когда он обнаружил ту, которую любит, есть Она и есть люди вокруг. Появляется центр тяжести, и возникает внутренняя собранность».

«Фактор устойчивости в области сердечных чувств и составляет понятие – верность» (верность в дружбе, супружеская верность, верность обязательствам, монашеским обетам и т.д). Пока, заключает владыка, «в нашем сердце нет точки равновесия, нет главной привязанности, пока нет центра, вокруг которого все может упорядочиться, мы не сможем найти никакого внутреннего единства, никакой устойчивости и никакого мира».

Не следует также забывать о том, продолжает владыка, что «дьявол всегда будет стремиться привести нас в состояние беспокойства, внутреннего смятения.., навязывая нам чувства, обращающие нас на самих себя и отделяющие нас от Бога: особенно страх, ненависть и прочее». «Страх есть состояние рабства, плена», – продолжает владыка. Проблема состоит еще и в том, подчеркивает он, что «мы почти постоянно живем – реагируя, и почти никогда не действуем сами». То есть, «действия нет, есть противодействие».

Это, в свою очередь, указывает на то, что «наша жизнь не самостоятельный свет; что мы живем отраженной жизнью; Мы живем, словно лужа воды, отражающая солнечный свет. Свет попадает на нее – она полна блеска, но достаточно лучу света переместиться, чтобы осталась всего лишь темная лужа». Для того чтобы изменить это положение вещей, если мы не хотим терять внутреннего мира и устойчивости, надо, как считает владыка, «научиться действовать – изнутри наружу, чтобы нас не определяли постоянно внешние события, большие или малые…»

В Евангелии есть очень важная заповедь, это слова Спасителя о том, что мы должны любить ближнего, как самого себя, т. е. мы себя самих должны любить, иначе, говорит владыка, «мы не сумеем любить кого бы то ни было». «Жизнь, опыт показывает, что мы можем одарить других только тем доверием, которое способны дать себе и т.д. Мы можем дать только то, что у нас есть. И если у нас нет определенного отношения к себе…без уважения к себе… мы других не уважаем; без любви к себе (правильно понятой) мы не можем любить других». Конечно, надо понять, продолжает владыка, «что такое эта любовь к себе»: «Это не любовь хищного зверя, который считает, что все вокруг существует для него, который рассматривает любого человека, как добычу…а все обстоятельства…только с точки зрения своей выгоды, удовольствия…»

«Любовь к себе – что-то гораздо большее: …когда кого-нибудь любишь, желаешь ему добра; чем больше любишь, тем большее добро ему желаешь…мы желаем любимым самого высокого, самого светлого, самого радостного…; желаем им вырасти в такую меру, чтобы радость их была великая, чтобы в них была полнота жизни… Вот с этой точки зрения надо уметь и себя любить», но «одна вещь нам очень мешает любить себя, считает владыка, это то, что некоторые вещи в нас самих нам противны… от некоторых вещей нам делается стыдно».

Если мы хотим начать любить себя творчески, так, чтобы стать действительно человеком в полном смысле этого слова, осуществить все свои возможности, мы должны принять – хотя бы предварительно – все, что в нас есть, не разбирая, что нам кажется хорошим или привлекательным, а просто все, без остатка». «В нас есть свойства, которые неприглядны, но в данное время ничем не могут быть заменены. Человек, который труслив, с радостью назовет свою трусость кротостью и смирением. Ни в коем случае нельзя ему дать это сделать. И когда у нас самих есть это поползновение перекраситься, назвать трусость смирением, назвать жадность любовью, надо остановиться и сказать: “Нет, не лги! Будь правдив! Потому что то, чем ты являешься, – настоящий человек, а тот фальшивый образ, который ты стараешься создать о себе, – сплошная ложь, такого нет…а ты настоящий, которым ты являешься, который тебе, возможно, даже очень не нравится, может измениться к лучшему”».

«Мы должны относиться к себе, как художник относится к материалу: принимать в учет все свойства этого материала и на основании этого решать, что можно сделать… не отвергая в себе ничего, трезво, смиренно принимая себя, какой он есть, должен одновременно иметь высокое представление о Человеке, о том, чем он должен стать, чем он должен быть».

«…нужна готовность бороться, готовность побеждать, готовность творить ту красоту, которую он задумал и в которую поверил».

«Художник, кроме понимания своего материала и представления о том, что он хочет сделать, должен еще развить в себе и упорство, и любовь к труду, и технические способности, и дисциплину…когда все силы собраны воедино…»

«Подвигом, вдохновением, упорным трудом строится человек… человек должен себя так любить, так ценить, так уважать свое достоинство человеческое, чтобы понимать: нет такого усилия, которое не стоило бы приложить для того, чтобы стать достойным своего человеческого призвания».

Итак, подчеркивает владыка, «подлинная вера человека в себя – это не самоуверенность, но вера в непобедимую динамику жизни, имя которой, в конечном итоге, – Бог».

