Наслелие Владыки Антония

Непростая задача — четко выразить, в чем заключается влияние владыки Антония на мою работу как рефлексотерапевта-психолога с терминальными онкологическими больными в Первом московском хосписе. Работа касается не только умирающих, но также их родственников, близких и медперсонала.

Учение Владыки о молитве, о том, как она может быть воплощена в жизнь, т. е. о сочетании молитвы с деятельным образом жизни, является для меня самым важным.

По его совету я часто начинаю работу в хосписе следующими словами: «Будь моими глазами, видящими ближнего, будь моим слухом, воспринимающим его зов, мольбу, крик; будь моими ногами, спешащими к нему на помощь, будь руками моими, дающими ему то, что нужно…».

С учением владыки Антония о молитве для меня связана его вера в глубину и ценность каждого человека, верующего и неверующего, и его убеждение, что каждый человек призван стать тем образом Божиим, который таится в самой его глубине. Именно вера владыки Антония, что это призвание человека превосходит всякие рамки болезни и смерти, и его пример того, как можно относиться к людям, вдохновляют собранно пребывать с умирающими. Он однажды мне сказал: «Недостаточно любить человека, а надо верить в него». И этим он помогал человеку уверовать в себя.

В этой работе стало ясно, что стяжание того внутреннего молчания, о котором пишет Владыка, крайне важно для того, кто находится рядом с человеком в неизреченном горе. Владыка мне однажды говорил: «Человек больше всего нуждается в покое и молчании, чего так не хватает в мире».

Владыка считал, что если есть какой-то личный опыт вечности, тогда только можно об этом говорить и делиться этим с теми, у кого такого опыта нет. Он никогда не поучал, а, как спутник, делился тем, что сам узнал, уже пройдя эту часть жизненного пути. Смерть как таковая для Владыки не существовала. Она была для него сном, успением и радостным полетом в вечную жизнь.

Идет шестой год моей работы в хосписе. Со временем мне стал таким ощутимо ясным образ Божий в глазах почти каждого умирающего человека, который переступает грань в иной мир, хотя телом еще жив на земле. Так часто переливается на окружающих неописуемая красота, тишина и свет от умирающего, у которого тело уже тяжелеет.

Именно благодаря больным становится для меня крайне конкретной та вера и зрение вечной красоты человека, та красота, которую Владыка созерцал при встрече с каждым. В свою очередь, личное переживание вечной жизни в глазах умирающего заставляет меня делиться этим с теми, кто сомневается, что после смерти есть вечная жизнь. По моему опыту в хосписе большинство больных не веруют в вечную жизнь, хотя почти все православные. Вера в загробную жизнь является минимальной, не играет роли в самой жизни или совершенно отсутствует. Тем более удивительно узреть перед смертью сияние вечной жизни почти в каждом человеке, чуть ли независимо от него самого и его веры.

Владыка считал, что смерть — это тайна, и в связи с этим он говорил, что в хосписе больше света, чем в миру, так как при умирании человека происходит что-то настоящее.

Смерть, по мнению Владыки, является иногда необходимым толчком, чтобы начать жить глубиной, серьезно. Именно благодаря кризису предстоящей смерти всякая фальшь может отпасть и дать возможность встретиться не поверхностно, а реально, глубоко. Для Владыки каждая встреча, одноминутная или длительная, была — навсегда, за пределами смерти.

По моему опыту  в хосписе человек в период подготовки к смерти и в процессе физического умирания часто становится для меня дорогим, родным. Мне кажется, что именно его страдание и умирание вызывает, может быть, лучшее в человеке  — сострадание и сознание того, что мы едины в общей нашей смертности.

Понятия сострадания и молчания тесно связаны для Владыки. В основе для него, по-моему, лежит дисциплина и отказ ставить себя в центре событий. Именно над этим я стараюсь работать, встречаясь с теми, кто страдает.

Владыка говорил, что дисциплина имеет свой корень в ученичестве, в слушании всем нутром своим человека, который находится перед тобой. Владыка считал, что прежде всего нам надо научиться владеть собой для того, чтобы отдавать себя другому. Не раз он мне говорил: «Забудь про себя, забудь про свои переживания, свои чувства, потом будешь разбираться в них. Сейчас не ты в центре, а человек, который в нужде».  Этого он строго требовал, он сам ведь жил по этому принципу. Сейчас, работая с людьми, у каждого из которых есть своя «речка горя» (слова Владыки), это беспощадное отношение к себе дает мне силы бороться с жалостью и самостью.

Сострадание для Владыки — это творческий подход к горю человека. Это не жалость. Пережить чужую боль мы, говорил он, не можем. Но Владыка считал, что в страдании человека мы можем почувствовать свою собственную боль, что он так страдает. «Творческий акт» состоял для Владыки в том, чтобы так глубоко молчать при человеке, раскрыв свое сердце, чтобы принимать его и его горе в самой глубине, и молча побыть с ним для того, чтобы он мог заговорить и не был один со своим страхом, и в этой глубине собственного сердца предстать с ним перед Богом.

На практике это оказывается одной из самых нужных (и трудных) задач при работе с умирающими и их родственниками.

Помню, как недавно умирали одновременно в двухместной палате две женщины: одна пожилая, маленькая умирала в сознании, очень тихо; другая, среднего возраста, уходила тяжело. Она стонала от физической, но и, в большей мере, духовной боли.  Родственников нет, больные, брошенные, умирают одни. Села я в середину между кроватями. И сидела, обращаясь то к одной, то к другой. Час за часом стоял стон и раздирающий крик. Тяжелейшая была обстановка, и так мне хотелось уйти. Как-то старалась помолиться, и вспомнились слова Владыки из его проповедей: «Христос — в оке бури, там, где идет борьба, битва». И дальше: «Мы призваны быть на земле воплощением Христа и именно быть там, где Он Сам». И я осталась.

Для меня суть наследия владыки Антония в моей работе, и в моей жизни в целом, заключается в одном — в борьбе за раскрытие сердца, души Богу и ближнему. Я поняла, что ради этого нужно удалить слой за слоем то, что мешает достичь этой цели, зная, что без помощи Самого Христа это не удастся. Но всей душой надеюсь на слова апостола Павла, слова, которые так часто цитировал Владыка: сила Моя совершается в немощи[1], все могу  в укрепляющем меня Иисусе Христе[2].

Сам Владыка шел таким образом за апостолом Павлом, показывая нам путь своим примером. Он принимал в свою душу каждого человека, которого послал ему Христос, как он сам говорил, «как радость или как крест, но с решимостью донести его до врат рая — вот я и дети, которых дал мне Господь».

Заступничество для Владыки — это акт, действие. Таким образом, в конкретной ситуации всякой встречи с человеком соединяются созерцательный и деятельный образ жизни. Как пример Владыка описывает фотографию Альберта Швейцера, врача в Африке: стоит перед А. Швейцером молодая негритянка с тяжело больным ребенком на руках. Она поднимает малыша к нему, и ее огромные глаза выражают вместе с жестом ее рук: «Возьми, ты — врач, ты все можешь, исцели его».

Я верю, что и сейчас Владыка не перестает молиться за всех тех, с кем он воистину, как врач души и тела, встречался в длинной и благодатной своей жизни. Встреча с Владыкой и со всеми уже ушедшими в вечную жизнь продолжается за гранью смерти, как Владыка сам мне говорил незадолго до своей смерти: «Разлуки не будет ни с тобой, ни с кем».

Именно личный опыт, что мы все живы, дает мне силу и вдохновение в работе с умирающими раковыми больными в Первом московском хосписе.

[1]  2 Кор 12:9.

[2] Фил 4:13.