«Вера в человека, в самого себя – это вера в то, что во мне, в каждом человеке есть непобедимая динамика (движение и становление) и что единственное, что может помешать этой динамике вырасти в реальность, – это моя трусость, моя нерешительность, но никак не окружающие меня обстоятельства…» Соответственно, «обстоятельства же…какие бы они ни были сложные… являются только поводом к тому, чтобы эта внутренняя, творческая динамика себя выразила по-новому… выразила именно себя и ничто другое». Пока жив человек, нельзя терять надежду, что этот источник в нас есть, что, по словам владыки Антония, пусть «источник занесло песком», но – «журчит вода под песком живой и светлой струей…» и «все возможности могут стать реальностью», и «в одно мгновение… человек может стать внутренне тем человеком, о котором каждый из нас мечтал».

«Каждый из нас когда-то мечтал о свете, о чистоте, о глубине, о любви, о какой-то прозрачности души, о бесстрашной смелости во имя правды, Бога и человека» – все это возможно, продолжает владыка, нужно только «вернуться не в пространство, а в глубину». Вернуться, по слову Спасителя, в свою Галилею, в свое прошлое: вернуться к «весне своей жизни», в «сердцевину своей жизни» – тогда «можно снова начать жить». «Но жить не значит переживать», замечает Владыка, и «вернуться в сердцевину жизни означает вернуться туда, где слово любовь означает ликующую отдачу себя Богу и людям». «А это, может быть, сделано и просто только сиянием любви из сердца, из глаз, любовью слова, молитвы, заботы, … ласковой любовью».

«Вспомнить светлое и поверить – не только в Бога, но и в себя; поверить, что все возможно».

Перед нами открывается дорога… Ну а как быть со временем? Ведь вопрос времени, как считает владыка, «больше, чем что-либо другое ставит нас в положение неустойчивости».

«Время движется, оно бежит, – продолжает он, – а мы постоянно воображаем, будто надо бежать за ним вдогонку…тогда как оно мчится нам навстречу». Нам очень важно, считает владыка, научиться «справляться со временем», научиться «жить во времени», вместо того, чтобы «гнаться за ним или наблюдать, как оно ускользает». В Послании ап. Павла «мы постоянно слышим предупреждение и призыв дорожить временем, ибо дни лукавы, в смысле обманчивы…». «Так и есть, – продолжает владыка, – время как будто лежит перед нами без границ… каждое мгновение нам кажется, что за ним следует иное мгновение, что времени впереди еще много…»

В своей жизни мы все «стараемся сохранять огонь, крепость тела, живость ума, непреклонность воли и забываем, что все это со временем может от нас уйти…» «Одного же от нас никто не сможет отнять – живое сердце».

Владыка приводит стихотворение Виктора Гюго:

Тот возвращается к первичному истоку,

Кто в вечность устремлен от преходящих дней,

Горит огонь в очах у молодых людей,

Но льется ровный свет из старческого ока.

Время бежит, жизнь бежит, и со временем «может погаснуть тот огонь, которым мы так легко увлекаемся…..но есть такой свет, который время не может погасить: это свет сердца любящего, нежного, ласкового – сердца, умудренного жизнью». Однако, замечает владыка, «об этом сердце мы меньше всего и заботимся, даем ему стать холодным, окаменеть, мы даем ему стать темным и прогоркнуть». «Время бежит, – повторяет владыка, – но что же остается нам?» И сам отвечает: « Сердце, потому что плод жизни – любовь и благодарность».

Итак, как же нам «поймать» время, не «упустить» его и не пережить трагичности слова поздно — спрашивает владыка. Ответ исходит из уст ребенка: владыка приводит удивительный рассказ о мудреце, который решил ответить на три важных вопроса и не смог.

Вопросы эти: Кто самый значительный человек на свете? Какой самый важный момент в жизни? Какой самый важный поступок человек может совершить?

Мудрец затруднился ответить, но девочка, которой, как замечает владыка, «земная мудрость не закрыла глаза на совершенную простоту вещей», легко справляется с этими вопросами.

«Самое важное время, – говорит она, – это теперешнее мгновение, ведь прошлого больше нет, а будущее еще не наступило»;

«Самый важный человек – это тот, с которым ты сейчас находишься, ведь другого же нет».

«А самый важный поступок – сделать в это мгновение для этого человека самое лучшее, что можешь». И владыка предупреждает нас об особенном трагизме слова «поздно», вспоминая мысль Достоевского, который считал, что ад определяется, в частности, и словом «поздно».

И в конце концов, «если человек сумел жить не напрасно, не безумно, он остается только с тем, с чем он и родился: со своей беспомощностью, своей доверчивостью, своей любовью, своей благодарностью». «Первое и последнее, зачаток и последний итог жизни – это то, что доступно и малому ребенку, и ветхому старику» – ведь сказано, что «…если не будете, как дети, не войдете в Царствие Небесное».

Владыка отмечает: «Ребенок доверчив до конца; он верит в любовь, именно поэтому ему не страшно. А когда он чего-нибудь испугается, он опять-таки верит, что в своей беззащитности, беспомощности он непременно найдет любовь, которая его защитит: мать или отца, которые его поднимут, возьмут на руки». «…а как умеет ребенок радоваться! Как умеет смеяться! Как он благодарен за дар жизни и за все, что жизнь ему дает».

Мы должны научиться, продолжает владыка, «не невинности, которая делает ребенка бесстрашным», но той «опытности, которая нас учит видеть вещи, какие они есть; видеть человека, какой он есть, и – однако — верить во все, на все надеяться, иметь любовь, которая никогда не перестает, по словам ап. Павла». «Вот этот строй ребенка, – заключает владыка, – который изначально дается, потом теряется в течение жизни… мы и должны приобрести».

На своем опыте испытал и выразил все это прп. Серафим Саровский, слова которого приводит владыка: «итог жизни – благодарность. Единственное конечное содержание жизни – любовь; все остальное – пройдет». «Если у нас нет любви, – подводит итог владыка, – то у нас нет ни понимания людей, ни понимания Бога, ни понимания жизни»; ведь «объективное, холодное понимание ума – не есть понимание: жизнь, поступки, людей, их строй можно разложить умом на составные части, но понять – нельзя».

Вспоминая себя в детстве, возвращаясь к этому «строю ребенка», мы невольно вспоминаем наших родителей, наши истоки, наших предков.

Два чувства дивно близки нам –

В них обретает сердце пищу –

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам…

Эти замечательные строки А.С. Пушкина вспоминаются всегда, когда задумываешься о том, кто я в этом мире и кто был до меня, какова моя генетическая связь, кем были мои предки, как они жили — и этот вопрос интересен и сокровенен для любого человека. Этот интерес предваряет связь времен, поколений; в этом простирается понятие духовной почвы каждого человека.

Мне, как и многим сейчас, пришлось заниматься историей своих предков, долго и, порой, безуспешно сидеть в архивах и рыться, рыться в надежде найти хоть какую-то зацепку, какую-то деталь, которая смогла бы пролить свет на прошлое… И что удивительно! Даже просто интерес, размышления, уж не говоря о молитве (я имею в виду церковный помин) – поразительно влияют на процесс поиска предков. Непонятно, откуда появляются люди, воспоминания, невероятные встречи и т.д… — и пошла раскручиваться ниточка… и ты порой действительно находишь «иголку в стоге сена». Это, конечно, не совпадение. Это реальное чудо, это богословие и реальность, это близость ушедших людей к нам, близость наших реальностей и зримое доказательство, что время – это только наша земная категория…

Что же говорит об этом владыка?

«Человек не является как бы отдельной бусинкой, нанизанной на ожерелье. Мы все являемся продолжением предыдущих родов; наследуем добро и зло. Каждое поколение передает следующему то, чего оно достигло; и то, чего оно достигнуть не смогло». Но, как подчеркивает владыка, «то, как мы живем, не безразлично для наших предков» и, как считает владыка, «мы можем их потопить, но мы можем их и вознести; и в этом громадная надежда».

В связи с этим, хотелось бы обобщить эту мысль, подчеркнув, что в нашей теперешней сложной реальности особенно важно правильное понимание и воспитание понятия любви к Родине, исправления трагических ошибок русской интеллигенции XIX и XX вв. Как подчеркивает владыка, «плакаться недостаточно, признавать свою вину недостаточно – надо исправить свой путь».

Особенно хотелось бы это отнести к настоящему воцерковлению русской интеллигенции, к способности нести ответственность за свой народ, к восстановлению понятий чести и достоинства и, исходя из этого, и к формированию гражданской позиции в самом лучшем смысле этого слова.

Во многих своих трудах владыка проводит такую мысль: «Нам, людям, оказавшимся в 20-е годы в эмиграции, был по-новому дарован Бог. Отрезанные от Родины, отделенные от всего, что любили чужие на чужой стороне, лишние и нежеланные – мы открыли не Бога величественных соборов и господствующей Церкви» – а того «смиренного Господа, Который стал человеком… Бога уязвимого, побежденного, битого, мучимого, оплеванного, позорно распятого, Который, –­ как продолжает владыка, – с нами может пойти в самую бездну нашего горя…».

Хотелось бы закончить словами св. Иринея Лионского, которые часто приводит владыка Антоний: «Слава Божия – это до конца совершенный человек». Путь к самому себе – это, по слову владыки Антония, путь к «настоящему, живому человеку, человеку, который является живым образом Спасителя Христа, соединенный с Богом неразлучно и отдающий себя безвозвратно на служение другим людям», и это и есть «его царственная свобода».

Вот призвание наше: где темно – мы должны быть светом;

Где веры нет – мы должны принести уверенность веры;

Где надежды больше нет – мы должны сиять надеждой, когда, казалось бы, надеяться невозможно;

Где гаснет любовь – мы должны быть непобедимой любовью!